Белая западинка. Судьба степного орла - Гавриил Колесников

В долине капризной горной речушки, в шутку названной нами тогда Русалкой, за строптивую (игривость и зеленое каменистое дно, вырос настоящий таёжный городок.

Только три года назад мы пробивались здесь сквозь чащу могучих лиственниц, расчищали в сплошных зарослях кедрового стланика площадку, чтобы поставить свои палатки и закрепить преодолённые подступы к величественной вершине, которая ещё не имела названия ни на одной карте мира…

В городок оловянной руды мы въехали на старенькой полуторке по отлично спланированному шоссе. Белые столбики на крутом повороте с трогательной заботой предупреждали нас, что в этом месте Русалка пенится, по крайней мере, в двухстах метрах где‑то в глубине вертикального обрыва. Быстрота, с которой люди преобразили после нас этот кусочек планеты, поражала безмерно.

Приняли меня на прииске хорошо, как доброго старого друга. Главный инженер, старый северянин, влюблённый в своё многотрудное дело, сам взялся показать мне приисковое хозяйство.

Огромную площадь каким‑то чудом несведенной тайги люди превратили в величественный парк. Тёмной стеной обступали вековые лиственницы гигантский цветник—пёстрый, светлый, яркий. В центре его била мощная струя фонтана. Холодные брызги брали своё начало в ледяном ключе, который вытаивал из вечной мерзлоты на самой вершине сопки, у розоватых гранитных останцев.

От этого озера цветов расходились светлыми лучами широкие аллеи. Посыпанные розоватой дресвой, они, как весёлые реки, растекались по огромной площади парка. Розовая дресва переливалась на солнце поблёскивающими кристалликами слюды, и это ещё больше усиливало впечатление текучести, подвижности этих широких аллей. Пологими уступами парк поднимался йо южному склону сопки. И по мере того как мы приближались к её вершине, он все полнее и шире раскрывался перед нашими глазами…

Мы отдыхали на площадке широкой лестницы. Она начиналась у мощной компрессорной станции. Её просторная камера была выдолблена человеческим упорством и силой взрывчатки прямо в гранитной скале.

— Оловянной руды здесь уйма, конечно, — оказал мне мой спутник. — Но добывать её дьявольски трудно — сплошные скальные работы.

Тяжёлые массивные ступени тянулись к самым останцам.

— Своими руками выложили! Триста метров по вертикали. — Инженер хитровато подмигнул мне. —Циклопическая кладка!

Порыв ветра донёс до нашего слуха звуки необычайно чистой и приятной музыки.

— Да ведь это Чайковский! — воскликнул я взволнованно. — В тайге я совсем забыл, что на свете есть такая чудесная музыка!

— Вы же в городе, не в тайге. И разве бывает город без радио?

Это верно, город без радио не бывает.

Он лежал перед нами, этот город, примыкая к чудесному парку, как искусно изваянный макет. Стройные ряды улочек, сложенных топазовыми кристалликами деревянных домиков, отсюда, сверху, казались миниатюрно забавными.

— Город, —сказал я моему спутнику, — настоящий таёжный город.

Он снова улыбнулся, пытаясь скрыть свою гордость за созданное под лёгкой иронией:

— Можете и без оговорок. Мы вымостили тротуары плитняком и осветили улицы большими электрическими шарами. Ночью отсюда открывается феерическое зрелище. Мы даже построили в парке парашютную вышку.

Да! Всего три года назад нам удалось обнаружить здесь месторождение касситерита. Оно оказалось очень богатым. В неглубоких бороздах, прямо под растительным слоем, залегали пласты песков с таким богатым содержанием оловянного камня, что казались чёрными от обилия его кристаллов.

Ещё более сильные включения касситерита вклинивались в первозданные породы, которыми был сложен этот горный массив.

Слов нет, богатое месторождение, и все‑таки я бы никогда не подумал, что наше открытие послужит началом такого кипучего труда.

Все было изрыто штольнями, траншеями, шахтами. Нитки бремсбергов и мотовозок поблёскивали отполированной сталью рельсов.

Геометрически строгим каскадом сбегала по северному склону сопки обогатительная фабрика.

Мы стояли на самой макушке. Как и тогда, массивные колонны останцев украшали её. Вероятно, миллионы лет трудилась природа, чтобы изваять такое чудо. И. ветер, и влага, и тепло, и холод, и неустанная работа миллиардов бактерий, и сложнейшие химические реактивы, изготовленные в богатейшей лаборатории природы, —все было использовано ею для своей скульптурной работы. И миллионы лет этих усилий запечатлены сейчас в двух розоватых монументах причудливой формы, испещрённых беспримерно богатым орнаментом и окрашенных по розовому фону черно–зелёными пятнами истлевших и вновь возникающих лишайников.

— Эти останцы изумительно красивы!

— Да… Но они были бы просто очаровательны, если бы эта бестолковая природа сообразила расположить их метров на двести западнее.

Мой спутник взглянул на меня и вдруг рассмеялся, весело, лукаво, откровенно:

— Я уверен, что останцы вас очень растрогали. И… это беда геологов. Ваши головы всегда забиты какими‑нибудь геолого–философическими фантазиями.

— Вы почти угадали. Только почему фантазиями?! Я думал о том, что природа умеет создавать вещи прочные и незабываемо красивые. Как вот эти останцы. Только’очень медленно.

— Вот именно, очень медленно.

— Но зато и очень прочно.

— Ну, этого я пока ещё не знаю.

Мне показалось, что последнюю фразу мой собеседник произнёс е оттенком незлой насмешки…

Тревожные свистки со всех концов площадки прервали нашу беседу. Забегали люди с озабоченно–серьёзными лицами. Временами они кричали, как бы желая усилить тревогу:

— Горит! Гоо–ри–ит!

Почти сейчас же за их криками взрывались петарды, громкие и не страшные, как хлопушки. Но сколько эти люди ни пытались вызвать тревогу, никто почему‑то не боялся. Горняки спокойно продолжали работать: откатывали в какие‑то укромные места вагонетки, прибирали инструмент, складывали в широкие кольца гибкие шланги воздушных линий и укрывали их коробками вагонеток, й, только сделав нужное дело, волна за волной, скрывались в штольнях, растекаясь по бесчисленным ёмким штрекам.

А взрывники всё бегали и свистели, взрывая время от времени петарды и сея тревогу. А люди упорно ничего не боялись и спокойно растекались по высоким, вместительным, светлым штольням.

— Пойдёмте и мы, — сказал мне мой спутник. — Сейчас рвать будут.

Мы укрылись в длинной, километровой штольне, прорезавшей сопку насквозь. Вскоре взорвалась ещё одна петарда. И наконец, настоящий взрыв колебнул землю. Свет в штольне погас, но сейчас же опять загорелся. Мой спутник позвонил куда‑то по телефону, потом сказал:

— Ну что же, давайте выбираться. Все удалось на славу.

Мы вышли из штольни.

— Останцы! —воскликнул я, восхищённый и огорчённый одновременно. — Неужели?! В одно мгновение — усилия миллионов лет!

— Вот именно — в одно мгновение. Здесь будет головное сооружение бремсберга. Как видите, они оказались не особенно прочными.

Взрывом навыброс останцы были срезаны, как бритвой. От них не осталось даже обломков.

Обратно в посёлок мы спускались уже под вечер. Естественно, что разговор шёл об останцах.

— Конечно, — убеждал меня инженер, — в заповедных местах мы оставим на радость любознательным туристам десятки таких останцев. Пусть они украшают их своими памятными надписями. Но нельзя умиляться каждым камнем, особенно если он мешает людям извлекать скрытые под ним полезные вещи. Останцы у нас на каждом шагу, горы выветриваются. Гораздо важнее, что мы сохранили городку кусок великолепной тайги. Медвежий угол стал местом культурного отдыха!

Мы свернули в парк, в аллеях которого действительно оказалось полным–полно нарядно одетых людей. Парк был красив и величав. Загорелись лампы дневного света. Музыканты в оркестре настраивали инструменты. Девчата со своими кавалерами устремлялись к танцевальной площадке. В таёжном парке все было точно так же, как в любом из московских парков.

Но все оказалось именно не так. Не успел я высказать своих лестных сопоставлений с Москвой, как с центральной площадки послышались испуганные женские крики, в толпе началось какое‑то шумное движение, явный переполох.

— Что случилось?

— Пойдёмте посмотрим!

Мы быстро, чуть не бегом, приблизились к шумевшей толпе молодёжи.

— В чем дело?

— Как — в чем! В парке медведь!

— Медведь?

Наше недоумение разрешил сам виновник этого чрезвычайного происшествия.

Здоровенный, бурый, косолапый, он неторопливо выходил из затенённой аллеи, явно направляясь к толпе молодёжи.

Трудно сказать, кто был больше удивлён и испуган — медведь или люди. Во всяком случае, толпа стремительно расступилась, давая зверю дорогу.