Хозяйка замка Ёдо - Ясуси Иноуэ

Случилось это в первый день пятой луны.

Услышав о прибытии злейшего врага, Охацу и Когоо побледнели и забились в угол, прижимаясь друг к дружке. Тятя не вполне понимала, что за чувства движут её сёстрами. Вероятно, некая смесь ненависти и страха, полагала она. Её же отношение к Хидэёси было куда сложнее. Питать приязнь к истребителю семей Асаи и Сибата она, разумеется, не могла, но и возненавидеть этого человека ей тоже никак не удавалось.

Если подумать, именно Хидэёси вёл осаду и штурм замка Одани десять лет назад, это его войско уничтожило клан Асаи, это он повинен в смерти её отца и деда. Опять же, не кто иной, как Хидэёси, казнил её старшего брата, «изрубил в куски» десятилетнего Мандзюмару, а потом принудил к самоубийству её отчима Кацуиэ и милую матушку… При мысли об этом в сердце княжны Асаи должна была разгораться ненависть. Но ничего подобного не происходило… Тятя сама себе удивлялась.

Лето того года три сестры провели в покоях маленького замка на полпути к северному побережью. Они и между собой-то нечасто переговаривались, а уж из внешнего мира новости получали и вовсе редко, потому о гибели Нобухико Оды узнали, лишь когда воинские страсти уже улеглись и даже пересуды вокруг самого события поутихли. А вышло так, что Нобухико, ставка которого находилась в Гифу, подвергся нападению со стороны своего единокровного брата Нобукацу, хозяина Киёсу, и на второй день пятой луны, вскоре после смерти Кацуиэ и О-Ити, был тоже вынужден совершить самоубийство.

На девушек, и без того раздавленных горем, это известие, впрочем, не произвело особого впечатления.

Охацу в последнее время то и дело ударялась в слёзы — вероятно, в те минуты, когда вспоминала о матери. Тятя и Когоо наблюдали за её приступами скорби в равнодушном молчании, каждая при этом думала о своём. Когоо демонстрировала ко всему полнейшую безучастность, которую сёстры принимали за дурное настроение. Когда кто-нибудь с ней заговаривал, она отводила взгляд, на губах расцветала загадочная улыбка, вызванная как будто не словами собеседника, а её собственными мыслями. Странное поведение для тринадцатилетнего ребёнка.

Тяте были близки переживания Охацу и совсем не удивляли её рыдания, но угадать, что творится в сердечке самой младшей сестры, оказалось куда сложнее. В глубине души Тятя завидовала Когоо, её умению не жаловаться на судьбу, тому, что девочка выстроила неодолимую стену между собой и своим горем и теперь воспринимала его, будто глядя со стороны.

В конце лета бродячий торговец, остановившийся в Футю, рассказал о последних днях Моримасы Сакумы, чья казнь наделала много шума в Киото. Пленника привезли из Китаносё в столицу. Там Хидэёси принял его, позвал к себе на службу и получил грубый отказ. Тогда он велел весь день возить упрямца по городу на потеху толпе, а после обезглавить.

«Господин Сакума явил себя взорам в доспехах, наплечники украшены золотыми листьями, дзимбаори[54] вьётся сполохами алого пламени. Когда же пришло время подняться в повозку приговорённого к казни, он выкрикнул: «Свяжите меня, не то я за себя не ручаюсь!»

Бродячий торговец залихватски описал сцену, будто сам при ней присутствовал. Ещё он поведал о том, что двенадцать крестьян, схвативших Моримасу в Суруге и выдавших его Хидэёси, напрасно ждали награды — их всех приговорили к распятию, ибо негоже простолюдинам вмешиваться в дела воинского сословия. Вот так-то. А Моримасу молва народная сделала героем битвы при Янагасэ.

Охацу и Когоо поспешили удалиться, едва лишь торговец начал свой рассказ. Но Тятя осталась и дослушала до конца. Она понимала, что слухи приукрасили события, а рассказчик не постеснялся многое добавить от себя, но всё, что она услышала, очень подходило к образу Моримасы Сакумы. Перед глазами на миг возникло видение: высокий молодой воин в парадном облачении сидит, связанный по рукам и ногам, в позорной повозке, которая катится по улицам Киото… Мгновение — и картинка исчезла, как не бывало, Тятин взгляд снова утонул в пышной листве сада, пронизанной солнечными лучами. Всё вокруг сделалось вдруг по-летнему праздничным и знойным, а сердце её обожгло неведомым доселе жарким чувством.

Последние минуты жизни воина, однажды сказавшего ей, что он готов умереть ради того, чтобы она, Тятя, и её семья могли спокойно жить в Китаносё, внезапно показались девушке величественными и достойными восхищения.

Весь день она только и делала, что вспоминала о Моримасе Сакуме, а в вечерних сумерках, сидя на энгаве, пролила наконец по молодому воину, который при жизни не видел от неё ничего, кроме равнодушия и холодности, горькие слёзы — те самые, что не выплакались ни по бедной матушке, ни по отчиму.

Охацу, Когоо и все дамы из окружения княжон, сопровождавшие их со дня приезда в Китаносё, считали, что, если бы не Моримаса, войска клана Сибата не были бы разбиты. Они винили молодого полководца во всех бедах, однако Тятя их мнения не разделяла. Пусть Моримасой владело безрассудство юности, пусть он сделал ошибку, но Кацуиэ был приговорён к поражению самой судьбой и потерпел бы его рано или поздно. Этот человек, её отчим, просто не мог тягаться с Хидэёси, точно так же как её отец Наримаса никогда бы не сумел выстоять против Нобунаги. Пережившая две осады, видевшая своими глазами гибель двух замков. Тятя, которой никто не преподавал ни тактику, ни стратегию, постигла ратное дело сама и научилась хладнокровно оценивать воинскую доблесть и шансы противников на победу.

Лето в том году выдалось переменчивое. В седьмую луну на Киото, Микаву и Хитати обрушились проливные дожди, реки вышли из берегов и множество крестьянских лачуг унесло половодьем. В следующем месяце настал черёд Суруги. Когда разлетелись вести о муссонных ливнях в этом княжестве, северные земли уже остудило дыхание осени. Небо сделалось щемяще синим и прозрачным, воздух обрёл живительную прохладу. Для трёх сестёр это была первая северная осень, её горьковатый привкус казался им непривычным и нагонял тоску.

Пока осень набирала силу, начали распространяться слухи о том, что грядёт новое кровопролитие. На сей раз рассорились Хидэёси и Нобукацу, восстали друг на друга, и к концу года ожидалась беспримерная битва, в которой должны были передраться их сторонники, все как один вассалы клана Ода.

Словно в подтверждение этих слухов в замке Футю закипела непривычная ажитация, каждый день приезжали и снова куда-то уезжали знатные воины.

С восходом одиннадцатой луны трёх самураев из Футю отрядили в Осаку на открытие нового замка, возведённого по приказу Хидэёси. Строительство, принявшее невиданный размах, уже было почти закончено, и полководец собирался в ближайшем будущем перенести свою ставку из Ямадзаки в Осаку.

Три посланника вернулись в Футю к середине того же месяца. Один из них поделился с княжнами неожиданной новостью, касавшейся их кузена Такацугу Кёгоку, о котором они ничего не знали со времени его бегства из Китаносё. Оказалось, что Хидэёси сменил гнев на милость, прекратил преследование, и Такацугу теперь преспокойно живёт в замке Вакаса.

Девушки с самого начала не сомневались, что он будет искать прибежища в этой провинции — его сестра Та-суко вышла замуж за тамошнего князя Гэммэя Такэду, и вполне логично было бы попросить у неё поддержки. Но на деле обстоятельства были куда сложнее. Из уст воина, побывавшего в Осаке, княжны услышали, что Хидэёси велел казнить Гэммэя Такэду за участие в заговоре Мицухидэ Акэти сразу после событий в Хоннодзи. Стало быть, кров и защиту Такацугу нашёл у вдовы…

Весть о том, что кузен преспокойно живёт в провинции Вакаса, совсем рядом с Футю, была для трёх княжон весьма неожиданной. Но куда удивительнее было узнать, что Тасуко вскорости должна переехать в Осакский замок и стать наложницей Хидэёси, а Такацугу предстоит вступить во владение землями в провинции Оми!

Тот же осведомлённый воин добавил, что у Тасуко и её покойного супруга были двое сыновей и дочь, но судьба их неизвестна и что в народе о наследниках клана Кёгоку ходит множество слухов. Если уж подобные слухи достигли ушей человека, и месяца не пробывшего в Осаке, нетрудно сделать вывод, что Тасуко и Такацугу служат темой для пересудов всему городу, решила Тятя. Легко также себе представить, какие комментарии люди отпускают на их счёт. Едва ли эти отзывы можно сравнить с тем, что говорят о казнённом Моримасе Сакуме. Тасуко сделалась наложницей заклятого врага, убийцы своего мужа, а Такацугу воспользовался этим, чтобы спасти собственную шкуру, — вот о чём шепчутся горожане.

Три сестры отнеслись к рассказу о кузенах по-разному.

— Какая мерзость, — фыркнула Когоо, открыто продемонстрировав презрение к Такацугу и его сестре. Затем с таким видом, будто она больше не в состоянии выслушивать подобные гнусности, поднялась, молча надела гэта[55] и вышла в сад, над которым кружились лёгкие снежные хлопья.