Сенешаль Ла-Рошели (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

Несмотря на перемирие, французы настояли, чтобы соблюдались договора, заключенные до него. По одному из таких договоров под власть французского короля перешел замок Сен-Совьер-ле-Виконт. Карл пятый отдал его в лён своему коннетаблю Бертрану дю Геклену. Наверное, в утешение за графа Пемброука.

В январе я стал отцом дочери, которую назвали Адель в честь бабушки по матери, умершей от чумы, когда Серафина было два года. Еще через неделю состоялись три свадьбы. Три моих рыцаря — Ламбер де Грэ, Мишель де Велькур и Анри де Халле — обзавелись лучшими половинами. В материальном плане действительно лучшими. Одна была дочерью бальи Жана Шодерона, а две другие принадлежали к Оффре и Фуше — самым богатым семействам Ла-Рошели. Самое забавное, что у меня спросили разрешением на браки, поскольку я — командир этих рыцарей. Я, конечно, разрешил. Теперь они вряд ли перейдут служить другому баннерету. Переженились на горожанках и многие рядовые бойцы моего отряда. Ребята они по местным меркам не бедные, имеют очень хорошую работу и зарплату. Сейчас получали наполовину меньше, чем в походе, но все равно больше, чем зарабатывает ремесленник средней руки. В общем, мой отряд безболезненно влился в коммуну Ла-Рошели. Горожане этому обрадовались. Теперь их уж точно будут защищать, не щадя живота своего.

17

Дует крепкий северо-западный ветер. Он срывает седые гребешки с высоких волн, швыряет россыпью брызг на палубу бригантины, которая с зарифленными парусами несется курсом ост-зюйд-ост за небольшим суденышком. Это двухмачтовый гукер. Поскольку передняя мачта выше задней, называются они грот и бизань. К длинному бушприту прикреплен грот-стень-стаксель и кливер. На обеих мачтах косые паруса со свободной нижней шкаториной, без гика. Здесь часто бывают сильные, резкие порывы ветра, которые могут опрокинуть судно, а такое решение позволяет быстро раскрепить парус, снять давление на него. Как проинформировал мой шкипер-ларошелец Эд Фессар — коренастый сорокадвухлетний мужчина с мясистым красным носом, длинной черной бородой с проседь и без передних зубов, выбитых в пьяной драке в одной из таверн Лондона, — обычно гукеры используют рыбаки, но этот шел от английского берега с грузом, в том числе и палубным, накрытым шкурами, скорее всего, шерстью. Вывоз шерсти из королевства Англия строго регламентирован и обложен высокими пошлинами. Кто-то пытался заработать на нарушении королевского указа. Мы гонимся за гукером уже часа три. Дистанция между судами сокрашается медленно, но верно. Не то, чтобы мне так уж нужна эта дешевая добыча, а просто надо было сделать зачин, поднять настроение экипажу. Мы уже две недели в море. Три рыцаря, полсотни арбалетчиков и полсотни матросов последние дни сморят насуплено и говорят мало. Бунта, конечно, не будет, но репутация удачливого командира пострадает.

Я стою на полубаке рядом с погонной пушкой. Она примерно на полметра длиннее остальных и с более толстыми стенками, чтобы выдерживала усиленный заряд. Впрочем, все пушки проверены тройными зарядами. Ни одна не подвела. С другой стороны возле орудия стоит Жак Пушкарь — мужчина двадцати девяти лет с длинными темно-русыми волосами, завязанными в конский хвост засаленной, темно-красной лентой, длинным тонким носом, большим узкогубым ртом и короткой бородкой, которая растет как-то кустиками, разделенными узкими проплешинами. Он единственный из всех комендоров получил прозвище Пушкарь, потому что самый лучший наводчик. Сперва он внимательно слушал мои объяснения и стрелял плохо, а когда я оставил его в покое, Жак начал целиться по-своему и попадать метко. До гукера кабельтова три, может, больше, потому что море скрадывает расстояние.

— Добьем? — спрашиваю Жака Пушкаря.

— Может, и добьем, — вяло отвечает он.

Жак никогда не противоречит мне. Истинный ответ надо выковыривать из интонации, темпа речи.

— Подождем еще, — соглашаюсь я.

Мы смотрим, как гукер, переваливаясь с одного низкого борта на другой и принимая воду на палубу, стремится к показавшемуся на горизонте пикардийскому берегу, к мелководью, где мы не достанем его. На палубе три человека в длинных кожаных плащах с капюшонами: одни — на румпеле, двое — возле мачт, готовые в любой момент освободить или перенести паруса. Они не оглядываются, не смотрят на нас. Видимо, не впервой убегать.

— Пожалуй, надо бы попробовать, — чуть живее произносит Жак Пушкарь.

Он снимает с запального отверстия лоскут просмоленной материи, придавленной свинцовой картечиной. Заряжающий засыпает в отверстие затравку из бычьего рога с медной крышкой, проталкивая ее толстой бронзовой иглой. Наводчик приседает позади пушки, проверяет прицел. Гукер правее от нашего курса. Жак Пушкарь не меняет угол наклона ствола, ждет, когда нос судна начнет опускаться в ложбину между волнами. Выпрямившись и став сбоку, берет чадящий фитиль, прикрепленный к концу полуметровой палки. На конце фитиля сероватый пепел, напоминающий сигаретный. Наводчик сдувает его, открыв красный огонек, который быстро становится серым. Фитиль, как нос птицы, опускается в запальное отверстие. Порох вспыхивает с хлопком. Несколько секунд томительной тишины — и резкий грохот бьет по ушам. Из пушки вылетают клочья пыжей. Мне кажется, что замечаю и вылет ядра. На самом деле замечаю его в сотнях метров от бригантины, когда ядро отталкивается, как плоский камешек, от одной волны, второй, третьей, пролетая рядом с гукером.

Пушка отъезжает назад метра на полтора и останавливается, удерживаемая двумя канатами. К ней сразу подходит заряжающий, прочищает ствол банником, намоченным в воде с уксусом. Такой раствор гасит недогоревшую селитру и лучше снимает нагар. Подносчик дает гильзу с порохом. Его засыпают в ствол, забивают пыж, закатывают ядро и добавляют еще один пыж. Пушку выкатывают на позицию. Жак Пушкарь прицеливается, а заряжающий засыпает затравку в запальное отверстие.

— Возьми выше, — советую я.

— Угу, — мычит с азартом наводчик.

Второе ядро сносит парус с бизани. Лохмотья его напоминают широкий и короткий вымпел.

Заряжающий начинает банить ствол, а подносчик достает из деревянного ящика следующую гильзу с порохом. Они уложены в ячейки, которых пять в длину и четыре в ширину.

— Не надо, — говорю я, — и так догоним.

Поняли это и на гукере. На нем опустили грот, а потом и кливер, оставив только стаксель, чтобы иметь движение, не развернуться бортом к волне.

Мы догоняем гукер, швартуем лагом, левым бортом к нашему правому. По моему приказу шкипер поднимается на бригантину. Ему лет пятьдесят. Кожаный плащ и высокие сапоги, темные от воды, впитавшейся в них. Лицо у шкипера красное, обветренное. Длинная, наполовину седая борода всклокочена. Его обыскивают, забирают кожаный кошель с дюжиной золотых английских флоринов, которые в народе называют «леопардами», потому что этот зверь — герб английских королей — изображен на монетах. Шкипер с интересом рассматривает парусное вооружение бригантины. Создается впечатление, что оно интересует пленника больше, чем собственная судьба. Я не тороплю его, жду, когда налюбуется.

— Меня никто раньше не догонял, — говорит он глухим, сорванным голосом на северном диалекте французского.

— Когда-то это должно было случиться, — философски произношу я и спрашиваю: — Фламандец?

— Да, — отвечает он.

Графство Фландрия не участвует в войне, собирая пригласительные подарки с обеих враждующих сторон. Их правителя Людовика Второго не смущает, что его единственная дочь и наследница замужем за Филиппом, герцогом Бургундским, братом короля Франции. Впрочем, в последнее время, после того, как англичане обложили экспортируемую шерсть высоким налогом, чем помогли собственным производителям тканей и подложили свинью фламандцам, графство начало склоняться на сторону Франции.

— Везешь беспошлинную шерсть? — продолжаю я допрос.

— Надо как-то зарабатывать на жизнь, — уклончиво отвечает шкипер.

— Да, это выгоднее, чем рыбу ловить, — соглашаюсь я и приказываю своим матросам: — Перегружайте шерсть в твиндек.