ТУ-184 - Александр Владимирович Ненашев

По-моему, он даже ударился затылком, ну, это он сполна заслужил. Гончар был вдвое легче меня, но руки и ноги его были очень цепкими. Я как-то раз видел, что он выделывал, повиснув на турнике. О, это невероятно, почти такие же точно фигуры выделывали по телевизору настоящие спортсмены. Гончар только что кувырков через голову не делал, спрыгивая на землю.

Он был очень цепкий, и когда я оттолкнулся от стены, он все еще висел у меня на спине. Он ругался, и горло мне передавил, наверно, до самых костей. Тогда я упал на асфальт, конечно спиной вниз и опять на него, тут он и приутих. И никогда больше не делал своих дурацких наскоков. Обзывался только сильнее прежнего, приговаривая: «Я прибью тебя, ТУ – ТУ, вот увидишь».

Не знаю, все ли у меня были дома или нет, но как-то утром, когда я вышел покормить курочек, увидел Гончара, уснувшего под кленовым кустом рядом с нашим подъездом. Он уснул пьяный, видимо не смог добраться до своего дома, хотя жил он рядом.

Может, споткнулся и упал, может, просто так лег, захотел и лег. В общем, ночью его стошнило, и тем ранним утром я нашел его лежащим в этом самом, чем его стошнило.

Наконец – то без четверти два дождь пошел на убыль, и, не дожидаясь, когда он перестанет совсем, я отправился в магазин. Квартиру я запер на ключ, так надо, так хочет мое внутреннее тело, то, которое думает и чувствует. Дело совсем не в собаках, мне действительно так легче дышится, так хоть какой-то уют в душе, хоть какой-то мир и порядок.

Воров я не боюсь, да их и нет, мне ничего не жалко. Что у меня брать, да то, что можно найти в любой квартире, в любом уцелевшем после взрывов и урагана доме. И домов таких тьма-тьмущая.

Я не знаю, почему никого не осталось. Дело ясное, была война, потом странное слово – импульс, потом еще что-то пострашнее, о чем никто уже не знал, и сказать не мог; телевидение и радио отключили, остались только бедные страдающие калеки, которых ничего кроме их боли уже не волновало.

Я страшился выходить на улицу первые три месяца, но потом привык. Боялся мертвых. Они лежали повсюду – всех возрастов, мужчины и женщины, незнакомые, знакомые, даже соседи. Помню много чего, но очень ярко помню последние дни, когда люди лежали на улицах и слышались их стоны и крики. Всего пару недель спустя все затихло.

Жара бесконечных засушливых месяцев спалила воспоминания о прошлой жизни, но мне удается мысленно возвращаться в то время, когда я хоть что-то мог сделать для людей. Аптеки все распахнули двери, какое-то время по ним шуровали воры, но их очень скоро не стало. Бинты, вата, мази – я все выгребал щедро, с увлечением, лишь бы помочь раненым. Иногда сами больные подсказывали, какие им нужны лекарства, давали пустые коробочки из-под пузырьков, и я искал в аптеке точно такие же.

Так был счастлив, что могу принести гору нужных лекарств, шутка ли, когда все лежат пластом, я один на ногах. Меня только попроси, и я мигом принесу все, что нужно. Жаль только, что моя добыча людям не очень-то помогала. Каждый новый день готовил мне встречу с затихшими на веки телами. А через две недели мне уже некого стало навещать.

Улица та же самая, но такая безмолвная. Я давно к ней привык – такой тихой. Стоят дома, краска на окнах почти еще и не облупилась, но во всем сквозит запустение и неухоженность.

Никого нет, люди исчезли. На земле еще попадаются останки тел, но ни одного живого.

В свое время сильно поработали собаки и птицы. В прочем не везде одинаково усердно, некоторые районы им чем-то не понравились и останков там и сейчас много.

Собаки, кошки, птицы – прежние наши братья меньшие меняются на глазах, сильно искажается их вид. Плодятся невероятно быстро. Потомство их очень разнообразно, в одном помете бывают и почти нормальные животные, и абсолютные уродцы. Мрут они, перерождаясь, очень быстро. Чего уже не скажешь о людях. О них нечего больше сказать. Они все ушли и все оставили – то ли мне, то ли просто так. Осталось очень много, почти везде и почти все.

Не осталось электричества и воды в трубах, если когда-нибудь ударят морозы, отопление никто не включит.

Готовлю себе на газовой плите. Я нашел склад газовых баллонов. Служба газа, там было полно пустых баллонов, но и немало полных. Склад сильно пострадал от урагана, и солнце теперь легко пробирается сквозь разломы в хранилище. Вот потому я одним расчудесным днем перевез полсотни баллонов по разным темным подвалам. И вряд ли кто-нибудь меня в чем-то бы упрекнул, подвалы я подбирал подальше и от главного склада, и от своего дома, чтобы не было большого бабаха. Перевез на старой телеге. Я вошел в азарт от работы и раскатывал туда-сюда без устали. Но потом все же спросил себя: «Леша, может, уже и хватит?». По инерции все-таки перевез еще пять баллонов. В мирное время ничего такого я себе не позволял, наоборот даже, я свое был готов отдать, только попроси. Конечно, я – вор, но кто теперь меня осудит.

Теперь все иначе: то, что я взял у других, в чужих квартирах – помогает мне жить. И живу я праведно, никого не обижаю и не обманываю.

Меня радует моя коллекция нужных вещей, она помогает верить в лучшее, хорошее и доброе.

Я набрал по квартирам, но больше по библиотекам сотни книг и журналов на разные темы: о животных, о природе, смешные журналы. Восемнадцатую квартиру в своем подъезде я отвел под библиотеку. Туда же я натаскан гору видеокассет и один самый блестящий видеомагнитофон. Телевизор японский в той квартире был и раньше.

Конечно, тока нет, но как приятно иметь под боком, держать в руках, перекладывать с места на место замечательные киноистории. У меня есть и боевики, и мультики, и фантастика. Есть все, кроме тока в розетке. Но меня ничуть это не тяготит. Мне достаточно подержать в руках кассету, и тщательно прочесть все надписи на коробке, рассмотреть фотографии героев. Я заметил, что могу очень долго всматриваться в каждое фото, представляя, как этот кадр мог бы ожить, и что последовало бы дальше.

Три тысячи двести пятьдесят восемь штук, вот, сколько их у меня и все разные.

Какое-то время после того,