Остров Романтики - Эдуард Асадов

МОГИЛА НЕИЗВЕСТНОГО СОЛДАТА

Могила Неизвестного солдата!О, сколько их от Волги до Карпат!В дыму сражений вырытых когда-тоСаперными лопатами солдат.

Зеленый горький холмик у дороги,В котором навсегда погребеныМечты, надежды, думы и тревогиБезвестного защитника страны.

Кто был в боях и знает край передний,Кто на войне товарища терял,Тот боль и ярость полностью познал,Когда копал «окоп» ему последний.

За маршем — марш, за боем — новый бой!Когда же было строить обелиски?!Доска да карандашные огрызки,Ведь вот и все, что было под рукой!

Последний «послужной листок» солдата:«Иван Фомин», и больше ничего.А чуть пониже две коротких датыРождения и гибели его.

Но две недели ливневых дождей,И остается только темно-серыйКусок промокшей, вздувшейся фанеры,И никакой фамилии на ней.

За сотни верст сражаются ребяга.А здесь, от речки в двадцати шагах,Зеленый холмик в полевых цветахМогила Неизвестного солдата…

Но Родина не забывает павшего!Как мать не забывает никогдаНи павшего, ни без вести пропавшего,Того, кто жив для матери всегда!

Да, мужеству забвенья не бывает.Вот почему погибшего в боюСтаршины на поверке выкликаютКак воина, стоящего в строю!

И потому в знак памяти сердечнойПо всей стране от Волги до КарпатВ живых цветах и день и ночь горятЛучи родной звезды пятиконечной.

Лучи летят торжественно и свято,Чтоб встретиться в пожатии немом,Над прахом Неизвестного солдата,Что спит в земле перед седым Кремлем!

И от лучей багровое, как знамя,Весенним днем фанфарами звеня,Как символ славы возгорелось пламяСвятое пламя вечного огня!

ЗОЛОТАЯ КРОВЬ

«Ученые Грузии нашли золотов составе крови человека».(Из журнальной статьи)Не так давно ученые открылиПусть небольшой, но золотой запас.Они его не в рудниках отрыли,Они его нашли в крови у нас.

И пусть всего-то малая частица,Не в этом суть, а суть, наверно, в том,Что в нашем сердце золото стучится,И мы весь век живем, как говорится,Согреты этим золотым огнем.

Мы знаем фразу: «золотые руки!»Иль, скажем: «Золотая россыпь слов!»Теперь буквально с помощью наукиСказать мы вправе: «Золотая кровь!»

И может быть, с момента первородства,Чем было больше золота в крови,Тем больше было в людях благородства,И мужества, и чести, и любви.

И я уверен в том, что у Чапая,У Фучика, у Зои, у таких,Кто отдал жизнь, не дрогнув, за других,Струилась кровь по жилам золотая!

И право, пусть отныне медицина,Ребят готовя в трудные бои,Глядит не на процент гемоглобина,А на проценты золота в крови.

И нет верней проверки на любовь,На мужество и стойкость до конца.Где полыхает золотая кровь,Там бьются настоящие сердца!

БАЛЛАДА О НЕНАВИСТИ И ЛЮБВИ

Метель ревет, как седой исполин,Вторые сутки не утихая,Ревет, как пятьсот самолетных турбин,И нет ей, проклятой, конца и края!

Пляшет огромным белым костром,Глушит моторы и гасит фары.В замяти снежной аэродром,Служебные здания и ангары.

В прокуренной комнате тусклый свет,Вторые сутки не спит радист.Он ловит, он слушает треск и свист,Все ждут напряженно: жив или нет?

Радист кивает: — Пока еще да,Но боль ему не дает распрямиться.А он еще шутит: «Мол, вот бедаЛевая плоскость моя никуда!Скорее всего перелом ключицы…»

Где-то буран, ни огня, ни звездыНад местом аварии самолета.Лишь снег заметает обломков следыДа замерзающего пилота.

Ищут тракторы день и ночь,Да только впустую. До слез обидно.Разве найти тут, разве помочьРуки в полуметре от фар не видно?

А он понимает, а он и не ждет,Лежа в ложбинке, что станет гробом.Трактор если даже придет,То все равно в двух шагах пройдетИ не заметит его под сугробом.

Сейчас любая зазря операция.И все-таки жизнь покуда слышна.Слышна ведь его портативная рацияЧудом каким-то, но спасена.

Встать бы, но боль обжигает бок,Теплой крови полон сапог,Она, остывая, смерзается в лед,Снег набивается в нос и рот.

Что перебито? Понять нельзя.Но только не двинуться, не шагнуть!Вот и окончен, видать, твой путь!А где-то сынишка, жена, друзья…

Где-то комната, свет, тепло…Не надо об этом! В глазах темнеет…Снегом, наверно, на метр замело.Тело сонливо деревенеет…

А в шлемофоне звучат слова:— Алло! Ты слышишь? Держись, дружище! —Тупо кружится голова…— Алло! Мужайся! Тебя разыщут!..

Мужайся? Да что он, пацан или трус?!В каких ведь бывал переделках грозных.— Спасибо… Вас понял… Пока держусь!А про себя добавляет: «Боюсь,Что будет все, кажется, слишком поздно…»

Совсем чугунная голова.Кончаются в рации батареи.Их хватит еще на час или два.Как бревна руки… спина немеет…

— Алло! — это, кажется, генерал. —Держитесь, родной, вас найдут, откопают…Странно: слова звенят, как кристалл,Бьются, стучат, как в броню металл,А в мозг остывший почти не влетают…

Чтоб стать вдруг счастливейшим на земле,Как мало, наверное, необходимо:Замерзнув вконец, оказаться в тепле,Где доброе слово да чай на столе,Спирта глоток да затяжка дыма…

Опять в шлемофоне шуршит тишина.Потом сквозь метельное завыванье:— Алло! Здесь в рубке твоя жена!Сейчас ты услышишь ее. Вниманье!

С минуту гуденье тугой волны,Какие-то шорохи, трески, писки,И вдруг далекий голос жены,До боли знакомый, до жути близкий!

— Не знаю, что делать и что сказать.Милый, ты сам ведь отлично знаешь,Что, если даже совсем замерзаешь,Надо выдержать, устоять!

Хорошая, светлая, дорогая!Ну как объяснить ей в конце концов,Что он не нарочно же здесь погибает,Что боль даже слабо вздохнуть мешаетИ правде надо смотреть в лицо.

— Послушай! Синоптики дали ответ:Буран окончится через сутки.Продержишься? Да? — К сожалению, нет…— Как нет? Да ты не в своем рассудке!

Увы, все глуше звучат слова.Развязка, вот она — как ни тяжко.Живет еще только одна голова,А тело — остывшая деревяшка.

А голос кричит: — Ты слышишь, ты слышишь?!Держись! Часов через пять рассвет.Ведь ты же живешь еще! Ты же дышишь?!Ну есть ли хоть шанс? — К сожалению, нет…

Ни звука. Молчанье. Наверно, плачет.Как трудно последний привет послать!И вдруг: — Раз так, я должна сказать!Голос резкий, нельзя узнать.Странно. Что это может значить?

— Поверь, мне горько тебе говорить.Еще вчера я б от страха скрыла.Но раз ты сказал, что тебе не дожить,То лучше, чтоб после себя не корить,Сказать тебе коротко все, что было.

Знай же, что я дрянная женаИ стою любого худого слова.Я вот уже год тебе не вернаИ вот уже год, как люблю другого!

О, как я страдала, встречая пламяТвоих горячих восточных глаз. —Он молча слушал ее рассказ,Слушал, может, последний раз,Сухую былинку зажав зубами.

— Вот так целый год я лгала, скрывала,Но это от страха, а не со зла.— Скажи мне имя!..Она помолчала,Потом, как ударив, имя сказала,Лучшего друга его назвала!

Затем добавила торопливо:— Мы улетаем на днях на юг.Здесь трудно нам было бы жить счастливо.Быть может, все это не так красиво,Но он не совсем уж бесчестный друг.

Он просто не смел бы, не мог, как и я,Выдержать, встретясь с твоими глазами.За сына не бойся. Он едет с нами.Теперь все заново: жизнь и семья.

Прости. Не ко времени эти слова.Но больше не будет иного времени.Он слушает молча. Горит голова…И словно бы молот стучит по темени…

— Как жаль, что тебе ничем не поможешь!Судьба перепутала все пути.Прощай! Не сердись и прости, если можешь!За подлость и радость мою прости!

Полгода прошло или полчаса?Наверно, кончились батареи.Все дальше, все тише шумы… голоса…Лишь сердце стучит все сильней и сильнее!

Оно грохочет и бьет в виски!Оно полыхает огнем и ядом.Оно разрывается на куски!Что больше в нем: ярости или тоски?Взвешивать поздно, да и не надо!

Обида волной заливает кровь.Перед глазами сплошной туман.Где дружба на свете и где любовь?Их нету! И ветер как эхо вновь:Их нету! Все подлость и все обман!

Ему в снегу суждено подыхать,Как псу, коченея под стоны вьюги,Чтоб два предателя там, на юге,Со смехом бутылку открыв на досуге,Могли поминки по нем справлять?!

Они совсем затиранят мальцаИ будут усердствовать до конца,Чтоб вбить ему в голову имя другогоИ вырвать из памяти имя отца!

И все-таки светлая вера данаДушонке трехлетнего пацана.Сын слушает гул самолетов и ждет.А он замерзает, а он не придет!

Сердце грохочет, стучит в виски,Взведенное, словно курок нагана.От нежности, ярости и тоскиОно разрывается на куски.А все-таки рано сдаваться, рано!

Эх, силы! Откуда вас взять, откуда?Но тут ведь на карту не жизнь, а честь!Чудо? Вы скажете, нужно чудо?Так пусть же! Считайте, что чудо есть!

Надо любою ценой поднятьсяИ всем существом, устремясь вперед,Грудью от мерзлой земли оторваться,Как самолет, что не хочет сдаваться,А сбитый, снова идет на взлет!

Боль подступает такая, что кажется,Замертво рухнешь назад, ничком!И все-таки он, хрипя, поднимается.Чудо, как видите, совершается!Впрочем, о чуде потом, потом…

Швыряет буран ледяную соль,Но тело горит, будто жарким летом,Сердце колотится в горле где-то,Багровая ярость да черная боль!

Вдали сквозь дикую карусельГлаза мальчишки, что верно ждут,Они большие, во всю метель,Они, как компас, его ведут!

— Не выйдет! Неправда, не пропаду! —Он жив. Он двигается, ползет!Встает, качается на ходу,Падает снова и вновь встает…

К полудню буран захирел и сдал.Упал и рассыпался вдруг на части.Упал, будто срезанный наповал,Выпустив солнце из белой пасти.

Он сдал, в предчувствии скорой весны,Оставив после ночной операцииНа чахлых кустах клочки седины,Как белые флаги капитуляции.

Идет на бреющем вертолет,Ломая безмолвие тишины.Шестой разворот, седьмой разворот,Он ищет… ищет… и вот, и вотТемная точка средь белизны!

Скорее! От рева земля тряслась.Скорее! Ну что там: зверь? Человек?Точка качнулась, приподняласьИ рухнула снова в глубокий снег…

Все ближе, все ниже… Довольно! Стоп!Ровно и плавно гудят машины.И первой без лесенки прямо в сугробМетнулась женщина из кабины!

Припала к мужу: — Ты жив, ты жив!Я знала… Все будет так, не иначе!.. —И, шею бережно обхватив,Что-то шептала, смеясь и плача.

Дрожа, целовала, как в полусне,Замерзшие руки, лицо и губы.А он еле слышно, с трудом, сквозь зубы:— Не смей… ты сама же сказала мне…

— Молчи! Не надо! Все бред, все бред!Какой же меркой меня ты мерил?Как мог ты верить?! А впрочем, нет,Какое счастье, что ты поверил!

Я знала, я знала характер твой!Все рушилось, гибло… хоть вой, хоть реви!И нужен был шанс, последний, любой!А ненависть может гореть порой Даже сильней любви!

И вот, говорю, а сама трясусь,Играю какого-то подлеца.И все боюсь, что сейчас сорвусь,Что-нибудь выкрикну, разревусь,Не выдержав до конца!

Прости же за горечь, любимый мой!Всю жизнь за один, за один твой взгляд,Да я, как дура, пойду за тобой,Хоть к черту! Хоть в пекло! Хоть в самый ад!

И были такими глаза ее,Глаза, что любили и тосковали,Таким они светом сейчас сияли,Что он посмотрел в них и понял все!

И, полузамерзший, полуживой,Он стал вдруг счастливейшим на планете.Ненависть, как ни сильна порой,Не самая сильная вещь на свете!

ОТЦЫ И ДЕТИ