Твоя жестокая любовь - Гауф Юлия

– Можно к ней?

Герман Викторович что-то писал в бумагах, и не думал обращать на меня никакого внимания. Видно, что врач измотан неблагодарной работой, но я не всегда готова входить в чужое положение.

В мое никто не торопился входить – никто, кроме мамы.

– Герман Викторович, можно мне к маме? – повторила вопрос.

– Ты уже навещала ее сегодня. К чему мешать пациентке? Ты не поможешь ей, девочка, лучше займись своей жизнью.

– Еще нет семи вечера, так что я пойду, – сказала решительно, и направилась было к двери в палату, но была остановлена.

– Ей хуже стало. Намного. И тебе нужно готовиться к самому плохому сценарию, – врач, наконец, обратил на меня взгляд, который бьет в самое сердце ледяными стрелами усталого сочувствия и жалости. – Почки отказывают, диализ не помогает. О печени и сердце вообще говорить не стоит… она не выкарабкается. Это агония, просто она затянулась.

Это жестокий удар, невыносимо болезненный.

Остановилась. Замерла, как вкопанная, пожалуй, лишь сейчас осознав: я теряю ее. Теряю единственного человека, который любил меня, а не делал вид, что заботится. Теряю свою маму, которая упустила свое здоровье, заботясь обо мне – вечно болевшей в детстве и юности.

Теряю маму из-за нехватки денег – простых бумажек, на которых помешалось все человечество!

– Вероника, я хочу дать тебе добрый совет…

– Вера. Не Вероника, – не выдержав, поправила я, устав от чужого имени, слышать которое мучительно – лишь маме можно называть меня так, не остальным!

– Смирись. Люди уходят, и им не помочь. Ты никому лучше не сделаешь, если будешь ходить к своей матери по два раза в сутки, бередя и ее, и свои раны. Начни отпускать, и когда придет время, легче будет. Я не говорю, что ты должна бросить ее, но хватит расшибать лоб в попытках пробить гранитную стену, понимаешь, девочка? Начни о будущем думать, а не о прошлом.

– Я о настоящем лучше буду думать. Но спасибо за совет.

Из кабинета врача я не вышла, а вылетела, задыхаясь, как от удушья. И понятно, что не могут медики каждому пациенту и их родственникам сочувствовать, но все-равно ведь ждешь этого: человеческого понимания, клятв, что вылечат, а не толстого намека бросить бороться и позволить умереть самому близкому человеку.

Зашла в палату, отвратительно пахнущую лекарствами, и чем-то неуловимо-ужасным. Здесь дурным предчувствием пахнет. Слезами и потерями.

– Ника, ты пришла.

– Пришла, мам, – сказала я бодро.

Я ведь была у мамы утром, и не заметила особых изменений к худшему, хотя меня и предупреждали о них, но вскользь. А сейчас их видно невооруженным глазом: желтая, пергаментная кожа натянута, белки глаз желтые, губы будто тоньше стали. Да и сама мама истончилась, и ускользает от меня, а я руками за воздух хватаюсь бессильно, пытаясь удержать.

– Я соскучилась по тебе, детка. Так сильно соскучилась…

Голова закружилась от понимания: мама сейчас не мне это говорит. Не мне – своей приемной дочери Вере, а Веронике – той дочери, которую она потеряла.

И которую я всю жизнь пытаюсь заменить.

Безуспешно.

***

В салон забежала тетя Наташа, презирающая и предварительную запись, банальные очереди и приветствия в начале беседы.

– Вероника, сделай мне френч. Завтра корпоратив, и я хочу шика-блеска. Срочно! Дам двести рублей чаевых.

– Садитесь, – кивнула маминой подруге, которая тут же плюхнулась на стул, и выставила свои руки. – И называйте меня Верой, пожалуйста!

– С чего это вдруг ты Верой стала?

Пожала плечами, принимаясь за работу.

Самой странно, но раньше я спокойно относилась к тому, что имя мне поменяли. Была Верой, стала Вероникой – так даже красивее. Так мне казалось. И обид никаких не было, что мама изменила мои документы, вспоминая свою кровную дочь, с потерей которой так и не смогла смириться. Но сейчас… сейчас мне начало казаться, что я заслужила иметь свое имя – пусть и назвала меня Верой та женщина, которая родила, но которую матерью у меня язык не повернется назвать.

– Кстати, слышала, что Влад вернулся?

– Слышала. Бред, – коротко ответила я.

– Э, не скажи, – заспорила тетя Наташа – любительница сплетен, которые зачастую и распускает сама, – я его видела. Честное слово, видела, не смотри так! Мы с девочками на бизнес-ланч в «Сальваторе» ходили, и он мимо нас прошел. Таким важным стал, еле узнала. По глазам его диким узнала, здесь он. Вам бы встретиться…

Тетя Наташа продолжила болтать, что получается у нее лучше всего, а я молча работала. И думала. Хоть мамина подруга – та еще сплетница, но врать бы не стала, а значит, Влад и правда вернулся.

Влад вернулся, мама умирает… дьявол, я выбью из него деньги! Не может ведь он быть настолько мелочным, чтобы не выделить хоть что-то на лечение родной матери. Да, меня он ненавидит, и никогда не скрывал, что приблудой считает, да и пусть ненавидит, мне не жалко.

Лишь бы помог.

– … ты меня слушаешь? Я подумала, что неплохо бы на ноготь безымянного пальца рисунок какой-нибудь. Сделай розочки, хорошо?

– Хорошо.

– Так ты хочешь с ним встретиться? Брат все-же, пусть и не родной.

Тетя Наташа бросила на меня жадный взгляд, и я поняла – не отстанет, да еще и подружек своих напустит. Итак ведь не любит меня, хоть и источает улыбки. Все они искренне считают, что я погубила маму, и отчасти они правы.

От недоедания, или от чего-то иного, но едва меня удочерили, я начала болеть. Почти сразу со здоровьем начало происходить странное, и мама принялась таскать меня по врачам, которые лишь руками разводили, и спрашивали: «А чего вы хотели? Девчонку что в родной семье, что в детдоме кормили чем попало. Отъестся еще, дайте время».

Но время шло, а у меня все было не слава Богу: простуды, отравления, постоянный авитаминоз, и необъяснимые недомогания, которым никто не находил объяснений. Вдобавок к этому в голове сидел извечный страх любого приемыша, что обратно вернут. Я ведь наблюдала такое, и не раз – мало кто готов к проблемным детям.

Но мама и не думала от меня избавляться, даже несмотря на недовольство родного сына и мужа, в потере которых окружающие тоже меня винили – это ж надо, из-за какой-то девчонки, чуть ли не с улицы взятой, столько проблем?!

Они бросили ее, а мама боролась за меня, и вытащила. А себя погубила.

– Я встречусь с Владом, – сказала я не столько тете Наташе, сколько самой себе. – Вы не подскажете, где он может быть?

– Подскажу. Я все разузнала. На Рождественского, в новом бизнес-центре он целый этаж снял, пока здание под компанию строить будут – он там. Уверена, Влад будет счастлив тебя увидеть, – покривила она душой, ведь знает прекрасно о «любви» Влада ко мне.

– Уверена, что нет, но я переживу. С вас восемьсот рублей к оплате, – завершила я наш разговор.

Вышла из салона, решив не тянуть, и сразу с Владом встретиться. Будь что будет! Ну не спустит ведь он меня с лестницы… наверное. От него всего можно ожидать.

Дикарем был – таким я его запомнила. Злым мальчишкой, жестоким.

Моей первой детской любовью…

– Он повзрослел, – прошептала себе под нос, на который упали первые капли дождя.

Сколько сейчас Владу? Двадцать четыре года, он ведь на пять лет меня старше. И если одиннадцать лет назад он был мальчишкой, в штыки принявшим новую сестру, то сейчас он должен был измениться.

Надеюсь.

Зашла в стеклянное здание бизнес-центра, чувствуя себя абсолютно чуждым элементом здесь – среди мраморных фигур, дорогих диванов и мужчин, одетых в брендовые костюмы. Я, в своих простых джинсах и футболке, здесь как пришелица из мира нищебродов – тех, кого такие, как Влад видят из окна машин.

– Я к Владиславу Гарай. Скажите, на какой мне этаж подняться?

– Вам назначена встреча?

– Да, я на собеседование, – нагло заявила я, подозревая, что сейчас меня выставят вон, распознав беспардонное вранье.

– Для пропуска нужен ваш паспорт или права, – протянула документ охраннику, и через минуту получила пластиковую карту. – Вам на семнадцатый этаж.