Зима мести и печали - Александр Аде

– Слушаю.

– Ну-ну. Послушай. Авось поумнеешь. Перед смертью. Небось представлял, что меня законопатят пожизненно? А я всего три годочка с копеечкой отсидел. Кого надо купил, включая судью «неподкупного». У нас, милый, Фемиду можно трахать и сзади, и спереди. Почти все эпизоды отмели, а за остальное дали по минимуму. И в камере мне было славно, как у родной мамочки. Даже комфортнее. А теперь я буду судить тебя, голубарь. Суд мой скорый, но справедливый. Как предпочитаешь сдохнуть, сыч: долго и мучительно или легко: чпок – и уснешь, как ребенок?

– Пожалуй, я бы выбрал вариант номер два – если ты нынче такой добрый.

– Э, сыч, сладкий финиш надо еще заслужить. В пятницу Царя грохнули. – Француз не поясняет, о каком Царе идет речь, любая собака в нашем городе знает: президент стальной корпорации, друг-приятель мэра. Вот те на, такую гору свалили! – У нас были с ним общие дела. Твоя задача: найти того, кто Царя заказал. Подчеркиваю: не киллера – этот мне без надобности. Даю месяц сроку.

– Два.

– Он еще кочевряжится… Лады. Сегодня 29 января. Значит, крайний срок 29 марта. Ни днем позже. И учти, я шутить не привык. Мои ребятишки за тобой последят, чтоб не слинял. Хотя вряд ли сбежишь. У тебя здесь предки и бабы – бывшие и нынешняя. Ты же не хочешь, чтобы они отдали концы? Нет, ты их не бросишь. Совесть не позволит. Скорее, сам сдохнешь, верно? Совесть – твое слабое место, дружок, ахиллесова пята.

– Но ведь убийством Царя менты занимаются. А если они первыми заказчика вычислят?

– Тогда считай, что тебе повезло. Ну, попутного ветра, м-м-мразь, – посылает меня в даль светлую Француз, брезгливо кривя губы.

Выбираюсь из антикварного логова бандита. На улице стало как будто еще морознее и чернее, а я весь мокрый от пота и опустошен так, точно внутренности выскребли зазубренным ножом.

Очутившись в своей кухоньке, лезу в холодильник и достаю пиво. «Вот, – говорю себе, – и наступил твой «час Ч». Неужто последняя моя задача на этой земле – найти того, кто ухлопал Царя, капиталиста-кровососа, после смертяшки которого только чище стало на земле? И это притом, что Илюшка остался неотомщенным, а гад, убивший его, где-то жирует. Почему так несправедливо, Господи?»

Гробовая тишина, лишь, содрогаясь, гудит древний холодильник. Видно, у меня связь со Всевышним односторонняя.

Поджариваю сковороду арахиса и тащусь в нашу с Гаврошем комнатенку, тесную от комиссионной мебели и разнокалиберных горшков с цветами. В углу поблескивает украшенная стандартными шарами и мишурой синтетическая елочка. В феврале встретим восточный Новый год и уберем ее с глаз долой.

С комфортом располагаюсь на диване и принимаюсь поглощать еду и питье. Насколько мне известно, принцип лазера состоит в том, что некое вещество накачивают энергией, после чего оно выдает световую иглу. Так и я нагружаюсь жратвой, чтобы зафонтанировать мыслями…

Сковорода и бутылки пусты. Я возмутительно сыт, как обожравшаяся свинка, но серое вещество излучать гениальные озарения не собирается, хоть тресни. И все же, следует отметить, пиво сделало свое благое дело: царапающие воспоминания о разговоре с Французом размякли, раскисли, потонули в пене и, похоже, уйдут с уриной.

Расслабленный и приободренный, названиваю старому приятелю Акулычу, и что-то щемяще стискивает сердце, когда слышу в трубке его благодушный рык:

– Неужто нашлись добрые люди, вправили тебе мозги и теперь снова в ментовку просишься?

В общих чертах передаю свой разговор с Французом.

– Однако, влип ты, друг ситный. Чем же тебе пособить?

– Мне нужна информация о Царе, его семье, бизнесе – в общем, все, что у тебя имеется.

– Давай-ка сделаем вот что. Я потолкую с опером, который занимается «цареубийцей». Вроде нормальный пацан, не дурак. Ловить душегуба будете на пару. Авось полегше станет. Не дрейфь, Королечек, не из таких передряг выбирался. А Французу мы тебя не отдадим, не для него цветешь… Паренек тебе вскорости звякнет, жди.

Он пропадает, а я ложусь спать почти успокоенный.

* * *

Этот небольшой кафетерий, поместившийся в старинном особнячке на улице имени Бонч-Бруевича, в советские времена был прибежищем пьяниц, которые для проформы брали стакан томатного сока или компота и втихую глушили водку. Тут же таскались худосочные кабысдохи, лелея надежду на вкусный кусочек, брошенный сердобольной рукой.

С приходом капитализма заведение обрело некоторый лоск, но «контингент» изменился не слишком, разве что исчезли подвальные типы, словно сошедшие со страниц больных романов Достоевского.

Здесь у меня свидание с опером, о котором говорил Акулыч. Выстояв очередь и получив свои порции, усаживаемся на высокие табуреточки у окна. Поглощаем стряпню и негромко общаемся.

Опер – коренастый, лет тридцати, смахивающий на Есенина: тот же детский овал открытого лица, пухлые губы, бледно-голубые глаза, только желтые волосы острижены ежиком. На нем подбитая ветром кожаная коричневая куртка, надетая поверх серого свитера и пиджака. Голос у опера – густой, мягкий, прямо-таки оперный баритон, не слишком вяжущийся с его внешностью и словно существующий отдельно. Мне даже кажется, что, если внимательно приглядеться, можно увидеть этот голос, темным вибрирующим облачком парящий в воздухе.

– Короткая справка, – начинает опер. – В свое время, лет этак сорок с лишком назад, Царь был рядовой шестеркой в кодле «заборских». Но тогда, при Советах, и «заборские» были всего-навсего отмороженными пацанами, которыми верховодила криминальная братва. В колонию попал за сущий пустячок: интеллигентного мальчика ножичком пырнул. Но зона сильно его изменила: заплыл туда мелочью, плотвой, а выплыл акулой.

После колонии на воле немного погулял и снова сел. На этот раз основательно – за грабеж. Вышел – а тут перестройка в полном разгаре. А потом и реформа жахнула, капитализм плюс ваучеризация всей страны. Стал наш Царь-государь по дешевке скупать металлургические заводы. Не гнушался ничем, вплоть до мокрухи. Впрочем, в то уголовное время его делишки были капелькой в мутном море. Вон мои родители тогда на окна решетки поставили, железную дверь отгрохали. Шиш помогло. Дверь спроста выломали и квартиру обчистили. Вынесли все! А у моей сеструхи средь бела дня на улице, при народе, какой-то урод золотую цепочку с шеи сорвал и спокойнехонько удалился. Я, может, потому и подался в ментовку, чтобы всю эту мразь повыловить…

Его голос впервые утрачивает бархатную баритональность.

– Так заделался Царь стальным королем, – продолжает он после паузы. – Женился между отсидками. Супружница родила ему двух сынишек. Потом он, как нынче водится, женушку бортанул, сменил на фотомодельку. Старшему его сыночку чуть за тридцать, надежда и гордость усопшего папаши. Закончил Оксфорд. Царь отписал ему один из своих заводиков.

– А младший?

– Студент, – опер машет рукой, задев рукавом стакан и едва его не опрокинув. – О нем и речи нет. Пустое место. Я лично убежден: заказал Царя старший его наследничек, Принц. Этот, говорят, хотел все родительские предприятия заграбастать, а Царь не дал, дескать, молод еще. Зверски они тогда разругались, в пух и прах.

– Если так, то осталось только собрать доказательства – и можешь вертеть дырочки на погонах для больших звезд. Однако, думается, желающих послать Царя «подальше от грешной земли» было предостаточно. Кстати, если не ошибаюсь, главным его конкурентом был небезызвестный Кот.

– Вообще-то, да, – неохотно признает «Есенин». – Но учти. Кот – далеко не дурак. Он же наверняка понимал: хлопнут Царя – его заподозрят в первую очередь. Нет, это не Кот. Так говорит мой внутренний голос, а он редко дает маху, проверено.

– Но ведь и о Принце можно сказать то же самое. Он если не первый, так второй подозреваемый.

– Согласен… Черт, вот ведь какая штука-то. Царь был фигурой областного значения. Поэтому, с одной стороны, приказано хоботом землю рыть, а с другой – действовать предельно осмотрительно: того и гляди, заденешь большую шишку, которая тебе столько шишек понавтыкает, успевай только чесаться.

– Но хоть что-то нарыли?

– Пока не густо. Как обычно, когда имеешь дело с заказухой такого уровня. Вот если соседка просит соседа избавить ее от супруга-алкаша, и тот за бутылку мужика грохает, это задачка в одно действие. А тут винтовочка с оптическим прицелом – не сковородкой по балде. Пообщались с родственниками Царя, с некоторыми партнерами. Еще кое с кем. Пока нуль.

– Как будем сотрудничать?

– Считай, что вместе роем тоннель. Мы со своей стороны вгрызаемся, ты – со своей. И делимся информацией. Так и объединим усилия.

Опер дружески пожимает мою руку, улыбается широко, искренно и исчезает. Вижу в окно, как он с непокрытой головой стремительно пересекает улочку, ловко огибая прохожих.

* * *

С утра было сумрачно и уныло, небо и земля – точно две здоровенные мыши: вверху – серая и туманная, внизу – белая и пушистая. Шел снег, такой мелкий, будто его и нет, только чувствуешь, что воздух неспокоен. После пяти мир посинел, и эта синева, затянутая подвижной дымкой снега, стала темнеть незаметно и стремительно.