Том 2. Куколки. Кракен пробуждается - Джон Уиндем

— Снимай! — сказал я.

— Нет, я не должна, не должна!

Я сел рядом, не зная, как быть. Она стиснула мою руку и заплакала Ясное дело, нога-то болела все сильнее. Впервые в жизни мне предстояло принять решение, и я его принял.

— Снимай, а то так и умрешь тут! Софи согласилась — не сразу, но все же согласилась. Пока я разрезал шнурки, она с волнением следила за мной, а потом попросила:

— Отойди и не смотри!

Я заколебался. Но детство ведь переполнено всякими непонятными правилами, так что я отошел и стал к ней спиной.

Сначала она лишь пыхтела, потом снова заплакала. Я обернулся.

— Не могу — Софи со страхом глядела на меня сквозь слезы.

Я присел посмотреть.

— Только никому не рассказывай, никогда! Обещаешь? Я кивнул. Она не кричала, только поскуливала. Когда я наконец высвободил ногу, выглядела она ужасно, то есть вся ступня у нее распухла, я и не заметил, что пальцев там больше чем надо.

Я вытащил и башмак, протянул ей, но обуться Софи не смогла, да и наступать на распухшую ногу ей явно было больно Я попробовал понести ее на спине, но она оказалась тяжелее, чем я думал.

— Так нам далеко не уйти, лучше сбегаю за помощью, — сказал я.

— Нет, — возразила она. — Я доползу.

Она довольно долго ползла, не жалуясь на боль, а я плелся рядом с башмаком в руках. Наконец Софи остановилась. Брючки ее протерлись, коленки тоже были стерты до крови. Мне не часто встречались даже мальчишки, способные столько терпеть, и я слегка оробел. Я помог ей подняться, она оперлась на меня и показала струйку дыма там, где находился ее дом. Оглянувшись, я увидел, что девчонка заползает в кусты, а потом побежал.

Дом я отыскал сразу, постучал, волнуясь, и дверь открыла высокая женщина. На красивом лице выделялись яркие большие глаза. Платье на ней было красноватое, немного короче, чем носили у нас, но крест нашит так же, как нашивали дома, от горла к подолу, с перекладиной на груди. Крест был зеленый, как и косынка на голове.

— Вы — мать Софи? — спросил я. Она пристально посмотрела на — меня и спросила, нахмурившись:

— Что случилось? Я объяснил.

— Ох! — воскликнула она. — Нога! И вновь пристально поглядела мне в глаза. Потом отставила метлу, спросила:

— Где она?

Я привел ее куда надо, и Софи выползла из-за кустов. Мать осмотрела распухшую ступню и ободранные коленки.

— Бедняжка! — Она подхватила Софи на руки, поцеловала ее. — Он видел?

— Да. Мамочка, я старалась, но мне было так больно!

Мать кивнула, вздыхая:

— Ну что, идем, теперь уж ничего не поделаешь. Она понесла Софи, а я пошел следом.

Заповеди и наставления, затвержденные в детстве, помнятся наизусть, но до тех пор, пока не появится пример, они мало что значат. Кроме того, пример еще нужно узнать и понять.

Потому-то я терпеливо ждал, пока мать Софи промывала, смазывала и бинтовала ей ступню, но не усматривал никакой связи между ушибленной ногой и утверждениями, звучавшими почти каждое воскресенье.

«И Господь создал человека по образу своему и подобию. И глаголел Господь, что у человека должно быть одно тело, одна голова, две ноги и две руки; и каждая рука должна сгибаться в двух местах, и кисть каждой руки должна иметь пять пальцев, и на каждом пальце должен быть ноготь…» — и так далее, например:

«Потом Господь создал женщину, так же по образу и подобию своему, но с некоторыми отличиями: голос ее должен быть выше, чем у мужчины, и борода у нее не должна расти, и у нее должны быть две груди» — и так далее.

Все это я знал слово в слово. Но сейчас я смотрел на ступню Софи, лежавшую на коленях ее матери, видел шесть пальцев, видел, как ее мать на мгновение замерла, потом склонилась, поцеловала маленькую распухшую ступню, и на глазах ее выступили слезы.

Мне было жаль их, я переживал за Софи и ее боль. И все.

Пока мать бинтовала ногу, я огляделся. Дом был куда меньше нашего, но мне он понравился. В нем было уютно. Да и мать Софи, несмотря на все беспокойство и расстройство, не глядела на меня так, словно я был единственным неприятным и непредсказуемым элементом в упорядоченной жизни, — а именно так на меня обычно смотрели дома. Комната тоже казалась какой-то дружелюбной, потому что на стенах не висели всякие длинные надписи, на которые мне указывали, ругая. Вместо них висело несколько рисунков с лошадьми, они мне очень понравились.

Наконец Софи, причесанная и умытая, пропрыгала к стулу у стола и серьезно осведомилась, буду ли я есть яйца.

Миссис Вендер попросила меня подождать внизу, пока она отнесет Софи в спальню. Вскоре она вернулась и присела около меня. Взяв меня за руку, она внимательно всмотрелась в мое лицо. Я сразу ощутил ее волнение. Правда, я не понимал, отчего она так волнуется. И еще я удивился: вот уж не ожидал, что и она умеет так думать. Я попытался мысленно убедить ее в том, что бояться нечего, но моя мысль до нее не дошла. Она все смотрела на меня, и глаза ее блестели, почти как у Софи, когда девочка старалась сдержать слезы. В мыслях ее царило беспокойство — и беспорядок. Я снова попытался утешить ее, но она меня не слышала. Потом она кивнула и произнесла:

— Ты хороший мальчик, Дэвид. Ты был так добр к Софи. Мне хочется отблагодарить тебя.

Мне стало неловко, и я уставился на свои башмаки. Мне еще никто не говорил, что я хороший мальчик. Я не знал, что нужно отвечать.

— Софи тебе понравилась, правда? — спросила женщина, все еще глядя на меня.

— Да, — ответил я. — По-моему, она ужасно храбрая, ведь ей было так больно;

— Ты смог бы хранить тайну — очень важную тайну — ради нее?

— Да, конечно, — согласился я слегка неуверенно. Мне было невдомек, какая тут может быть тайна.

— Ты… ты видел ее ступню и… и пальцы? — Теперь женщина смотрела мне прямо в глаза. Я кивнул.

— Вот это и есть наша тайна, Дэвид, — пояснила она. — Никто не должен знать об этом. Раньше знали лишь мы с отцом, теперь и ты. Никто не должен знать, слышишь? Никто!

— Конечно, — согласился я.

Она замолкла. То есть голос ее замолк, но мысли-то продолжали нестись, как будто кто-то кричал «никто», «никогда», а странное эхо повторяло эти слова. Но вот все изменилось, она сделалась напряженной, напуганной и какой-то яростной. Нечего было и пытаться успокоить ее мысленно, поэтому я неуклюже попытался выразить словами свои чувства:

— Честное слово, никто и никогда!

— Это очень, очень важно, — настаивала миссис Вендор. — Ну как бы тебе объяснить?

Но зачем объяснять? Я слышал ее чувства и уже все понял. Слова не имели такой силы.

Она продолжала: