Аромат крови - Антон Чижъ

– Это что же такое, господин пристав? – слегка клацнув зубами, возмутился господин, одетый не по погоде. – На пытку, что ли, меня вызвали? Уморить вздумали? Что я вам сделал? Это жестоко…

– Так ведь… Как бы сказать… Как полагается… Все в порядке… – словно оправдываясь, прогундосил оробевший пристав.

В ответ замерзший господин яростно чихнул и возопил:

– И это называется «в порядке»?

Даже этот шум не привлек внимания читателя афиш. А вот нам происходящее у калитки становится любопытным, пора уже выяснить, кто тут мерзнет, в самом деле.

Под теплым пальто и собачьим шарфом, вязанным заботливыми ручками жены, стыл не кто иной, как сам пристав 4-го участка Казанской части подполковник Вершинин-Гак. Известный среди подчиненных и купцов, счастливо кряхтящих под его властью, кличкой Желудь, Савелий Игнатьевич нынче оказался в редком положении, когда чихвостили его самого (а не наоборот). И за дело. Оплошал так оплошал. Но винить полагалось только себя. Вчера в голову Желудя забрела мысль, что обычно предрекало ужасные последствия. Пристав смекнул: а неплохо бы перед праздничком очистить улицы от всякого пьяного сброда, чтоб его участок блистал образцовым порядком и трезвостью. Как говорится, прохожим хорошо и начальству приятно. Вторая мысль, пришедшая следом, была предвестником апокалипсиса, не иначе. Желудь так уверился в успехе, что зазвал на показательную облаву репортера из уважаемой газетенки «Петербургский листок». И как назло, прислали не какого-нибудь мальчишку, а знаменитость, самого Леонида Данонкина.

Виртуоз пера, известный статьями о модных новинках вообще и мира искусства в частности, попал в неведомое ему полицейское царство, как мышь в сметану. Редактор обещал занимательные происшествия в теплой обстановке, требовалось всего лишь отразить героические будни полиции. Данонкин оделся как на приличное мероприятие, но оказался в ледяной подворотне в обществе грубого вида мужланов, сопящих и злобных, да еще в гражданской одежонке. Что объяснялось «маскировкой». Это понять было можно. Но то, что творилось в подворотне, требовало веских объяснений. За час непонятного действа репортер промерз до полного изнеможения и поклялся, что прощание со здоровьем кое-кому обойдется дорого.

– И это называется облава? – гневно прохрипел он, давясь кашлем.

Желудь виновато смахнул морозную соплю.

– Это фельетон натуральный, а не облава! – не унимался Данонкин. – Как это понимать: ловят подгулявшего хама с проститутками под ручку и тут же отпускают! Почему не в камеру?

– Так ведь купец с нашего участка, уважаемый отец семейства. Не с проститутками, а племянницами, они же объяснили-с… – оправдывался Желудь, стараясь не вспоминать криков: «Ты что, Игнатьевич, меня в кутузку? За что я тебя кормлю? Вот каков ты, гнида!» И хохот девиц вдобавок.

– С чего это племянницы дядю «милый котик» называют? Вас не удивляет?.. Обычное дело?.. Ну-ну… А другой хулиган чем заслужил снисхождение?

Пристав только крякнул. Как втолковать залетной птице, что нельзя вот так запросто арестовать сынка уважаемого владельца банка, даже если тот немного разбил витрину. Банк-то тоже на участке. А подношения на праздники – самые щедрые.

– Допускаю, что проявили необъяснимую жалость. Но ведь последний негодяй оскорблял вас наглым образом, лыка не вяжет, а вы его велели домой отвезти! Хороша облава на хулиганов и уличных дебоширов!

Нет, не понять репортеришке, что чиновник Департамента полиции, даже подгулявший, приставу роднее общественного порядка. Эх, зачем только взвалил на шею эту обузу?

– Что мне в статье писать прикажете? Про какие подвиги?

– Наша служба и опасна и трудна, господин Данонкин. И пусть она на первый взгляд не очень заметна, мы всегда на посту… Вот об этом и пропишите… Только уж будьте добросердечны, не поминайте всяких шероховатостей… А ежели вам недостатки надо указать, так это пожалуйста, – заискивающе улыбнулся пристав.

– Неужели у вас есть недостатки? – Данонкин вложил в этот вопрос весь промерзший сарказм, но пристав не заметил.

– Вот они! – Палец Желудя, обтянутый перчаткой, указал в спину господина, изучавшего афишу. – Наглядный пример, каким не должен быть чиновник полиции. Сами видите: ленив, равнодушен к службе, не принимает участия в облаве. От себя добавлю: негодный полицейский. Самые посредственные способности. Подозреваю, что способен на служебный проступок и даже мздоимство. В тот час, когда весь штат, как один, заступил на служение закону и порядку… Одним словом: черное пятно на нашем участке. Так и пропечатайте.

– Неужели?

– Именно так. Прислали к нам от сыскной полиции, надежды возлагали. А он что? Пустое место. И хуже того: дерзок с начальством, невоздержан во мнениях, выскочка и недоучка, даром что коллежский секретарь. Стыдно сказать: чиновник для особых поручений. Да и что за вид: ни подтянутости, ни молодцеватости, рыхлый какой-то, чуть не толстяк, а всего-то двадцать три годочка, что же из него будет! Как станет носить гордое имя чиновника полиции? Маменькин сынок, одним словом. Только болтать горазд. Служит у нас меньше года и ничего не сделал, у коллег авторитета не заслужил. Гнать таких надо каленой метлой. Уж поверьте, у меня глаз опытный.

Нечасто полиция яростно рвет в клочья честь мундира. Данонкин заинтересовался:

– И кто же эта паршивая овца в отборной полицейской стае?

Савелий Игнатьевич, разгоряченный тирадой, выплюнул с языка ненавистное имя, как раскаленный свинец.

Не поверив ушам своим, Данонкин переспросил. Но Желудь упорно стоял на своем.

– Этого не может быть! – отмахнулся репортер. – Я слышал в редакции: это умный и талантливый сыщик, очень дельный, хоть он молодой. О нем идет добрая слава. Мне рассказывали: раскрыл несколько запутанных преступлений. Как же вы говорите, что…

– Ложь, – обрубил пристав. – Сплетни и домыслы. Никакой он не сыщик, это звание заслужить нужно. Юнец желторотый. Мелкий прохвост. Присвоил себе чужие заслуги и доволен.

Горестное выражение на холеном личике подполковника не оставляло сомнений, кого именно так обидели. Новые ужасы о «мелком прохвосте» готовы были, казалось, явиться на свет, но тут Желудь приметил во тьме шатающуюся фигуру. Все силы были брошены на защиту порядка. Кажется, в этот раз удача обрела черты подгулявшего артельщика.

Данонкин обещал присоединиться к показательной расправе чуть позже, сам же приблизился к исчадию ада, все еще мирно изучавшему афишки, и с некоторым сомнением спросил:

– Прошу прощения, вы господин Ванзаров?

Во тьме улицы различить детали сложно, но выдающиеся кошачьи усы нарисовались несомненно. Репортер невольно оценил: юноша, быть может, и ленив, но уж не дурак – точно. Во всяком случае, по первому впечатлению. Взгляд его словно проникал внутрь человека, обладая необычайной силой. Казалось, он быстро исследует характер, вынося точные заключения. Было много в нем намешано всякого: и проницательности, и цинизма, и (не по годам) серьезности, и какого-то детского, почти наивного простодушия. А еще, быть может, того, что стыдливо называют «обаянием благородства». Нет, врет пристав, врет, подлец.

Несколько смутившись от прямого вторжения в свою личность, Данонкин сделал определенный вывод: может, преступники еще и не дрожали от этого взгляда, но вот женщинам от него лучше держаться подальше. Ничего хорошего не сулил он барышням, а только мучительные раздумья: кто этот юноша – безграничный романтик или коварный обольститель? Или не то и не другое, а нечто редкое и неописуемое. А быть может, и не было ничего подобного в том взгляде, а все это только отражения смутных фонарей? Или некоторая мрачность, явно сквозившая в характере юноши, оставила под глазами синюшные круги, словно он долго и упорно мучился, а то и страдал от чего-то. Или Данонкин сам нафантазировал и себе же поверил, с репортера станется, такие выдумщики. Но вот служебные пороки, так колоритно описанные приставом, на чуть полноватой физиономии не оставили отметин. Одно удивительно: молодой чиновник будто и не чувствовал холода.

– Вы, кажется, известный колумнист из «Листка»?

Голос заклятого врага Савелия Игнатьевича оказался приятным, чуть моложавым, с несколько форсированным баритоном. Так иногда мальчик пытается выглядеть старше, нарочно давя горло хрипотцой.

Представившись, Данонкин спросил, отчего чиновник полиции не принимает участия в такой важной облаве.

– Нелогично, – немедленно последовал ответ.

– Простите?

– Зачем бороться с последствиями, когда логичнее, то есть эффективнее, ликвидировать причину.

Знаток прекрасного не понял.

– Надо регулировать продажу спиртного, а не ловить пьяных, – ответил Ванзаров и виновато улыбнулся. – Не подскажете, на что бы сходить сегодня вечером, чтобы… ну, как-нибудь развеяться? А то я не силен в театральных новинках.