Мушкетер - Даниэль Клугер

Вот все, что я хотел сообщить читателям, прежде чем они познакомятся с приключениями Исаака де Порту. Разумеется, большая их часть является плодом авторской фантазии. Но я старался придерживаться и исторических фактов – насколько это возможно в приключенческой повести.

Кроме того, хронология подлинных биографий исторических лиц противоречит той, которую предложил Александр Дюма. Так, исторический д'Артаньян не мог попасть в Париж в 1625 году (а действие романа «Три мушкетера» начинается именно в 1625 году), потому что было ему тогда, как, впрочем, и историческому Портосу, не более восьми лет… На самом деле Шарль де Баатц де Кастельмор д'Артаньян (таково было полное имя этого человека) поступил на службу в 1633 году. Более того, исторический Атос не был сослуживцем исторического Портоса. Арман де Силлег д'Атос д'Отвьель был убит (скорее всего, на дуэли) в 1643 году. Примерно за год до того, как Исаак де Порту, гвардеец роты Дезэсара, перешел в мушкетеры. Но разве это имеет значение? И, положа руку на сердце, разве не предпочтете вы версию (а заодно и хронологию) Дюма? Я, во всяком случае, предпочел. И потому мой Исаак де Порту родился не в 1617, а в 1605 году. Соответственно и Аврааму де Порту (в моей версии) он пришелся не внуком, а младшим, четвертым, сыном.

Так что я предлагаю читателям ни в коем случае не историческое исследование, а историческую фантазию. Хотя она имеет подзаголовок «Подлинная история Исаака де Порту».

Даниэль Клугер

ГЛАВА ПЕРВАЯ,

в которой я узнаю кое-что об истории семьи де Порту

Я появился на свет 23 января в лето Господне 1605-е в городке Ланн, расположенном в чудесной долине Вера. Сие знаменательное событие случилось в старом доме моего отца. Через десять дней, 2 февраля, священник отец Амвросий окрестил меня в домашней часовне, посвященной святому Иакову, брату Господню. Я получил имя Исаак, удачно дополнив тем самым имена отца и матери – Авраама и Сарры де Порту. Не знаю, почему именно младшего сына назвали так, – мои братья носили имена Жоффрей, Жозеф и Гедеон. Отец мой, при всей внешней суровости, был натурой поэтической. Жоффрей, первенец де Порту, умер вскоре после рождения, Жозеф в один прекрасный день оставил Францию ради жизни в Вест-Индии. Гедеон, которому к моменту моего рождения было тринадцать, через несколько лет тоже покинул бы отчий дом. Так что, возможно, когда я родился, перед его мысленным взором предстала идиллическая картина: Авраам и Сарра, и юный сын, утеха их старости. Естественно, этот сын должен был именоваться Исааком.

О том, что в прошлом моей семьи есть какая-то тайна, я смутно догадывался лет с семи. До сих пор помню, как и после чего это началось. Среди ночи я захотел пить и, выбравшись из постели, отправился в кухню. Спальня моя, как и спальни старших братьев, находилась на втором этаже, а кухня – на первом. Так что мне необходимо было спуститься по лестнице и пройти через зал, в который выходила дверь кухни. Внизу же располагалась и спальня родителей – причем лестница со второго этажа проходила как раз над ее дверью.

Ступени ужасно скрипели, причем, чем осторожнее я старался ступать, тем скрип становился сильнее. Нестерпимее всего эти звуки стали в тот момент, когда я проходил над входом в родительскую спальню. И тотчас я услышал раздраженный голос отца. Я замер, стоя на одной ноге и опасаясь опустить вторую. Слов было не разобрать, но мне показалось, что гнев отца вызвали мои шаги по лестнице.

Уже в следующее мгновенье я понял, что ошибся: отец обращался не ко мне, а к матери, поскольку затем прозвучал ее голос. Я перевел дух и двинулся было далее. Но шальная мысль подтолкнула меня к краю лестницы, откуда было лучше слышно. Я вовсе не собирался подслушивать, но голоса звучали достаточно громко – родители то ли ссорились, то ли обсуждали что-то важное. А поскольку накануне днем я изрядно набедокурил и ожидал вполне заслуженного наказания, то подумал, что именно мое ненадлежащее поведение стало предметом ночного разговора. Положа руку на сердце: кто бы из моих ровесников в таком случае удержался от соблазна узнать свою судьбу? И, немедленно забыв о жажде, я перевесился через перила, как раз над тяжелой, окованной железом дверью. Дверь была закрыта неплотно, так что я вполне слышал разговор.

Он поразил меня. Нет, не смыслом – насколько я мог понять, речь шла не обо мне, просто отец и мать что-то вспоминали. Но именно – насколько я мог понять! Я хорошо владел испанским (как, впрочем, все мои земляки-гасконцы; испанский язык был для меня таким же родным, как французский или гасконское наречие). Родители же в тот раз говорили на очень странном испанском (но все-таки испанском, в этом я был уверен). Знакомые слова перемежались незнакомыми, обороты казались нарочито устаревшими. Напряженно вслушиваясь в разговор, я иной раз едва не прыскал в кулак – таким смешным казалось мне звучание некоторых фраз.

Это стало тайной, мучившей меня долгое время – вплоть до дня первой настоящей размолвки с отцом. К тому времени душа моей бедной матери уже более семи лет пребывала на небесах. Я тогда принял решение, изменившее всю мою жизнь – и одновременно побудившее отца рассказать мне то, что ранее тщательно скрывалось.

День, о котором пойдет речь, ничем не отличался от других весенних дней 1623 года. Двумя месяцами ранее я отметил свое восемнадцатилетие и теперь считал, что жизнь уже прожита – и прожита зря.

Уже с утра я знал, что вечером предстоит малоприятный разговор с отцом. Вернулся я накануне очень поздно, а в том, что об очередном моем похождении ему непременно доложит кто-нибудь из слуг, я нисколько не сомневался.

Отец в кресле казался настоящим королем, восседавшим на троне. Да что там король! Его величество Генрих, которому Авраам де Порту короткое время служил всего лишь «офицером кухни» и которого мне ребенком довелось видеть в Тарбе, выглядел, на мой взгляд, куда менее внушительно. Черный бархатный камзол испанского кроя с широкими прорезными рукавами, обшитый серебряными кружевами и серебряным же галуном, оттенял природную матовую бледность лица, простой белый воротник гармонировал с длинными седыми волосами. Сходство с королем подчеркивалось еще и тем, что никогда, даже за обедом, он не снимал черную широкополую шляпу с серебряной пряжкой, серебряной тесьмой по краю полей и высоким черным плюмажем из страусовых перьев и не выпускал из рук тяжелую трость с набалдашником, напоминавшую королевский скипетр. Гневаясь, он совершенно по-королевски ударял тростью в пол и притоптывал ногами, обутыми в высокие черные ботфорты с широкими раструбами и серебряными шпорами – такие обычно носили кавалеристы.

Меня давно интересовало, почему отец избрал себе столь странное поприще – кулинарных дел мастер, ведь он был образован даже куда больше, чем мой учитель, добрейший отец Амвросий, да и по характеру своему привык командовать уж никак не поварами. Следует признать, впрочем, что он действительно был большим знатоком изысканных кушаний и гурманом (последнее качество я от него унаследовал, и это проявилось довольно рано). Но в оружии – холодном и огнестрельном – он разбирался ничуть не хуже, держался в седле с завидной выправкой и к тому же верхом управлялся с ружьем не хуже королевских карабинеров. В правой башне у нас хранился целый арсенал – семь мушкетов и мушкетонов, столько же пистолетов, старинная аркебуза и старинная же пищаль, даже ручная кулеврина, три шпаги, а уж стилетов, кинжалов и боеприпасов несчетное количество. И хотя владению шпагой я учился у мэтра Паре – старого учителя фехтования, непонятно, каким образом занесенного из Парижа в наше захолустье, – стрельбе и верховой езде обучал меня отец. Даже сейчас, несмотря на возраст, он был очень крепок и вынослив; во времена же своей молодости, несомненно, относился к числу настоящих силачей.

Конечно, я ни разу не спросил его о выборе той должности – тем более что он оставил ее вскоре после моего рождения и более не служил вообще, довольствуясь самостоятельным управлением имением. Владения де Порту были невелики и не обширны. Со слов отца я знал, что и дом, и земельные угодья – восемьсот акров пахотной земли в окрестностях Ланна – были куплены на деньги из жалованья, полуценного Авраамом де Порту из бедной казны короля Генриха. Уже после выхода в отставку отец прикупил мельницу на берегу Вера. Землю сдавали в аренду, и арендная плата в иные годы достигала немаленькой суммы в шесть сотен ливров. Столько же приносила мельница. Если прибавить к тому еще и продажу овечьей шерсти на двести – триста ливров в год и конопли с принадлежащего нам луга, то можно понять, что семейство де Порту было далеко не самым богатым в Ланне или Тарбе. Нам было далеко до иных сеньоров, чьи земельные владения исчислялись десятками тысяч акров, а годовые доходы – сотнями тысяч ливров. Но вряд ли кто из этих богачей, в том числе принадлежащих к знатным фамилиям, мог соперничать с г-ном де Порту в благородстве и даже величественности образа.