Портрет неизвестного - Вадим Шалугин

– Воды-ы? Ах, я совершенно позабыла. Стойте… Где? Сейчас, я покажу письмо…

Он замер, недоумевая, для чего еще понадобилось, чтобы он смотрел какое-то письмо. Должно быть, графово и вероятно, завещание. Или другое – то письмо, где граф писал, что ожидает чести лицезреть, надеется… Или какое-то еще письмо, что в общем было положительно без разницы. Поскольку никакого графа отродясь он и в глаза не знал. Девицу видит в первый раз. А замечательней всего: никак не может забрать в толк, что, в сущности, такое происходит.

На лестнице – кромешный мрак. Парадная – глухая, со двора. Жильцов не обреталось ни над ним, ни ниже.

Сперва она было пустилась что-то объяснять, показывая за плечо. Потом вошла. Потом немыслимо чему развеселясь, стала о чем-то говорить. И вот сидела перед ним на табурете, говорить не прекращая.

Он все же сбегал за водой. Долго бессмысленно глазея, как вода вываливалась из трубы, все же припомнил, что в чулане бездна банок.

– Послушайте… как вас зовут?

– Бланш.

Барышня постаралась улыбнуться, но едва опять не разрыдалась.

– Послушайте, Бланш… Бланш это имя?

– Нет, это из-за кожи. Бе-елая… – несколько подвывая, протянула барышня. – Нет, подождите. Вы послушайте. Да подождите вы… Я еще не сказала главное. Вы только не пугайтесь, я ваша сестра.

Он покачнулся. Половина находившегося в банке выплеснула на пол, ухватив изрядно на девицу, частью на него.

– Вы что? – он сделал еще шаг и кое-как наощупь отыскал рукою стенку.

– Послушайте, вы вероятно что-нибудь напутали. У меня с роду не было сестры.

– Я же вам говорила… Ах, сейчас. Я покажу письмо…

Посматривая недоверчиво на дверь, на потолок, он все-таки приблизился и осторожно взял конверт.

– Прочтите. – С некоторым даже удивлением посоветовала барышня.

Почерк был, безусловно, мамин.

В письме подробно сообщалось про убранство, дом, про интерьер. По-временам даже с таким занудством, что казалось, в следующем абзаце непременно явится герой и станет всюду там сновать, глазея в окна и вздыхая по какой-нибудь графине. Было про гостей; про праздники, что в пасху были эти-то, на рождество такие. Что на вокзале, говорила мама, не совсем понять к чему, перескочив вдруг про вокзал, я встретила ее. Она была одна, напугана; она твоя сестра.

Он исподлобия, не утерпев, взглянул на барышню…

Ваш папа, продолжала мама, несколько бессвязно сообщая, что их папа был моряк, который по прошествии двух предложений почему-то стал купец, и через три еще счастливо выслужился в капитаны… Папа, уверяла мама, был чудесный человек и если бы не бедствия перепетий нас разлучивших…

– Стоит ли упоминать… – с раскаяниями восклицала мама.

– И можно ли простить мне… – вопрошалось далее.

За перечнем бесчисленных вопросов следовали сцены на реке. Беседы, вечера за чаем. Письмо оканчивали заверения любви, тревоги, подпись и число. Не утерпев, он даже усмехнулся.

Не то, чтоб что-то было подозрительным в письме. В письме все было хорошо: места, названия, предметы.

Неурядица же заключалась в том, что день тому он получил другое мамино письмо за той же датой и совершенно иным адресом, где сообщалось то, что осень она будет у сестры. Дом скоро продадут. Что она думает зимою пробыть в городе. И кроме: не было ни про гостей, ни про других сестер, ни про гуляния и задушевные беседы с чаем.

Он, как мог учтивей, передал все это барышне. Та – будто бы немного погрустнела и иначе совершенно не дала понять, что именно об этом думает.

– Нет, нет, оставьте это вам. – С рассеянной улыбкой отозвалась барышня, когда он попытался возвратить письмо.

– Послушайте… – прибавила она, с поспешностью очнувшись от забытья.

– Я расскажу, как было. Вы только дослушайте сперва… Мы, правда, жили в доме, у реки. Были веранда, сад: разные груши с вишней. Отец мой состоял у старого, чудного графа. Имени не важно, я не стану называть. Отец был кто-то вроде управляющего. Вы на матраце спите?.. – Барышня начала расхаживать и, миг остановясь, со странным интересом задержала взглядом на матраце.

Он, растерявшись, подтвердил, что спит.

– Понятно… – протянула барышня.

– Так вот, тот граф слыл донельзя чудным. То на неделю загуляет пьяным с незнакомцем. То вдруг сторгует у пастуха козу на дюжину картин: что графу ни к чему коза, что и пастух потом гадает, куда деть картины.

Еще же граф был исключительным охотником до карт. И раз, изрядно задолжался одному приятелю.

Отец рассказывал, был долгий разговор. Шум, голоса, все будто б даже завершилось ссорой.

Граф выбежал из кабинету красный, словно бы его душили там. Приятель, тоже несколько побагровев, явился следом и с словами, что или будет так, или, мой добрый граф, вы сами знаете, что будет, оставил графа в таком бешенстве, в котором его с роду не видали…

Спустя неделю граф потребовал к себе отца, долго в молчании ходил по кабинету. Отец, прекрасно зная, что такое может продолжаться час, расположился у дверей и терпеливо наблюдал, как граф слоняется…

– А пропади они! – вдруг страшно засверкав глазами, крикнул граф. – Снеси ему. Может однажды с жадности удавится.

Граф подмахнул к камину и вынул из шкатулки медальон.

– Снеси, снеси, чтоб я их всех не видел подлецов… Как скверно топят. – Отдергивая руку от трубы, пробормотала барышня.

Отец отправился, пути было два дня. Когда он не вернулся на четвертый, мама объяснила, что должно быть он остановился у знакомого за тридцать верст и к утру, конечно, будет.

Когда он не явился ни к утру, ни через день, мама решилась пойти к графу. Тот не принял.

А спустя еще неделю неожиданно приехал сам. Справился о здоровье и долго с мрачной миною молчал, посматривая странно по углам и стукая об сахарницу ложкой. Мне как перед глазами этот звон. Дзыньк, дзыньк… – шептала, словно позабывшись, барышня.

– Послушайте… – граф медленно поднялся и проворчал, что на отца дорогою напали. Что был похищен медальон. Что все это чрезвычайно скверно. И пока отец поправится, он предлагает, чтобы они жили у него, а после… после он и знать не ведает, что будет.

После ж было то, что, разумеется, нагрянул в совершенном бешенстве приятель графа. Словно бы за стенкой ждал, пока наохаются дамы, граф, макая в чашку сухари, допьет, договорят, и кто-то, тронув за плечо, шепнет: пора, мой дорогой, пора, ваш выход.

Вошед, приятель графа оглядел кругом и объявил, что рад застать всех здесь. Однако прежде будет объясняться с графом.

Дверь стукнула.

Из кухни иногда казалось, что пытались обмануть. Что господин, о чем-то вспомнив, убежал, моля чтоб граф как-нибудь сам. И граф остался сам. Поскольку кроме криков графовых другого слышно не было.

Спустя минуты две все стихло. А еще через минуту снова заявился господин и, на ходу обмахивая лоб платком, просил простить его за драматичность предстоящей сцены.

– Я, право, чувствую, что перед вами виноват. Вдова и дочь… Нет, разумеется, жена и дочь. – Господин рассмеялся. – Видите, опять я виноват. Вы побледнели…

– Впрочем, как заведено меж всех подобных подлецов, как я, и как уже помянуто, я должен сообщить вам нечто неприятное. Полагаю, вам известно, что наш добрый граф имел благоразумие передать мне некую вещицу через вашего отца… Позвольте, или он вам отчим? – господин искоса взглянул на маму.

Та неуверенно кивнула.

– Ну, как бы ни было, вещицы я не получил. Но получил вместо нее известие, что на слугу дорогою напали. А давеча мне сообщили, кучер сообщил, что дня четвертого он, то есть кучер, был в одном трактире, который отстоит… – господин потянул плечами. – Может быть верст за сорок, пятьдесят отсюда. И якобы в трактире этом кучер ел баранее рагу, пил квас и видел между прочим человека. Человек тот с виду страшно походил на графова слугу, еще он походил на вашего отца или пусть отчима, без разницы. Он тоже что-то ел и пил. И хвастал ко всему о неком медальоне-с. А именно он хвастал, будто медальон тот сказочной цены. И будто бы заполучил он этот медальон, обставив с величайшей ловкостью двух графов. Продолжать?.. – господин кашлянул и с интересом посмотрел на маму.

– Помилуйте, граф. Этого не может быть. – Залепетала та.

– Увы, сударыня. Но может. – Усмехнулся граф. Не тот, который торговал козу, а господин, который почему-то тоже оказался графом.

– Я буду собираться. – Мрачно донеслось из-за двери.

– Помилуйте… – залепетали барышни.

– Помилуйте, граф. – Подхватил граф. – Да разве можно вам? Уже недолго заполночь. Я убежден любезная хозяйка…

– Да я…

– Нет, я не останусь. – Хрипнул граф, заглядывая в кухню.

Граф, подскочив, в три шага подбежал к нему.

– Нет, я поеду. – Бормотал граф, стряхивая с локтя руку.

– Хочет ехать. – Прошептал граф, глядя несколько задумчиво на барышень. – Прикажете хоть чаю?