Теплый Благовест - Лев Кузьмин

И вот мы на крыльце. И ночь вокруг теперь не темно-синяя, а от снегов, от морозного, светлого месяца — будто посеребренная. В ее серебре-свете стоят на тропке около нас одногодки Нины: Дуся, Маруся да Коля Смирнов. Дуся, Маруся уставились на меня:

— Карапузика этого, Нина, зачем с собой приволокла?

А Коля Смирнов, я знаю, и Нине — друг, и мне, стало быть друг. Коля про меня говорит:

— Не такой уж он карапузик. Он станет у нас подголоском!

— Подголосок, это кто голосит что ли? — спрашиваю я. — Ладно! Поголошу! Только вот — что?

— А как у кого мы запоем колядку-величание, — объясняет мне Коля, — да как я тебя подтолкну, так ты сразу и кричи погромче: «Слава! Слава!» Понял?

Я, конечно, понял, и Коля хватает меня за руку, машет всем остальным:

— Мчимся первым делом к Ивану Спиридонычу! Он мужик не зажимистый, добрый, веселый…

И вот мы, не стучась, не просясь, через гулкие сени вваливаемся в просторную, в очень светлую избу.

Свет в избе — от висячей, керосиновой лампы. Такая лучезарная лампа с расписным, эмалевым абажуром над стеклом — лишь у Ивана Спиридоныча. Про него в деревне говорят: «Хозяин он шибко дельный, разворотливый, потому и живет без нужды. Только вот, жаль, ему с его Лизаветой Бог ребятишков все не посылает и не посылает… А пора бы!»

Сейчас Иван Спиридоныч чернобровый, статный, нарядный, с такою же красивою теткой Лизаветой сидят у самовара тоже только вдвоем. При виде ватаги нашей хозяин широко взмахивает руками:

— Гляди-ка, Лиза! И у нас гости! Праздник и у нас!

Тетка Лизавета мигом вскакивает нам навстречу:

— Проходите! Проходите! Усаживайтесь!

А наши все хором:

— Нет, мы не сидеть пришли! Мы вам попеть пришли! Да вот сочиняли-то мы все сами, и ежели что не так, то не ругайтеся!

И наскоро шушукаются, и Коля тоже шепотком повторяет мне наставление:

— Как знак подам, так и кричи, что положено.

— Ага… — киваю я, и тут они вот и давай петь:

Свет-Ивану СпиридонычуС Лизаветой свет-ЕфимовнойПожелаем добра-благости,Во здоровьи всякой радости,Чтобы век им жить, не старитьсяДа трудом своим всюду славиться!

И Коля сразу меня тычком под бок — ширь! — и я гаркаю что есть мочи; во всю, как говорится, ивановскую:

— Сла-а-ава!

Спиридоныч даже за столом привскочил, вздрогнул:

— Эк тебя прохватило! Но — ничего… Молодец! Молодец!

Наши все, будто и их похвалили, хозяину кланяются, хозяйке кланяются, продолжают бойко, весело:

А во двор-то вам бурёночкаПускай приведет рыжего телёночка,А свинушка — поросятШтук сто пятьдесят!Все — рыльца пятачкамиИ хвостики — крючками!

И опять Коля — ширь! толк! — меня, а я про поросят, про ихние пятачки, про ихние хвостики-крючки заслушался, ну и заместо «славы» сам радостно, сам ото всей душеньки верезгнул:

— Хрю-хрю! Хрю-хрю! Хрю-хрю!

Хор смешался. Нина, отпихнув Колю, собралась стукнуть мне по затылку, да глянула на Ивана Спиридоныча, а он так весь от смеха на столешницу и повалился.

— Ну, — говорит, — мальчонка и артист! Ну и — потрафил! Выдал такое «хрю-хрю», что мне и въявь показалось: я на полторы сотни поросят разбогател… Валяйте, певцы-удальцы, дальше!

Наши приопомнились, успокоились, давай «валять» дальше:

А еще вам — медовых коврижечекДа в придачу-то к ним — ребятишечек!И ребяток не просто пригоженьких,А на вас на обоихПо-хо-жень-ких!

И уж тут-то я, услыхав про ребятишечек, никаких тычков-сигналов дожидаться не стал, а самочинно закричал:

— Слава! Слава! Пускай все так и будет, как в песенке!

Иван Спиридоныч из-за стола выскочил, меня обнял, усами уколол, поцеловал, поднял на руках высоко:

— Вот за такое пожелание благодарю особо крепко!

И вижу, глаза у него радостные, да что-то в них и похожее на слезинку проблеснуло, и он ее мигом смахнул, кричит:

— Лиза! Все, что есть у нас в печи — все нашим славильщикам на стол мечи! А этому бубенчику-звоночку… — это, значит, про самого меня он так! — Этому бубенчику надо бы вручить какой-нито подарок!

Он держит меня на руках, оглядывает избу, да все у него тут: и абажур на лампе, и на стене часы-ходики с гирей, и горка с посудой в углу, — все у него этакое, что мне, пацану, и не подаришь.

Зато вот сам-то я вижу: тетка Лизавета кроит на столе ножом великолепнейший пирог. Наши все так к тем ломтям пирожным и тянутся, вот-вот их умнут без остатка, и я у Ивана Спиридоныча завырывался:

— Не надо мне подарка! Не надо! У меня уже есть!

— Где? Какой? — удивился Иван Спиридоныч.

А я сошвырнул с ног свои широченные, растоптанные валенки, показываю новые носочки:

— Вот! Смотри! Бабушка сегодня подарила!

С рук Ивана Спиридоныча соскакиваю, бегу в носочках к столу, и тетка Лизавета поспешно преподносит мне на обеих ладонях огромный кус того прекрасного пирога. И я его принял так цепко, так бережно, что даже поприсел. И все опять засмеялись. А Иван Спиридоныч обнял меня вновь:

— Ладно… Подарок все равно за мной… Приходи к нам завтра… Приходи и просто так. Я по тебе теперь скучать стану…

— Не скучай, не надо… — говорю я, не отрываюсь от пирога. — Я к тебе, как проснусь, так и прибегу. Да и потом бегать буду! И подарок мы придумаем вместе.

— Вместе… Непременно… — кивает мне Иван Спиридоныч, а пирог уже доеден и нам надо уходить.

Мы покидаем избу, спускаемся со ступенек высокого крыльца, и ночь вокруг нас все такая же серебристая, месячная. А Иван Спиридоныч с Лизаветой все стоят и стоят на крыльце, все смотрят вослед нам, пока мы не скрываемся за углом избы другой, соседней.

ЗОЛОТАЯ РЫБКА

Зима у нас давно, да все наваливались то оттепель, то ненастье.

А нынче, не успел я проснуться, бабушка говорит веселым голосом:

— В окошко глянь!

Я вскочил, глянул, а там — синева, солнце, деревья в розовом инее и по яркому снегу бежит к нашей избе Даша Сапожкова.

Я сам тут моментально повёртываюсь, натягиваю обувку, одёжку, толкаю плечом крепкую, настылую за ночь дверь. Добрая бабушка едва успевает крикнуть вослед:

— Обедать хоть приходи… Поскакал, не пивши, не евши…

А я уж стою на снегу у крыльца, там рядышком и Даша. Из-под толстой, бело заиндевелой шали у нее — только синие глазища. Она радостно ими сияет, торопливо спрашивает:

— На корытце поедем?

— На нем! Вот оно! — еще быстрей отвечаю я и вытаскиваю из-под крыльца липовое, долбленое корытце. Раньше бабушка кормила из него поросенка, да потом оно треснуло и, стянув трещину веревкой, бабушка преподнесла корытце мне: «Зимой на горке оно станет лучше всяких салазок!»

А горка у нас отличная, крутая. Это даже и не горка, а самая настоящая гора. Она ныряет сразу за деревней в луговую долину. Летом мы, ребятишки, вослед за взрослыми бегали сюда ворошить, сушить сено, плескались в здешней родниковой речке. А теперь и долина вся белым-бела, и речка там спряталась под снег, под лед. Речные излуки обозначены лишь морозно-серебристыми купами прибрежных верб.

На краю крутизны я лихо обсёдлываю корытце, кричу Даше:

— Садись и ты! Держись за меня!

Даша ничуть не пуглива, но тут сомневается:

— Вдруг в речку залетим? Вдруг лед треснет?

Я бью пяткой валенка по снегу, добиваюсь до твердой мерзлоты:

— Во! Землю заковало! А, значит, и речку… Поехали!

Дашины руки опускаются мне на плечи, она садится за моей спиной; и — ш-шых-тых-тых! — со стуком, со свистом по снеговым кочкам, по сугробам корытце несет нас под кручу, прямо в белую с белыми вербами глубину.

Низехонько навислые над берегом вербы осыпают нас легким, как пух, инеем. Мы выносимся на речную гладь. И хотя Даша ахает, лед под нами надежен, прочен. А за корытцем по снегу, по льду пропахана чистая, зеркальная дорожка.

Мы дружно хохочем; мы, черпая голенищами валенок глубокий снег, карабкаемся по сугробам опять вверх. И снова да снова летим с горы. А когда уморились, от снежной пыли да от беготни измокли, то решили глянуть, что делается в речке под нашими дорожками. И не успели уткнуться в прозрачный лед, я тут же воскликнул:

— Рыбка!

— Золотая! — подхватила Даша.

А подо льдом в тихой воде, в такой тихой, что и темно-зеленые водоросли там почти не колышутся, — стоит, никуда не плывет в самом деле золотисто-нарядная, красноперая рыбка. Она там только щечками-жабрами едва приметно дышит, а так — будто задумалась о чем или чего-то упорно ждет.

Недвижности такой я не вытерпливаю, говорю негромко:

— Рыбка, рыбка, шевельни хвостиком…