Теплый Благовест - Лев Кузьмин

Недвижности такой я не вытерпливаю, говорю негромко:

— Рыбка, рыбка, шевельни хвостиком…

И она хвостиком чуть-чуть поводит, а Даша изумленно уюйкает, просит рыбку сама:

— Шевельнись, пожалуйста, еще раз…

Но рыбка теперь, как подо льдом над тихими травами стояла, так по-прежнему спокойно и стоит.

Тогда вновь говорю я:

— Шевельнись, шевельнись… Неужели не слышишь?

Рыбка хвостик изгибает, оборачивается ко мне всею мордашкой, таращится на меня чуть выпуклыми, ясными глазами.

Даша хватается за мой рукав:

— Ой! Тебя-то она слушается в самом деле! Она, похоже, совсем как в той книжке про рыбака и рыбку, что мы недавно читали… Похоже, она не только красивая, золотая, а, может быть, и волшебная!

Я хотел было сказать: «Ха! Шутишь?», но Даша так и дергает, так и дергает меня за рукав:

— Пока рыбка не скрылась, давай попроси ее сотворить что-нибудь чудесное… Ну, что-нибудь такое, чего у нас тут не бывало и нет… Придумывай, проси скорей, пока рыбка не умчалась!

А у меня у самого в голове все так и замелькало, завертелось колесом. «О чем, — думаю, — просить-то?» И второпях придумать ничего не могу. В мыслях все те же самые чудеса, что мы вычитали из книжки про рыбака и рыбку.

«Вот, — вспоминаю, — там были сначала пустой берег, землянка-развалюха и треснутое корыто. Похожее на корытце наше с Дашей… Затем была изба, схожая, должно быть, с бабушкиной… А потом вдруг — терем! Терем, хотя и прекрасный, но со злою, драчливою старухой… А вослед за теремом были дворцовые палаты с такою уж грозною стражей, что даже — все при топорах!.. Ну, а под конец — опять землянка, расколотое корыто и пустой берег. Пустым он пустой и в него бьет черным-черная морская буря…»

Я как про пустоту-то эту подумал, так даже вздрогнул. На ноги вскочил, голову запрокинул, смотрю с речки на берег на свой, на высокий, на родной. Смотрю, боюсь: не исчезла ли вдруг ни с того, ни с сего и наша деревенька…

Но вижу: вся она в березах белых, вся в снеговых уборах — стоит! Над нею печные дымки поднимаются, всплывает столбиком голубым дымок и над бабушкиной избою.

И мне, на льду, на снегу уже измоклому, уже давно озяблому, так и кажется, что оттуда по воздуху морозному прямо сюда, на речку, веет домашним теплом и утренним, горячо, вкусно пропеченным хлебом.

И я оборачиваюсь к оконцу в речке, хочу сказать рыбке: «Ладно… Уплывай восвояси. Ничего мне пока что не надо!» А рыбки уже и не видать. В темноватой глубине подо льдом лишь мелькнула в последний раз далекая золотая искорка.

Даша тоже на ноги встает, Даша тоже зябко ежится, но вдруг смеется:

— Эх, ты! Долго думал… Чудо-счастье упустил!

— Ничего не упустил! — озяблыми губами улыбаюсь и я. — Подхватывай корытце, побежали к моей бабушке отогреваться да сушиться. У бабушки сейчас и безо всяких чудес замечательно. Особенно, когда прямо с улицы, с холода заберешься на только что истопленную печку, да и опять там возьмешь в руки книжку со сказками.

БАБУШКИНЫ БЛИНЫ

Говорят, кто блинов не едал, тот и Масленицы не праздновал.

У меня, маленького, праздник такой был, были и блины. Причем, блины чуть ли не волшебные! А становились они такими оттого, что затевала их моя бабушка на лад тоже почти волшебный, да еще и секретный.

Сам я бабушкино блинное чудодейство подглядел случайно.

В ночь на Масленицу спал я на печке, пробудился от странного говора в избе. Свесил я вниз голову и вдруг вижу: сквозь прибелённое морозцем окошко смотрит месяц. Смотрит пристально, как живой. А бабушка почему-то не на кухонном столе, на подоконнике помешивает что-то ложкою в квашонке для теста, подставляет ее под сияние месяца, вполголоса чуть ли не поет:

Месяц, ты мой месяц,Небесною дорожкойС высоты высокойСойди ко мне в окошко!Лучиком серебрянымВ квашонку окунись;Сделай, чтобы утромБлины все удались!

И месяц на самом деле как бы шевелится, так и льет лучи в квашонку к бабушке. Бабушка благодарно кивает ему: «Спасибо, месяц-месяцóк, спасибо! Поздравляю и тебя с праздничком!»

Ну, а я на все на это с печки таращусь, дивлюсь. Бабушка мое шевеление слышит, задергивает окошко занавеской. Затем, встав на печной приступок, она поправляет обеими руками жаркое изголовье подо мной:

— Разве не спишь?

— Может, сплю, а, может, и не сплю… — бормочу недоуменно я. — Ты вот зачем с месяцем разговариваешь? Колдуешь что ли?

Бабушка торопливо усмехается:

— Что ты, что ты! Это тебе приснилось!

— Ничуть не приснилось… Я же слышал, как ты поздравляла его с Масленицей, как просила удачи на утрешние блины…

Но бабушка уходит от объяснений ловко:

— Об утрешних блинах речь утром и пойдет! А теперь еще потемки. Давай досыпай, спи!

И бабушка начинает меня ласково поглаживать ладонью; постепенно я угомоняюсь; на печке мне становится опять сонно, — я задремываю вновь.

Пробудило меня яркое утро в избе, приманчивый запах горячей стряпни. Я откинул одеяло, спрыгнул на пол. Передо мной стол, на нем белая скатерть, на скатерти на тарелке — высоченная стопа блинов.

Бабушка печку уже истопила, от хлопот она вся румяная, распаренная, при том — очень веселая. На ней праздничная в голубых горошинках кофта, она и мне говорит:

— С праздничком, милый засоня, с доброй Масленкой! Давай умывайся, наряжайся да за приятное дело принимайся!

А приятное дело — это садиться за теплые блины.

Умытый, в отглаженной рубашке, я сижу за столом напротив бабушки. Мы обмакиваем блины в густую сметану, дружно уплетаем их. Я жмурюсь от сладости, с полным ртом кое-как выговариваю:

— Ох, бабушка! Этакой вкусноты я раньше и не едал!

В словах моих правда, бабушка радостно кивает:

— Стало быть на блины у меня все ж таки — удача!

И только она про удачу сказала, так я тут ночные чудеса и вспомнил. Из-за стола выскочил, кинулся на кухню, схватил квашонку, в нее уставился, — даже наклонил к свету, к яркому окошку.

Бабушка кричит:

— Что там ищешь? Что?

Я отвечаю:

— Серебряный лучик! Лучик от месяца, с которым ты разговаривала, волшебничала! Который тебе помогал зачинать блины!

— Ну и как? Нашел? — смеется бабушка.

— Нет, не нашел… Теперь там только чистое донышко да отсвечивает из окошка, золотится солнышко.

— Вот и славно! Побежал по серебро — прибежал к золоту! — улыбчиво, лукаво по-прежнему путает меня бабушка.

И манит рукой еще ближе к окошку:

— Полно тебе ворошить ночные сны, хватит разгадывать бабушкины секреты… Лучше на улицу глянь! Смотри, широкая-то Масленица по всей по деревне покатилась! С молодым народом, с гармонью, с плясом и с твоими дружками-ребятишками… Да все торопятся на горку, все — на горку! Беги и ты не отставай. А потом зови самолучших приятелей к нам на угощение.

И тут я — на плечи пальтецо, на голову шапку! — в сенях подхватываю саночки, лечу, грохочу с крыльца на улицу.

Я мчусь по снеговой, ослепительной, тоже ярко вызолоченной мартовским солнцем дороге. В конце улицы галдят мальчишки, визжат девчонки, хохочут девушки и парни, напевно заливается, вспыхивает алыми мехами гармонь. Там идет катанье с такой крутой у нас горы, что лишь у самых смелых не замирает дух.

Вот туда, в эту общую радость я и бегу, спешу. Бегу не только, чтобы лихо, с ветерком пронестись под гору на санках, но и похвалиться дружкам, какие у моей бабушки нынче блины.

Блины поджаристые, блины — чистое объеденье! А самое главное, — затеянные на лад совсем, совсем почти волшебный. Ведь пускай мне бабушка о ночном своем чудодействе так и не призналась, но я-то все равно это видел собственными глазами!

САМЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ МАСЛЕНИЦЫ

Масленица в нашей деревеньке шумела уже второй день. Мы с бабушкой сидели дома за столом, за горячим самоваром, доедали разогретые на сметане, вчерашние блины. Мы их запивали чаем из синих чашек, а в окошко к нам, отражаясь от подталых, но все еще белых сугробов, так золотым потоком и врывался чистый утренний свет.

Улыбчиво щурясь от этого света, бабушка, вся от блинов, от горячего чая разрумяненная, нежданно передо мною, перед мальчонкой, пустилась в приятные воспоминания, рассуждения:

— Про настоящую-то Масленицу теперешняя молодежь ничего и не ведает толком. Ничего не знает, кроме блинов, танцулек да катанья на лошаденке, ежели таковая где уцелела… А ведь раньше и катались не просто так! Особенно — с гор на саночках. Особенно вот в такой, как сегодня праздничный вторник, что прозывается — Заигрышем. Да Заигрышем не только веселым, а еще и — счастливым! Потому как в этот вот день многие девчоночки и пареньки выведывали, а то и навсегда находили свое счастье. Совместное!