Собачья жизнь - Питер Мейл

Потом в сарай начали являться визитеры, и старый лицемер в сапогах сразу же запел по-другому. Он демонстрировал нас своим приятелям и расписывал так, будто мы были фамильными драгоценностями. «Лучшая охотничья кровь, — захлебывался он. — Среди предков — одни чемпионы. Безупречная наследственность. Это же сразу видно по форме головы и крутому загривку». Само собой, все это было чистейшим враньем. Могу поспорить, что он никогда даже не видел нашего папашу. Как, впрочем, и я. Тем не менее он продолжал не краснея заливать о наших генах и отличных родословных, берущих свое начало во времена Людовика XIV.

Разумеется, большинство его приятелей не попадались на столь откровенную ложь, но простаков всегда хватает, и мало-помалу мои братья и сестры начали переезжать к новым хозяевам, наивно полагающим, что приобрели чистокровного охотничьего пса. Все это неопровержимо свидетельствует о том, как полезно бывает умение бессовестно блефовать. Внимательно наблюдая за типом в сапогах, я хорошо усвоил этот урок, и впоследствии он не раз сослужил мне добрую службу. Вспомнить хотя бы тот день, когда в лесу я нос к носу столкнулся с целым семейством диких кабанов… Впрочем, речь сейчас не об этом.

Вам, наверное, хочется спросить, что я чувствовал, когда видел, как самые родные и близкие покидают отчий дом. Может, я тосковал о них? Был удручен и печален? Не сказал бы. В каждом событии есть что-то плохое и что-то хорошее, и я очень скоро обнаружил, что чем меньше нас остается, тем больше еды приходится на каждого. Вы можете счесть такую позицию бессердечной и эгоистичной, но, должен вам сказать, пустой желудок в корне меняет мировоззрение. А кроме того, я всегда знал, что являюсь украшением этого помета — если бы вы видели остальных, то не стали бы спрашивать почему, — и не сомневался, что уже очень скоро жизнь расставит все по местам и я обрету то, что причитается мне по праву — хорошее трехразовое питание и уютную лежанку в доме. Что ж, всем нам свойственно ошибаться.

Я начал приглядываться к тому, кто носил сапоги, решив, что он здесь главный. Каждый раз, когда этот гад оказывался в зоне видимости, я норовил с ним подружиться. Техника у меня еще хромала, но я старался как мог: с энтузиазмом махал хвостом и повизгивал от восторга; мне даже казалось, что я делаю определенные успехи. Под малопривлекательной внешностью, надеялся я, у него скрывается добрая душа, которая в конце концов воспылает любовью ко мне. Увы, душа оказалась еще хуже, чем наружность. Думаю, вам приходилось слышать, как жизнь называют грязной, жестокой и чересчур короткой. Все это в точности относилось и к хозяину дома. И сапогами своими он орудовал не в меру ретиво, отчего у меня по сей день сохранилось глубокое недоверие к человеческим ногам.

Но вот в один прекрасный день он впервые выпустил меня из сарая, и я решил было, что вот сейчас-то моя жизнь изменится к лучшему. Я ожидал по меньшей мере приятной прогулки, а возможно, даже экскурсии по моему новому дому и праздничного обеда в честь вхождения в семью. Ах этот глупый юношеский оптимизм!

Человек в сапогах привел меня в самый запущенный уголок сада, засаженный сорняками, с ржавыми канистрами и парой древних шин от трактора, проворно надел мне на шею петлю, привязал другой конец веревки к стволу платана, отошел в сторонку и уставился на меня. Вы когда-нибудь видели, как человек в мясной лавке пристально изучает витрину, не в силах сделать выбор между бараньей ножкой и говяжьей лопаткой? Вот в такой же глубокой задумчивости смотрел на меня хозяин дома. Я немного попрыгал на месте, изображая невинное веселье, едва не удавился петлей, после чего успокоился и уселся в пыль. Теперь мы глядели друг на друга. Он жевал ус. Я на всякий случай жалобно тявкнул. Он недовольно промычал что-то, отвернулся и ушел в дом. И чего после этого стоят все разговоры о мистической связи между человеком и его собакой?

Так и прошел остаток лета: я сидел на привязи, скучал, плохо питался, и единственным доступным мне удобством была густая тень от платана. Время от времени он приходил и так же оценивающе меня осматривал — этим исчерпывались все мои развлечения. Я много лаял, чтобы хоть чем-нибудь заняться, и изучал жизнь муравьев. Забавные они ребята, я и сейчас люблю за ними понаблюдать. Вечно бегают туда-сюда, почему-то всегда по трое, и смотрят прямо перед собой. Говорят, в больших городах происходит то же самое: сначала миллионы людей бегут из одной норки в другую, а потом так же дружно возвращаются обратно. Странный способ проживать жизнь, но, видимо, так уж они устроены.

Ночи я проводил свернувшись клубком в одной из шин и как-то утром, проснувшись, обнаружил, что все вокруг изменилось. Воздух пах совсем по-другому, а на резине блестела роса. Лето кончилось.

Тогда я еще не знал, что каждый год с началом осени в душах всех мужчин, а в особенности моих соотечественников, просыпается древний инстинкт. Он заставляет их собираться в кучи, вооружаться до зубов и отправляться на смертельную битву с дроздами, кроликами, бекасами и вообще со всем, что подозрительно шуршит в кустах. Иногда, если с кроликами не сложилось, а добычу домой принести хочется, они стреляют друг в друга. Но, кажется, я опять отвлекаюсь.

В тот день я вылез из шины, потянулся, сделал все, что полагается, и приготовился к еще одному скучному дню, как две капли воды похожему на предыдущие, но тут из дверей дома показалось диковинное видение — по-другому и не скажешь. Это был тот, что в сапогах, но вместо обычной фуфайки и молью траченных штанов он напялил на себя полную камуфляжную форму: пятнистый, зелено-коричневый картуз, такую же куртку и огромный патронташ; на одном плече у него висела сумка, на другом — ружье. Ни дать ни взять охотник Нимрод в маскарадном костюме.

Он подошел ближе, и я почувствовал идущий от сумки запах старой крови — куда более приятный, должен заметить, чем его обычный букет из табака, пота и чеснока. Я понял, что сегодня что-то произойдет. Он отвязал меня и при помощи сапога направил в сторону фургона. Кому-то, возможно, покажется, что это не слишком многообещающее начало хорошего дня, но не забывайте, что до этого я несколько месяцев просидел на привязи, а потому все происходящее казалось мне захватывающим приключением. Наблюдение за жизнью муравьев, в конце концов, тоже приедается.

Итак, мы двинулись в путь. Сначала фургон ехал по асфальту, потом свернул на бугристый проселок и наконец остановился. Нимрод вылез наружу, но меня не выпустил. Услышав лай, я прильнул к стеклу.

На лесной лужайке стояли еще три или четыре машины, и в каждой из них, судя по звукам, сидела собака. Нимрод с друзьями топтались на травке, с мужественным видом хлопали друг друга по спинам и хвастались вооружением. По рукам пошла бутылка, а один из бесстрашных воинов достал из сумки колбасу и нарубил ее огромным ножом, каким не стыдно было бы свежевать и кита. Они сожрали ее так, точно несколько дней ничего не ели, а ведь все только что позавтракали. Потом появилась еще одна бутылка, лай постепенно затих, и я, кажется, задремал.

Следующее, что я помню, это как меня за шиворот вытаскивают из машины и отправляют в лес. Другие собаки, похоже, знали, как себя вести, и я решил делать то же самое. Опустив носы к земле, мы с целеустремленным видом бежали между деревьями, а вооруженный до зубов отряд замыкал колонну. При этом он производил столько шума, что все птицы, у которых имелась хотя бы половина мозгов (фазаны, к примеру), задолго до нашего приближения отправились искать спасение где-нибудь на крыше gendarmerie.

А вот поведение кроликов заранее угадать невозможно. Одна из собак вдруг резко остановилась и приняла позу, которую художники так любят изображать на охотничьих пасторалях: голова вытянута вперед, шея, позвоночник и хвост образуют идеально ровную линию, а одна передняя лапа приподнята, будто она наступила на какую-то гадость. Кажется, это называется «стойка». Я тут же поспешил проверить, что там происходит, и — о чудо! — под кустом сидел кролик. Он трясся, как желе, и, похоже, никак не мог решить, что делать: валиться на спину и притворяться мертвым, выбрасывать белый флаг или улепетывать со всех ног.

Вояки у нас за спинами страшно всполошились и начали выкрикивать какие-то команды, но я не обращал на них внимания. В конце концов, это был мой первый кролик и мне не терпелось его получше рассмотреть. С мечтой о плотном ланче я прыгнул к нему, а он, вероятно прочитав мои мысли, сорвался с места и проскочил у меня между ног. И тут разразилась третья мировая война.

Следует напомнить, что я еще никогда не бывал в бою, и жуткий грохот нескольких разрядившихся у меня над головой ружей стал для меня полной неожиданностью. Вы даже не представляете, какой это был шок, а потому я не считаю нужным оправдываться. Повинуясь одному лишь инстинкту, я вылетел с линии огня быстрее, чем кролик, и, кажется, даже обогнал его, когда несся назад к своему безопасному фургону.