Кевларовые парни - Михайлов Александр Георгиевич

— А ты скотч возьми, — советует Мишка. Старый прием: когда чемодан, легкомысленно вскрытый бдительными таможенниками, уже просто невозможно закрыть, его заматывают скотчем.

— Ну, вот и все! — Олег озирается по сторонам. «Ничего не забыл?» Пустые, так и не обжитые за эти несколько месяцев углы квартиры. Обрывки газет, веревок, куски пенопласта.

— Присядем на дорожку.

Сели, помолчали. Початая бутылка виски оказалась кстати.

— Ну, за что пьем? — Говорить тост первым Мишка не решился.

— За что? — Олег задумался. — Давай выпьем за навоз. За нас с тобой, за настоящих мужиков…

— Дерьмо-то при чем?..

— Да ведь в такую почву что ни посади, все вырастет. Хоть хрен, хоть анютины глазки.

— Хрен крепче получается.

— Так вот, чтобы на такой почве ни хрен, ни лопухи не росли. И чтобы мы себя людьми почувствовали.

— Это от нас зависит. — Мишка пригубил.

Вот уж поистине — у победы много родителей, провал всегда сирота.

— Двинули! — Олег нажимает на кнопку пульта. Экран телевизора гаснет, а с ним уходят прочь тревоги и заботы минувших суток, вобравших в себя — если судить по числу взорвавшихся нервных клеток — не одну жизнь.

Мишкина машина мягко шуршит по автостраде. Только шелест шин да тихая музыка из колонок. Боковым зрением Олег фиксирует наружное наблюдение. «Ну, гуд бай, хлопцы! Гуд бай, Америка!»

— Нет, ты смотри! — Мишка сбрасывает темные очки. — И здесь они уже. Квалификация!

Толпа репортеров явно поджидает персону нон грата. Операторы, отложив камеры, потягивают пиво.

— Но мы их сейчас… — Мишка разворачивает машину, пытаясь незамеченным запарковаться у самого дальнего входа. Увы, ему это не удается. Словно спринтеры на стометровке, в полном репортерском обмундировании, с ТЖК на плечах и без, щелкоперы и операторы мчат к их машине, сшибая пассажиров, раскидывая аэропортовские тележки. Некоторые срезают угол, уходя от преследования коллег, но вылетают на проезжую часть. Визжат тормоза, орут клаксоны. Впрочем, жертв и разрушений нет. Мгновенье — и софиты уже слепят глаза, микрофоны почти упираются в физиономию. Град дурацких вопросов, ответы на которые журналисты даже не надеются получить. Олег мотает головой, грудью пробивая себе дорогу. Невольно вспомнилось из Высоцкого: «Бьют лучи от рампы мне под ребра, светят фонари в лицо недобро, и слепят с боков прожектора, и жара, жара».

Среди «провожающих» Олег фиксирует «восторженного» — первый, что ли, его крупный улов? Романтическое начало карьеры? Тот просто купается в собственной славе. Его морда лучится от самодовольства: «Кого вы снимаете, идиоты? Меня снимайте, ведь это я его…» Почти физически ощущается, как дрожит и трепещет его душа от успеха. Удачливый! Интересно, чем их там награждают? Медаль? Ценный подарок? Грамота от шефа? А может, фотографирование на фоне части? Или благодарственное письмо родителям?

«Улыбка у тебя, братец, — словно кремовая розочка на куче дерьма». Олег скалится своему победителю: «Чииз!»

Эффектная негритянка — карамельная барышня — лепит скороговоркой прямо в объектив видеокамеры:

«Мы находимся в аэропорту. Через полчаса отсюда в Советский Союз вылетает советский дипломат Олег Соколов. Он был захвачен агентами спецслужбы в момент изъятия тайника со шпионскими материалами.

В ответ на проведенную операцию КГБ в Москве осуществило провокацию в отношении второго секретаря нашего посольства. Он объявлен персоной нон грата и будет так же выслан из СССР. Правительство заявило решительный протест советским властям в связи с незаконной деятельностью КГБ…»

Журналисты, толкаясь, почти сбивают друг друга с ног. Они все лезут и лезут к «выдворяемому». Вопросы, вопросы, вопросы… Но ответов на них нет. Нет у Олега ответа и себе.

— Господа! — Олег поднимает руку. Толпа застывает, как при игре в «Замри». — Будьте взаимно вежливы, — говорит он по-русски. И пока они переваривают, делает им ручкой: «Чао, мальчики, девочки».

Сзади раздается взрыв хохота. Мишка перевел…

В самолете Олег вырубился: все навыки употребил, чтобы до самой Москвы — без единого проблеска. Стюардесса разбудила уже в Шереметьеве. Пятнадцать часов сна не облегчили душу, не остудили голову. Москва не нашла ничего лучше, как вывесить над аэропортом промозглую погоду. Почему так? Когда на душе хмарь и кошки скребут, то и на улице невесть что. Или мы так сосредоточиваемся на своих внутренних переживаниях, что начинаем замечать только то, что соответствует настроению? По пластику иллюминатора струились дождевые ручейки. Они дробились на десятки проток, образуя лиманы и рукава, потом снова сбивались в одно русло…

Мимо Олега, задевая его сумками и коробками, тащились нетерпеливые, возбужденные и потому чрезвычайно шумные пассажиры. Салон приобрел вид разоренного гнезда. Журналы, газеты на полу, сбитые подголовники, банки из-под напитков, пластиковые стаканчики. «Словно Мамай прошел», — ни к селу ни к городу пришла глупая мысль. Олег покинул салон последним. Усталая стюардесса с пепельным лицом — пятнадцать часов на ногах не шутка — улыбнулась вымученной гримасой:

— До свидания!

«Господи, какое свидание… Если только в центре ГУМа у фонтана…»

— До побачення! — с трудом ворочая языком, попрощался Олег, вступая в резиновую кишку телескопического шлюза.

Мрачный пограничник проводил его подозрительным взглядом. «Почему они все такие мрачные? Господи! Лицо страны!»

Голова буквально раскалывалась от выпитого виски. На душе кошки уже не скребли, но во рту они нагадили изрядно. Паспортный контроль и таможню Олег прошел на автопилоте. Счастье, что не пришлось открывать чемодан, будь он неладен. Зеленый дипломатический паспорт — хорошая отмычка для всех границ. Но если ТАМ реакция на эту книжицу если не сверхпочтительная, но все-таки вполне радушная, ЗДЕСЬ — словно по Маяковскому… «И не скажешь: «Смотрите, завидуйте!» Жаль, времени мало, а то написал бы стихи о дипломатическом паспорте», — ухмыльнулся про себя Олег. «У тебя теперь времени невпроворот! — проснулся до сих нор молчавший, словно в оцепенении, внутренний голос. — Все равно ничего путного не напишешь, кроме, может быть, объяснений и рапортов. Писатель, мать твою…»

Такси гремело карданом на ухабах шоссе, Москва наплывала мучительным миражом. Таксист, заждавшийся пассажира, тараторил, как из пулемета. Его распирало от информации, и неважно было, что Олег слушал его вполуха. Стремление к общению выливалось в неконтролируемый поток сознания. За полчаса таксист изложил свое понимание развития политической ситуации в России, дал оценку всем вождям и членам Политбюро, разобрал причинно-следственные связи взаимоотношений Ельцина и Горбачева и сообщил массу весьма полезных советов для человека, вернувшегося из-за бугра… Классический вариант агрессивного «пикейного жилета» — находка для ленивого разведчика. Подводя итог всему сказанному и крутнув ручку таксометра, водитель резюмировал:

— А вообще, все они козлы!

Это было сказано с убежденностью верного ленинца, не терпящего противоположных мнений. Однако, в отличие от истинного борца за справедливость, нашим родным деревянным он все-таки предпочел баксы. Дав залп из пробитого глушителя, такси вильнуло ободранным багажником и выкатило на улицу.

Во дворе все было, как год назад, — старушки на лавочках, золотушные голуби на помойке. И так же полутемно было в подъезде, только надписи на стенах стали покруче. Когда Олег открыл входную дверь и навстречу пахнуло знакомым запахом, он чуть не расплакался: ничего не забыл. Зеленоватый предвечерний свет пробивался сквозь пыльные окна, под высоким потолком густели сумерки — как всегда по вечерам, там, вверху, где красовались совсем уже бесформенные остатки лепнины, темнело раньше.

Помнится, кто-то из ребят — только вот кто? — все рвался забраться под потолок — высота три пятьдесят — и поковырять там, уверяя, что, если смыть позднейшие наслоения, обнаружатся купидоны. Может быть. Дом старый, купеческий, с причудами. После революции бывший дворец превратился в коммуналку.