Большие безобразия маленького папы - Елизавета Михайличенко

Тем временем с Папы быстренько свалились брюки. Подхватить их не удалось — руки запутались в рукавах пиджака. Грозный ремень растерянно извивался на полу, а потом исчез под цветастыми сатиновыми трусами.

— Ой, — сказал Папа, стыдливо прикрываясь.

Пытаясь удержать соскальзывающий с плеч пиджак, Папа резко взмахнул руками, и часы, вслед за обручальным кольцом, сверкая на солнце, вылетели в форточку. Папа шагнул вперед, оставив за собой носки, и тут же упал, запутавшись в рубашке, ставшей смирительной. Он встал, хотел что-то сказать, но рот его искривился, набранный в легкие воздух никак не выдыхался, а бился внутри него и, наконец, маленький Папа заревел, размазывая кулачками слезы.

Папа в огромной рубашке, с болтающимся вокруг шеи, почти достающим до пола галстуком, да еще плачущий тоненьким девчоночьим голоском был так смешон, что Сын сначала неуверенно улыбнулся, а потом обидно захохотал, показывая пальцем. От смеха у Сына тоже выступили слезы, и теперь они оба стояли друг против друга и терли кулачками глаза. Первым заговорил Папа:

— Дурак! — сказал он.

Тут Сын всерьез задумался. Полагалось ответить «Сам дурак!» Но называть Папу дураком никак нельзя. Но был ли это Папа? На всякий случай Сын независимо сунул руки в карманы и, сплюнув, сказал:

— Если я дурак, то ты… ты… голый командировочник! Как ты теперь в свою Занзибаровку поедешь? Как?

— Не знаю… — потерянно сказал Папа.

— И поедешь ли вообще… — задумчиво продолжил Сын.

От ответа зависело все. Надо было решать, как вести себя с этим мальчишкой. Папа не мог не поехать в командировку — это Сын знал твердо. Если мальчишка в командировку не поедет, то с ним можно не церемониться.

Маленький Папа вспомнил, наконец, о мужском достоинстве и взял себя в руки. Разрубить узел свалившихся на него проблем было нереально, поэтому приходилось думать, как его распутать. Неприятнее всего была мысль о том, как сложатся отношения с женой. А через неделю надо было отчитываться по командировке. Происшедшее выглядело совершенно необъяснимым, но все равно, надо было что-то предпринимать. Прежде всего требовалось восстановить отцовский авторитет.

— Вне всякого сомнения в командировку я поеду, — веско, с расстановкой сказал Папа. — Я не могу пренебрегать своими должностными обязанностями. Но не сейчас… Несколько позже. Возможно, я даже возьму с собой вас с мамой.

Сын стоял, независимо раскачиваясь, но молчал.

— А теперь, — продолжил Папа, — отвернись, я займусь своим туалетом.

Заниматься туалетом не пришлось. Сняв рубашку, Папа увидел на себе чистые белые гольфики с помпончиками и выглаженный матросский костюмчик. Тут же Папа с болью обнаружил, что вместо привезенной Брыкиным из Рима оправы из карманчика торчат маленькие очки-велосипед с гнутыми дужками.

— Можешь повернуться, — дрогнувшим голосом сказал Папа.

— А почему ты лысый? — ехидно спросил Сын и после неловкой паузы добавил: — Папа.

— Видишь ли… — медленно начал Папа. — Когда я был таким маленьким, как ты, это считалось полезным и гигиеничным, и поэтому мои родители…

— Вшей, что ли, боялись?

— Да кто их знает… Помню, сказали: «Так надо» — и обрили.

Оба рассмеялись.

— Что делать-то будем? — спросил Сын. — Скоро мама придет.

Раздался звонок в дверь.

— Ой, — сказал Папа и полез под кровать.

Но это была не мама, а почтальон.

— Родители дома?

— Папа! — крикнул Сын. Потом сокрушенно добавил: — Да какой это папа…

— Что, уже под градусом? — сочувственно спросил почтальон, и, не дожидаясь ответа, вздохнул и отдал Сыну телеграмму: «Приезд Марика отменяется связи свинкой крепко обнимаю целую ждем гости — Анюта».

Анюта — была мамина родная сестра из Комсомольска-на-Амуре. Сын никогда не видел ни тети, ни своего двоюродного брата. Не видели его и родители.

— Папа! — радостно закричал Сын. — Вылазь! Ты теперь Марик!

Пока Папа вникал в телеграмму, замок щелкнул, и вошла Мама.

— Что-то ты сегодня слишком рано, — подозрительно протянул Папа и осекся.

— Марик? — растерянно спросила Мама. — Ты уже приехал! А мы тебя ждали только завтра…

Мама наклонилась поцеловать Марика в щеку, но тот механически повернул голову и привычно поцеловал Маму в губы. Сын хихикнул. Мама покраснела, Папа вздохнул.

— Дети! — неестественно бодро сказала Мама. — Сейчас мы будем обедать… А папы что, уже нет? — крикнула она из кухни.

— Да, — сказал Сын многозначительно, — уже нет.

— Ты хоть застал дядю, Марик?

— Врасплох, — съязвил было Папа, но спохватился. — В высшей степени приятный человек.

— Ты так считаешь? — удивленно спросила Мама.

— А ты нет?

Мама смутилась и молча разлила кашу по тарелкам.

— Как Анюта? — неуверенно спросила она.

До сих пор Папа не интересовался мамиными родственниками. Он, конечно, знал, что на Дальнем Востоке у Мамы есть сестра и даже видел ее однажды, но это было давно.

— Потолстела, я полагаю, — раздраженно ответил он.

— Так о маме нельзя говорить, — строго сказал Сын.

— Дети, — сказала Мама, — почему вы не кушаете? Марик, а как Соня?

Кто такая Соня, Папа не знал. Поэтому он откусил большой кусок хлеба, долго жевал, но так ничего и не придумав, угрюмо выдавил:

— Потолстела.

— А ты почему такой худой? — улыбнулась Мама.

— В семье не без урода, — буркнул Папа.

— Узнаю Анюту, — рассмеялась Мама. — Представляю, как она расстраивается из-за того, что ты плохо ешь.

Папа покосился на Сына:

— Я никогда не расстраиваю маму, — с расстановкой произнес он. — Съедаю все, что на тарелке. Просто у меня такой обмен веществ.

— Это у тебя от глистов, — парировал Сын.

— Почему ты так говоришь? — заволновалась Мама.

— Опять врешь! — возмутился Папа. — Пойди встань в угол!

— Правильно! — Мама облегченно вздохнула. — Не смей дразнить братика! Иди в угол. А тебе, Марик, еще добавки.

Добавка оказалась больше порции. Папа лениво проглотил пару ложек, сыто отвалился от стола и встретил взгляд Сына. Дверца в ловушку захлопнулась. Глаза Сына светились любопытством и мстительной радостью. Мама безмятежно улыбалась.

— Я не могу предаваться чревоугодию, когда брат мой стоит в углу! — голос Папы прозвучал торжественно, но обеспокоенно.

— Кушай, кушай, братик! — протянул Сын. — Раньше мог и теперь сможешь. Знаешь, как мой папа говорит: «Не можешь — научим, не хочешь заставим».

Папа отпихнул тарелку и рванулся из-за стола. Большая тяжелая рука опустилась на его плечо, и Папа плюхнулся обратно. Покосившись на влажную цепкую лапу, он тоскливо вспомнил маленькие изящные ручки жены.