Боевые паруса. На абордаж! - Владимир Коваленко

Вот она, красавица, торопится в присутствие, отцу обед несет. Позади, как и положено благородной девице, сопровождение. Тоже благородное: жена вассала не прислуга, ею не покомандуешь… Например, приказать оставить тяжеленные судки донье Руфине – не получается. «Вы – сеньорита де Теруан, ваш отец – сеньор моего мужа! Ваше дело распоряжаться, а не тяжести таскать», – и весь сказ. Другая бы смирилась, но Руфине вместе с чистой астурийской кровью досталось и северное упрямство, заодно с ростом и силой. Ей отцовский обед – пушинка, и не заметит, что на плечо что-то давит. Другое дело – мантилья. Защита от нескромных взглядов? Скорее способ затуманить собственные глаза! Кому надо, все равно будут пялиться. Вон, у фонтана, двое дворян… Кажется, еще и обсуждают. Неужели нет в Севилье иных тем, кроме дочери и обеда одного из восьми старших алькальдов?

На самом-то деле – тем, и правда, нет. Отгородившаяся от мира широченными плащами пара обсуждает торопящуюся мимо девушку, хотя по надменным позам можно подумать, что они хвалятся друг перед другом изобильностью фамильных владений.

– Дочь у дона Хорхе, – говорит один, – странная. В детстве видениями страдала, но, благодарение Господу, от напасти избавилась. И все-таки на месте ее отца я не экономил бы медяки на прислуге…

– Алькальд прижимист, как все северяне, – пускается в рассуждения другой, – взяток не берет, а жить на что-то надо. Вообще неплохой он человек, дон Хорхе де Теруан. Иного и подмажешь – без толку, а этот, по крайней мере, выслушает. Если ему взбредет, что ты прав, поможет.

– Но и случись чего, пощады не допросишься. Выкупить человека из его околотка трудней, чем из мавританского плена!

– А откуда у тебя, приятель, деньги на пощаду? Если вдруг завелись, предлагаю обменять пощаду на курицу.

– О, я не согласился бы на такой обмен! Знаешь, дружище, сейчас мне куда важней платяная лавка. Будь у меня хоть мараведи[2]… Мне не нужна первая свежесть. Но найти кусочек шелка, не выцветший хотя бы с одной стороны, было б вовсе не трудно.

– Будь тебе мила первая свежесть, ты б не ухлестывал за купеческой вдовушкой.

– Это точно. Полный желудок – вот ценность. Знаешь, а я ведь всерьез займусь торговлей. А молву пущу мимо ушей! Надоело ходить в штанах, которые можно показать даме разве при свечах, и то осторожно…

Второй кавалер морщится. Рад за друга, но завидует, а заодно искренне презирает недворянское занятие. Снова оглядывается. Но дамы уже свернули за угол.

– Делай как знаешь. А я, пожалуй, вступлю в полк. Да не в нашу терцию[3], а в колониальные части.

– Тоже хочешь остаться без ноги?

– В обмен на жалованье и жену-красавицу? Да хоть сейчас. Только, подозреваю, сперва придется покормить собой москитов.

– И все же, дружище, подумай сперва хорошенько. Сварливую жену перетерпеть можно, а заполучив в брюхо пикой, терпи не терпи – окочуришься.

А «дружище» увлекся опасной идеей. Крутит ус. Ищет рукой эфес давно заложенной рапиры. Но слова приятеля уже запали в душу. Всю ночь сомнения кусают, хуже блох. Однако бравый идальго не из тех, кто будет страдать и ничего не делать. Ноги несут его к цели. Не скоро несут, привычка заставляет прятать лишенные модных разрезов на заду штаны под плащом. А значит, не стоит тому развеваться от быстрой ходьбы. Мнение прохожих о его персоне все еще важно: решение не принято, и впереди ждет не контора вербовщика, а присутствие алькальда. Который, благодарение Пресвятой Деве, на месте. И принимает посетителей. Осторожный поклон.

– Дон Хорхе…

Дон как раз расправился с трапезой, теперь отнимает ото рта серебряную зубочистку. Прижимист не прижимист, ему не приходится, позавтракав репой, прилюдно извлекать из дупла специально подложенный кусочек мяса… Не создавать видимость, которой давно никто не верит. Нищий идальго – что по нынешним тощим годам обычней в католических королевствах? Но и такого посетителя алькальд готов выслушать.

– Что случилось, сударь? Убийство? Поджог? Заговор? Мелкими делами занимаются мои помощники.

– Нет, сеньор.

– Уже хорошо…

Алькальд вскинул бровь, но посетителя изгнать не торопится. Впрочем, надолго благодушия ему не хватит, так что – к делу.

– У меня вопрос личного свойства. Наскучив праздностью, я собрался вступить в терцию. Многие почитают мой образ действий глупым. Мои приятели все умней меня, но и сами не семи пядей во лбу. Вот меня и осенила мысль посоветоваться с человеком знающим. Вы тридцать лет служили испанской короне солдатом, всякий это знает. Скажите: если бы вы вернулись в минувшее, в тот день, когда решили навестить вербовщика, вы бы вновь поступили так же? Или попробовали прожить жизнь по-другому?

На мгновение дону Хорхе показалось – перед ним враг рода человеческого, искуситель, принявший вид обедневшего дворянина. Больно хитро поблескивают беспокойные глаза, больно витиевато выражается посетитель, больно к месту задан вопрос. Сам только что роптал на Господа, жалуясь на боль в истерзанной протезом культе, да на то, что жена как принесла на восьмом году брака девочку, так и ходит с тех пор с пустым животом. Вот и получил посетителя, который принял самый невинный вид и с трепетом ждет ответа. И никакой он, разумеется, не черт. Обычный бездельник, каких много болтается по севильским улицам. Слишком горд, чтоб работать, слишком беден, чтоб жить, не трудясь. Слишком труслив, чтоб без чужой подсказки уйти на войну. Или слишком умен? Теперь такие времена. Впрочем, сорок лет назад на самого Хорхе тоже смотрели как на безумца. Публика, правда, была иная.

Извольте вообразить: дон Хорхе Кастильо де Теруан, старший алькальд Севильи по избранию и – совершенно невероятное для простого кабальеро – рыцарь Золотого Руна, от рождения никаких приставок к имени не унаследовал. Надоело в горной деревне овец пасти – сбежал в город. Почему не выбрал Ла-Корунью? Слишком близкую к родной деревне. Хотелось чудес, а настоящие чудеса требуют дальней дороги. Не подошел ему и чопорный Мадрид. Там богачи бедняками становятся, а ему выходило разве с голодухи помереть. Так что направил Хорхе стопы к воротам западных Индий, сереброзвонкой Севилье. Помыкался до совершеннолетия по набережным, перебиваясь поденной работой. И в отличие от большинства сверстников решил, что раз земля круглая, то все пути, ведущие по ней, кривы. Уяснил, что оба кажущихся пути наверх из портовой голытьбы в воры или слуги, на деле ведут к низвержению, и всяк, кто изберет такую дорожку, хоть сумей прыгнуть выше лба, кончит плохо. А добровольное ввержение в ад, которым кажется вербовка в армию или отправка в Вест-Индии, и есть настоящий шанс.