Марджори - Герман Воук

Она плюхнулась на стул у письменного стола, бросив платье на груду тетрадей с незаконченными домашними заданиями. Белые облака пара из ванной, смешиваясь с желтыми полосами солнечных лучей, заполняли комнату. Марджори стояла, рассматривая свое отражение в зеркале через клубы пара, забыв о понапрасну льющейся горячей воде. Существовали ли когда-нибудь действительно известные актрисы-еврейки? Конечно: Сара Бернар, Рейчел, — и еще она подумала, что, по распространившимся сейчас слухам, половина актрис Голливуда — еврейки.

Но ей не совсем нравилось ее имя. Оно ей совсем не нравилось. Какой-то восхитительный резонанс был в имени Сара Бернар, абсолютная элегантность в имени Рейчел — тогда как ее собственное имя… Марджори Моргенштерн…

Затем к ней совершенно неожиданно пришла идея, подобно белой молнии вспыхнувшая в мозгу. Такая простая замена! Даже не замена, а простой перевод сложного слова с немецкого на английский, и ее тусклое имя, как по мановению волшебной палочки, превращается в имя, которое сможет ярко сверкать, как звезда, и греметь на Бродвее. Она отодвинула в сторону платье, схватила карандаш, открыла тетрадь по биологии на чистой странице и поспешно написала печатными буквами:

MARJORIE MORNINGSTAR

Она уставилась на имя, расползшееся темно-синим пятном на белом листе между едва заметными голубоватыми горизонтально вычерченными линейками. Она взяла ручку и старательно вывела небольшими буквами, которыми пыталась писать всегда: Marjorie Morningstar.

Какое-то время она сидела, глядя на страницу. Потом приписала под именем:

May 1, 1933

Она вырвала листок из книги, сложила его и заперла в шкатулку из розового дерева, в которой хранила любовные письма Джорджа. А потом, напевая, исчезла в окутанной туманом ванной.

Миссис Моргенштерн позавтракала с мужем несколько часов назад, поскольку муж ее уже не мог спать после наступления рассвета в любой день недели, даже в воскресенье. Подсчитав время, которое Марджори могла бы затратить на купание и одевание, она заняла свое место за столом снова, за несколько минут до того, как Марджори вышла из своей комнаты. В руке мать Марджори держала чашку с дымящимся кофе. Дожидаясь прихода Марджори, она не притворялась с целью устроить той допрос с пристрастием. Она действительно имела право на еще одну чашку кофе в воскресное утро.

— Привет, мама дорогая. — Марджори аккуратно повесила свой жакет на спинку стула.

Миссис Моргенштерн поставила свой кофе на стол:

— Боже мой!

— Что Боже мой? — Марджори со скучающим видом опустилась на стул.

— Этот свитер, Марджори.

— Что с ним? Тебе не нравится цвет? — Она знала, что не понравилось ее матери. Она провела последние несколько минут перед зеркалом, разглаживая на себе свитер. Он явно подходил к ее британским ботинкам и бриджам, и к твидовому жакету, и к красновато-коричневой ленте на шляпке с загнутыми полями — все это было новым, ни разу не надеванным. Все эти вещи прекрасно смотрелись в магазине: гладкая, как кошка, кашемировая коричневая шляпка, и размер был подходящим. Но она плотно облегала голову, слишком плотно; Марджори знала, что прелестная девушка в плотно обтягивающем свитере вызывает волнение в окружающих. Это было очень досадно, подумала она, и очень глупо, на Южных морях никто не задумался бы над этим дважды. Она решила вести себя вызывающе. Ее матери свитер мог не понравиться, но Сэнди Голдстоуну он уж точно понравится.

— Марджори, люди подумают — я даже не знаю, что они подумают.

— Я взрослая девушка, мама.

— Это-то меня и беспокоит, дорогая.

— Мам, к твоему сведению, девушки не ездят верхом на лошадях в розовых стеганых халатах, которые делают их похожими на бочки. Они носят свитера.

Миссис Моргенштерн, маленькая и полная женщина, носила как раз розовый стеганый халат. Но этот спор был для них обычным делом; и миссис Моргенштерн ничего другого не оставалось, как перейти в наступление:

— Папа никогда не разрешит тебе выйти из дома в таком виде! Это что, весь твой завтрак? Может, еще черный кофе? У тебя будет расшатанная нервная система к двадцати одному году. Съешь по крайней мере булочку… Кто был на танцах?

— Студенты предпоследнего курса Колумбийского колледжа, мама; около двухсот пятидесяти девушек и юношей.

— Мы кого-нибудь знаем?

— Нет.

— Как это нет? Разве Розалинда Грин не была там?

— Ну конечно, была.

— Ну, ее-то мы знаем.

Марджори ничего не ответила, а ее мать продолжала:

— Как это ты собираешься кататься на лошади? Я полагала, что у тебя лекции во вторник.

— Но я решила пойти сегодня.

— С кем?

— С Билли Эйрманном.

— Ведь на улице холодно. Как же ты пойдешь в таком костюме?

— Почему бы нет? Ведь весна же.

— Ты не произведешь в таком виде на Билла Эйрманна никакого впечатления.

— Но когда-то же я должна начать носить его?

— Да, раз уж ты учишься ездить верхом. Но почему бы тебе не поехать в учебный манеж?

Здесь миссис Моргенштерн исходила из соображений здравого смысла. Марджори брала уроки верховой езды в манеже и на время взяла старый костюм у их соседки — Розалинды Грин. Мать Марджори купила ей новый костюм с условием, что она не наденет его до тех пор, пока не начнет совершать прогулки верхом по аллеям парка. Марджори могла бы солгать матери, и при этом ее не мучили бы угрызения совести, но на этот раз она действительно собиралась ездить в парке.

— Ма, я не собираюсь в манеж. Мы будем кататься в парке.

— Что-что? Ты же взяла только три урока. И ты еще не готова. Ты упадешь с лошади и свернешь себе шею.

— Это вполне возможно. — Девушка поставила со звоном чашку на стол и пролила почти весь свой кофе.

— Марджори, я не разрешаю тебе идти в парк с этим толстым, неуклюжим Билли Эйрманном. Он, вероятно, ездит не лучше тебя.

— Ну пожалуйста, мама. Мы едем с двумя другими парами и с грумом. Это даже безопаснее, чем в манеже.

— И кто же эти остальные?

— Розалинда и Фил.

— А кто еще?

— Ну, это их друг. — Марджори решила ничего не говорить матери о Сэнди Голдстоуне.

— Кто же он такой?

— Да так, один парень. Я не знаю, как его зовут, но мне точно известно, что он — отличный наездник.

— Как же ты знаешь об этом, если даже незнакома с ним?

— Мам, ради Бога, перестань! Так говорят Билли и Фил.

— Он ведь был на танцах? Ты там с ним познакомилась?

— Возможно, я не знаю. Я видела там сотню молодых людей.

— Он хорошо танцует?

— Понятия не имею.

— Где он живет?

— Мам, я опаздываю. Я же сказала тебе, что не знаю этого…

Зазвонил телефон, и с чувством огромного облегчения Марджори выбежала в холл и сняла трубку:

— Алло.

— Привет, пуделек.

Это вполне уместное прозвище, данное ей за вьющиеся волосы, и немного резковатый, необычный местный выговор, который обычно так нравился Марджори, сейчас вызвали у нее чувство вины:

— А, Джордж, как дела?

— Нормально. Я что, разбудил тебя?

— Нет, Джордж. Между прочим, я как раз собиралась уходить, так что извини меня…

— Уходить?

— Да, прогуляться верхом по парку.

— Ну-ну. Верхом по Центральному парку! Ты скоро вступишь в Лигу юниоров.

— Не будь наивным.

— А как тебе танцы?

— Отвратительно. — Она заметила, что ее мать подошла к дверям столовой и совершенно открыто подслушивает разговор. Марджори заговорила теперь с оттенком нежности в голосе:

— Я никогда не думала, насколько глупы еще эти юнцы из колледжа и как по-детски они себя ведут.

— Интересно, сколько им может быть лет? — сказал Джордж, заметно оживившись. — Наверное, в среднем — девятнадцать. По крайней мере, некоторым из них. Я же предупреждал тебя, какая смертная скукотища там будет. — Джорджу Дробесу было двадцать два года, и он был выпускником Городского колледжа. — Ну, пуделек, так когда же я смогу увидеть тебя?

— Даже не знаю.

— Сегодня?

— Видишь ли, дорогой, у меня целая гора невыполненных домашних заданий.

— Но ты же сказала, что собираешься на прогулку верхом.

— Всего на час. А потом я весь день просижу за письменным столом, правда, Джордж.

— Ну, выбери еще часок.

— Дорогой, мне хотелось бы… видишь ли, ведь это так далеко: отсюда до Бронкса… всего на час…

— Я абсолютно свободен. Ведь сегодня воскресенье. Прошло почти две недели… Я все равно собирался когда-нибудь посетить музей искусств. Я возьму машину, заеду за тобой. Если хочешь, поедем за город. Если ты не сможешь, тогда я схожу в музей.

— Да, видишь ли…

— Увидимся около часа, ладно?

— Ну хорошо, Джордж, договорились. Жду тебя. — И она повесила трубку.

— Что это за дела у тебя с Джорджем? — спросила миссис Моргенштерн с заметным удовольствием в голосе.