Марджори - Герман Воук

— Оставьте ее в покое, — попросил Сэнди, зевая. — В конце концов, что вы об этом знаете? Некоторые люди думают, что религиозные убеждения сводятся только к тому, что можно есть, а что — нельзя.

Марджори постаралась не обращать внимания на эту неожиданную поддержку.

— Дорогая, — сказала ей с усмешкой Вера, — я, по-видимому, наступила тебе на больную мозоль? Прости, пожалуйста.

— Живи и жить давай другим, — добавил Сэнди.

Марджори почувствовала, что эта блондинка удачно ее высмеяла. Она решила, как уже бывало и прежде, что все же будет иногда есть бекон. Для нее веселье за этим завтраком было явно испорчено.

Официантка только начала сервировать стол, когда лицо Марджори неожиданно исказилось непроизвольной гримасой. Острая горячая боль пронзила ее ногу от лодыжки до колена.

— Что с тобой? — спросил Сэнди.

— Ничего, ничего.

Все посмотрели на нее. В это время официантка поставила прямо перед ее носом яичницу с беконом для Фила, и она даже не могла передать ее ему. Чувствуя себя слабой и больной, она опустила голову на руки.

— Извините меня, это моя лодыжка. Адская боль. Я… я думаю, мне лучше пойти домой.

На нее обрушился поток сочувствия и советов, который был прерван Сэнди Голдстоуном. Он встал, бросил на стол ключи от своей машины и легко подхватил Марджори на руки.

— Она не может наступить на ногу. Билли, я отнесу ее в машину и отвезу домой. Если я через полчаса не вернусь, ты отвезешь всех остальных по домам. Тебе, Вера, я позвоню около трех.

Марджори безвольно подчинилась тому, что он ее нес на руках, так как не замечала почти ничего, кроме острой боли. Однако она заметила, что грубошерстная рубашка Сэнди сильно пахла лошадьми, и, как ни странно, этот запах вовсе не казался ей неприятным.

Доктор сказал, что причиной ее страданий стал постепенно увеличившийся отек: нога была сдавлена обувью. Он попытался снять с нее ботинок, но девушка дико закричала. Тогда без дальнейших церемоний он достал из своей сумки острый инструмент и разрезал на куски ее прекрасный новый ботинок.

— Ну, вот, — сказал он, осторожно удаляя обрезки ботинка и лоскутки носка, — теперь лучше, да?

— Гораздо лучше.

Надавив на опухоль и потыкав в нее пальцем, доктор заставил Марджори подвигать ногой и пошевелить пальцами. Ее смущало то, что Сэнди может видеть ее голую ногу.

— Через несколько дней у вас все пройдет, — сказал доктор, перевязав ей лодыжку, — это просто растяжение сухожилия.

Миссис Моргенштерн подняла остатки ботинка и жакет дочери, который смятым валялся на стуле.

— Ты, конечно, должна была отправиться ездить на лошадях сразу после трех уроков и, конечно, в новой одежде. Да еще вернуться с растянутой лодыжкой! Ну и ну! Я тебя поздравляю!

— В этом полностью моя вина, мадам, — сказал Сэнди. Она прекрасно ездит. Если бы не этот кнут…

— Я рад, что она снова вернулась к лошадям. Это единственная хорошая вещь во всей этой истории, — сказал отец. Он был так же бледен, как и его дочь, и до сих пор не проронил ни слова.

Миссис Моргенштерн холодно взглянула на Сэнди.

— Вы сказали, ваша фамилия Голдстоун?

— Голдстоун, мадам, — подтвердил Сэнди с добродушной улыбкой.

— Голдстоун… Скажите, Ева Голдстоун не ваша мать?

— Она моя тетя. Мою мать зовут Мэри Голдстоун.

— Это же замечательная женщина! — Миссис Моргенштерн выпрямилась, заулыбалась и снова бросила на стул разорванную одежду. — Она, кажется, вице-президент «Манхэттен Хадассах»?

— Да, мама очень увлечена этой работой.

— Вы ведь пропустили завтрак — я имею в виду ленч, как называет его Марджи. Вы, конечно, останетесь и позавтракаете с нами?

— Благодарю вас, мадам, но я думаю, что мне лучше уйти и…

— Да разве долго поджарить несколько яиц? После того, что произошло, вы, должно быть, голодны, и вы так хорошо позаботились о нашей дочери…

Сэнди взглянул на Марджори и вопросительно поднял брови. Она слегка пожала плечами.

— Большое спасибо. Я с удовольствием останусь, если это не причинит вам много хлопот.

— Какие хлопоты! — воскликнула хозяйка и тут же исчезла. Через десять минут она позвала их в столовую.

— Естественно, это только легкая закуска, что-либо варить не было времени.

На столе красовались блюда с копченой семгой, копченой белугой, копченой сельдью, салатом, томатами, вареными яйцами, тостами, датскими пирожными и кофейным тортом.

— О Господи! — сказал Сэнди; мистер Моргенштерн удивленно посмотрел на стол, а затем на жену.

Сэнди ел долго и с удовольствием, рассказывая о своих комических приключениях с лошадьми в Аризоне. Завтрак проходил очень весело. Марджи не сводила с Сэнди глаз, ее мать была им очарована, да и отец оттаял и начал смеяться. Они принялись уже за вторые чашки кофе, когда на кухне зазвонил телефон. Миссис Моргенштерн пошла снять трубку. Вернувшись, она выглядела взволнованной и зашептала что-то на ухо дочери. Вначале девушка казалась испуганной, но затем, взглянув на Сэнди, она уверенно улыбнулась.

— Конечно, мама, Джордж говорил, что может неожиданно прийти.

— Что ему сказать?

— Как что?! Ну, конечно, мамочка, скажи ему, пусть заходит.

3. Джордж

Джордж Дробес и Марджори Моргенштерн были знакомы уже почти два года.

Джордж был подвержен депрессиям. Он с большим увлечением учился на бактериолога, но, пройдя половину курса обучения, уже на пути к ученой степени вынужден был бросить учебу и идти работать в небольшую лавочку отца, которая торговала автомобильными запчастями в Бронксе. Конечно, ему не нравилось проводить дни в пыльном мраке на Южном бульваре под грохочущей и гудящей наземной железной дорогой, продавая приводные ремни, ступицы и втулки серолицым жителям Бронкса, в то время как его мысли были заняты такими чудесными вещами, как амебы и спирохеты. Но помочь ему никто не мог. Каждую неделю он методично откладывал часть своего жалованья (он не имел возможности посылать что-либо, чтобы поддержать большую семью Дробес). Джордж твердо решил, что вернется и закончит курс бактериологии, даже если ему стукнет пятьдесят.

Он был отнюдь не первым юношей, с которым встречалась Марджори. Еще до двенадцатилетнего возраста она ходила в сопровождении матери на школьные девичьи танцевальные вечера.

К пятнадцати годам, с официального, хотя и неохотного, согласия родителей, она уже пользовалась губной помадой, румянами, пудрой, красила брови, носила бюстгальтер, пояс с шелковыми чулками и модную одежду и раз и навсегда окунулась в море свиданий. Миссис Моргенштерн сопротивлялась этому до самого последнего момента со всей присущей ей энергией. Вначале, когда дочери было чуть больше четырнадцати, она протестовала против румян. Затем она согласилась на румяна, но возражала против губной помады. Потом она уступила в борьбе с помадой и объявила войну краске для бровей. Долгое время она держала усиленную оборону против любой одежды, которая выглядела взрослой, а именно такая одежда и вызывала в дочери интерес. Когда Марджори исполнилось пятнадцать, мать прекратила сопротивление. Дальнейшая борьба была бесполезна. Несмотря на отсутствие опыта и здравого смысла, Марджори уже выглядела такой же женственной, как и ее мать. Миссис Моргенштерн предоставила ее самой себе, возлагая надежды на лучшее. Такие уж наступили времена.

Марджи сразу же столкнулась с тем, что все мальчишки ее возраста считают естественным, и даже обязательным, заниматься сексом, хотя тайно и неумело. С ней это тоже могло случиться пару раз. Но ее инстинкт, поддерживаемый не очень ясными, но пугающими предупреждениями матери, заставлял ее строго пресекать подобные притязания. Каждый раз, когда первый трепет свидания проходил, она разочаровывалась. Все удовольствие для нее заключалось в самом факте, что она занимается взрослыми делами, как взрослая одевается и красится. Большинство мальчишек, которых она встречала, были прыщавыми долговязыми дураками. Все они пытались целовать, обнимать и лапать ее, а когда она это пресекала, сразу сникали. Никто из них не вызывал у нее сексуального возбуждения, хотя бы отдаленно похожего на то, что обещалось в кино и в журнальных рассказах. В первые восемь месяцев после ее пятнадцатилетия ей часто казалось, что все мужчины — гадкие увальни и что она из-за своей привередливости должна будет жить и умереть старой девой. Такая перспектива веселила ее. Это было в тот период ее жизни, когда у нее выработался целый ряд аргументов против замужества, когда она посмеивалась над сексом и заявляла, что собирается быть деловой женщиной, вместо того чтобы оказаться посудомойкой или кухаркой какого-нибудь мужчины.

А потом она встретила Джорджа Дробеса.

Он жил в Бронксе и входил в Еврейскую ассоциацию молодых людей. Марджори пришла туда посмотреть любительский спектакль «Страсть под вязами». Вместе с парнем, имя которого она уже забыла, хотя помнила, что у него были редкие зубы и потные ладони. После спектакля были танцы. Джордж Дробес пригласил ее. Первым впечатлением о нем было то, что у него приятно сухие ладони. Затем с некоторым удивлением она обнаружила, что танцует не с мальчиком, а с мужчиной. Она и раньше танцевала с мужчинами — с дядями, со старшими двадцатилетними кузенами, — но сейчас к ней впервые приблизился взрослый незнакомый мужчина, впервые в ее самостоятельной жизни.