Дневник жениха - Анатолий Алексин

У нее есть мое, почти детское благоденствие: в юную пору меньше претензий, условностей, мешающих жить, еще нет усталости, все стремящейся драматизировать (ка­жется, это мысль!). Тетя разделяет также общую радость, которую испытывают читатели библиотеки, но личной ра­дости у нее нет.

Передо мной, перед газовой конфоркой и перед участ­никами читательских конференций она стоит, как на кафедре, – прямо, с честным намерением вразумлять, «при­надлежать без остатка» всем другим и не вспоминать о себе.

Я от нее почти ничего и почти никогда не скрываю. Поэтому сегодня, перед тем как лечь спать, сказал, что влюблен в Любу Калашникову. И женился бы на ней сию же секунду.

Я сообщил об этом тете Зине с опозданием всего на три года.

Облегчил душу чистосердечным признанием!

Про меня в институте говорят, перефразируя великого писателя: «Двадцать семь и один», а я бы мог сказать про Любу и других девушек нашей группы: «Двадцать шесть и одна» – точно, как у великого!

Три года я скрывал ото всех, а иногда и от самого себя то, что случилось.

Но сегодня утром в институте Люба Калашникова по­дошла ко мне и сказала:

– Санаев, или перестань так смотреть на меня, или произнеси что-нибудь. Я боюсь, ты взорвешься!

И я произнес фразу, которую заучивал и репетировал в течение трех лет:

– Я люблю тебя.

– Ну вот. Стало легче.

Я почти никогда и почти ничего не скрываю от тети Зины. И поведал о минутном разговоре, помнить который буду до своей последней минуты.

– Всем так кажется, – сказала тетя. – Но в твоей жизни будет столько подобных минут!

– Не будет, – возразил я.

– «Буксир „Тетя Зина“ вел тебя за собой, Митенька, минуя опасные течения и скрытые мели. Но все же на одну из них ты, миленький, сел. Я не позволю себе оскорблять твое первое чувство. Но первое никогда не бывает послед­ним! Я обязана предупредить. Удержать… Тем более тебя: ты же красавец!

Я уже писал, что у тети свое видение мира.

Теперь самое время сказать, что я сам вижу в зеркале, когда, допустим, бреюсь по утрам или завязываю галстук. Подростковая нескладность, непропорциональность, боюсь, остались со мной навсегда: длинные руки, большая круглая голова с такими же медными волосами, как у тетя Зины, в которые не прорубишься ни одним, даже метал­лическим гребешком. И светло-рыжие ресницы, которых фактически не видно, и потому можно считать, что они отсутствуют. Глаза выглядят неодетыми, голыми.

Я стараюсь «прикрыться», хлопаю белесым и ресницами и. как при всякой «неодетости», чувствую себя смущение И веснушки, как у тети. Всюду веснушки…

– Ты будешь счастливцем! – давно обещала она.

– Не надо мне счастья и не надо веснушек! – отвечал я ей раньше.

Но вот уже три года затаился и жду, что ее обещание сбудется. С того мгновения, как увидел Любу Калашни­кову…

– Ты веришь, что твоя судьба для меня дороже своей? – спросила сегодня тетя.

– Я был бы подлецом, если бы в это не верил!

– Тогда, Митенька, выслушай то, что уже не раз слы­шал. Мне нелегко об этом напоминать… Но в конце концов я должна думать не о том, как выгляжу, в каком свете предстану перед тобой, не о том, что ты обо мне подумаешь. Важно, что ты подумаешь о с е б е. И даже не подумаешь, а надумаешь в результате этого разговора.

– Еще ничего не случилось, – сказал я. И ткнулся своей рыжей головой в ее рыжую голову.

Она испугалась, что я хочу изменить направление нашей беседы. Отстранилась и продолжала:

– С тобой е щ е не случилось. Но наша семья не должна трижды спотыкаться об один и тот же булыжник. Два раза она споткнулась.

– Я знаю.

– Знать и делать выводы – не одно и то же. Поэтому вникни. Твоя бабушка, то есть моя мама, вышла замуж в восемнадцать лет. Меня родила в восемнадцать лет и одиннадцать месяцев. Говорят, ранний ребенок обречен на талант и успехи. Поверь: здесь негу законов!.. – Она при­носила себя в жертву аргументации. Я снова прижался к ней своими веснушками. – Потом, через много лет, по­явилась на свет твоя мама. Но даже мы, две девочки, не смогли укрепить ранний брак!

Эпитет «ранний» звучал в ее устах так, будто происходил от слова «ранение».

– Твоя бабушка влюбилась вторично и умчалась со своим новым мужем в такие суровые условия, что гуда «дети до шестнадцати лет» не допускались. Маму воспитала я. И не жалею. А скорблю лишь о том, что она не просто «повторила», а умудрилась побить рекорд твоей бабушки: влюбилась вторично, когда тебе было лишь три с полови­ной года. И тоже умчалась. Конечно, на Крайний Север! Тебя я с нею не отпустила… Ее нового мужа ты раздражал. До твоей золотой головы он дотрагивался с брезгливостью. Уж не говорю о веснушках. – Она дотронулась до тех, что были на левой щеке. – Он сразу же, разумеется, согласил­ся, что в здешних климатических условиях и со мной рядом тебе будет лучше. Я благодарна ему за это. Но неужели ранний, необдуманный брак третий раз обрушится на мою голову?!

– Да Люба не пойдет за меня!

– За тебя! Она что, ненормальная?

– Она очень красивая.

– А ты? Взгляни на себя!

У тети Зины, как я уже писал, свое видение мира.

– И что же, многие претендуют на нее… если она такая красавица, как ты говоришь? – осторожно осведомилась она.

– Претендовали бы! Если б мы не учились в женском монастыре. Сильный пол представлен у нас весьма слабо: одним только мною.

Тетя успокоилась. Мне ее стало жалко.

Потом она опять невзначай спросила:

– И что же? Ты говорил ей… Об этом своем роковом намерении?

– Сказал что-то. Пролепетал…

– Не удержался?! О намерении или только о чув­стве?

– Только о чувстве.

– А она?

– Один раз… примерно год назад заметила, что у меня глаза «без всякой зашиты», И успокоила: «Только никакого трагизма!» Вероятно, имела в виду, что они без ресниц Ничего скрыть не могут!

– У тебя нет ресниц?!

– Это я сказал.

– Но она так думает! Так их расценивает!.. Действи­тельно, их «как бы» не существует. На самом же деле это тонкие, золотые стрелы;

У тети абсолютно свое видение мира. И моих ресниц тоже.

А сегодня вечером тетя Зина все никак не решалась первой прикоснуться к теме моего «жениховства». Я на этом поприще вперед не продвинулся – и рассказывать было не о чем. Но все же я не стал мучить ее и рассказал:

– У Любы тоже есть тетя. У которой она живет, потому что приехала учиться из Костромы.

– Нечерноземье! – сказала тетя Зина, мысленно обви­няя Любу в том, что земля ее лишена плодородия.

– Красивейший край! – ответил я. – Такие леса, такие просторы… Все первозданное!

– Это она внушила тебе?

– Она.

– Иван Сусанин был, помнится, из тех мест. Уж не заве дет л и она тебя, Митенька?..

– Я же не оккупант.

– Как ты прямолинейно меня понимаешь. Значит, гам уже подключилась тетя? Знаю я этих теть!

– А я вот о н и х ничего дурного сказать не могу. Она спохватилась:

– Значит, временно живет у московской тети? А даль­ше?

– Ей нелегко: стыдно обременять. В отличие…

– Ты «обременяешь»?! – стремительно оборвала мою мысль тетя Зина. – Обременяешь? Кого?

Она вытянула вперед руки, тоже длинноватые, худые, покрытые веснушками всех размеров и видов. Мне опять стало жалко ее.

– Я бы, прости, Митенька… хотела взглянуть на нее. Устраивать смотрины неудобно, провинциально. Захвати ее с собой на очередную «литературную субботу». В биб­лиотеку…

Тетя Зина считается главным просветителем в нашем двенадцатиэтажном доме. Она многих приучила ходить в свою библиотеку на читательские конференции, которые назвала «литературными субботами». Некоторые путают и называют их «субботниками».

Особенно увлекся конференциями полковник Николай Михеевич, который живет в соседней квартире. Интендант в отставке постоянно доказывает, что хоть сам и не был на передовой, но интендантство – равноправный род войск: «Без хлеба и одежды не повоюешь!..»

Он отлучился на пенсию, по-моему, преждевременно: жажда полезной деятельности не покидает его ни на мгно­вение. Мыслит Николай Михеевич ортодоксально: если одни тратят на что-нибудь силы, то другие не могут их труд игнорировать! И он обеспечивает переполнение читально­го зала библиотеки за счет жильцов нашего дома. Но делает это столь деликатно, что тетя Зина имеет все основания восторгаться «стремительно возрастающей тягой к культу­ре». И прежде всего к «классическому наследию».

Каждая «литературная суббота» тети Зины посвящается какому-нибудь великому произведению.

Тетя просит присутствующих высказываться не только о героях этих творений, но даже и от их имени. Не знаю понравилось ли бы это авторам – классикам, но жильцам нашего дома нравится.

– Классика прекрасна не столько вечностью проблем сколько вечностью образов. Мы же говорим: «Живой Пьер Безухов! Типичнейший Хлестаков! Ну и Обломов!..» А Наташа Ростова, Плюшкин, Ноздрев? Приметы их образа будут обнаруживать у людей через сто и через тысячу лет. События далеки, а характеры и мысли близки… Как будто принадлежат нашим соседям! – объяснилась мне тетя Зина. Вот почему соседи и выступают на ее вечерах.