Дневник жениха - Анатолий Алексин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я хочу забыться и заснуть!
Она пошла на редактирование классика, чтобы сказать мне его устами, что она одинока, устала и хочет освежиться сном.
– Она устала только от тебя? Или и от меня тоже? – спросила Люба.
Я не успел ответить: Герман начал «оживлять» стихи о любви. Он обычно находил «жертву» в библиотечном зале – и к ней обращал слова признаний, мук и тоски. Жертвы начинали ерзать, передвигаться, но взгляд Германа преследовал их, не отпускал. Казалось, я присутствовал на сеансе гипноза.
Готовясь перейти к очередному четверостишию, Герман приковал себя взглядом к Любе. Она поднялась и спросила:
– Вы мне что-то хотите сказать?
Все тетины веснушки и родинки сразу же вырвались из засады, обнаружили себя, готовясь защитить Германа.
– Никакого трагизма! – успокоила Люба. – Я просто не хочу присваивать то, что мне не принадлежит. В данном случае… чужую любовь. Стихи же не мне адресованы. И вообще участниц этой «субботы» классики не имели в виду…
Тетя даже обрадовалась:
– Всякий эксперимент не бесспорен. Он требует обсуждения, а может быть, и осуждения. Вот прямо сегодня, когда читатели разойдутся, мы и обсудим… Ты не откажешься, Люба?
– Не откажусь.
После экспериментального вечера у тети разболелась голова, и она попросила прогуляться с ней нас троих – Любу, меня и Германа.
– Я виновата, Герман, – сказала она. – Получилось, что, проводя эксперимент с «оживающими стихами», я рискнула не собой, а тобой! Потому что доверяю тебе. Доверяю!
Все это она произнесла так, точно обращалась к бывшему уголовнику, которого исправляла «доверием».
Следующая фраза тоже напоминала судебную хронику:
– И я же обязана реабилитировать тебя! Тетя остановилась, обхватила голову, которая болела и потому не могла принимать быстрых решений.
– Ну, прочитай несколько абзацев из «Героя нашего времени»… Перевоплотись в Печорина! А потом в Ру-дина, если тебе захочется. Но только с использованием всех жестов и других возможностей твоей незаурядной «фактуры».
Возможности эти были велики: Герман вполне мог бы поступить в ателье манекенщиком.
Мы шли переулком, который расширяли, благоустраивали – и он уже несколько лет не вылезал из строительных заборов. Прохожие здесь попадались не часто… А те, которые встречались, вздрагивали от восклицаний и телодвижений Германа.
Прочитав первый монолог, он по-дантесовски покори-тельно взглянул на Любу.
– Вы опять хотите мне что-то сказать? – осведомилась она. И нарочито спохватилась: – У меня… что-то не так, не на месте?
Покорительный взгляд угас.
– Мы зашли довольно далеко, – вернулся из перевоплощений на землю Герман.
– От дома, ты хочешь сказать? – уточнила Люба. – Тогда не «зашли», а ушли.
Тетины родинки и веснушки вновь вырвались из засады на выручку Герману. Это было видно и в полутьме.
– А «лишние люди» прошлого века? Сегодня мы увидели их! – воскликнула тетя. – Как живые, да? Как живые!
Зачем им менять адреса? – Люба повела плечами. – Жили бы себе спокойно на книжных страницах!
– Менять адреса? Какое-то у тебя почтово-телеграфное мышление!
– Инициатива хороша там, где она требуется, – не сдавалась Люба. – Это и литературных конференций касается.
– Теперь еще и спина разболелась, – пожаловалась тетя. И погладила поясницу. – «Забыться и заснуть…» Обопрусь на Митину руку! А ты, Герман, проводи Любочку.
– У него фактура надежнее: вы на нее и обопритесь, – возразила Люба. – А меня Митя проводит. Как всегда…
Я приосанился.
Герман бросил на Любу еще один призывный данте-совский взгляд. Но от меня оторвать не сумел. Когда мы с Любой пересекали площадь, я сказал:
– Это само по себе попахивает литературным сюжетом.
– Это попахивает предательством, Митенька. Люба закашлялась, будто запах предательства попал ей в нос, проник в легкие.
– Есть люди до того в своем собственном сознании безукоризненные, что любую подлость совершают как бы невзначай и непременно – с позиций честности, «по зову долга».
Эта мысль, я думаю, обогатит мой дневник. Но кого она имела в виду? Неужели…
* * *Сегодня некоторые мои однокурсницы ощутили большое душевное облегчение: Люба Калашникова решила перейти на вечернее отделение.
Она поднялась на третий этаж к заместителю декана. который сам-то всего два года назад окончил наш институт. Несколько раз я заглядывал в деканат, а он все никак не мог написать в левом углу ее заявления: «Согласен» или «В приказ». Ему не хотелось слишком быстро решать этот простои вопрос. Он до такой степени не торопился, что я подумал: «Тоже пойду работать на почту! Чтобы видеть, как там и что… Она будет принимать телеграммы, а я буду их разносить. Утром, до института… А заодно и газеты! Тоже подзаработаю».
Люба, узнав о моем намерении, не удивилась:
– «Я утром должен быть уверен…»? С той памятной «литературной субботы» роман в стихах не покидал нас.
– Вот видишь, тетя делает очень полезное дело! – сказал я.
– У себя в библиотеке? Быть может… – ответила Люба. – Но иные люди, если ты замечал, раздваиваются. И поступают так не нарочно: это свойство натуры. На службе – одни, а дома – другие, неузнаваемые. Слово «служба» тебя, надеюсь, не оскорбило? Тетя действительно служит литературе. Суховато, прямолинейно, но служит. Особенно классике! В поэмах и романах все понимает, может сказать о персонажах больше, чем сами авторы хотели сказать. А в жизни…
«Слышала бы тетя, как рассуждает „провинциалка“!» – в который уж раз подумал я.
Хотя на этот раз ей слушать было не обязательно…
* * *Теперь мне предстоит подниматься часов в шесть утра. «Скажу тете, что мы с Любой ходим в бассейн! Она одобрит: мое здоровье ей дорого», – сперва решил я.
Тетя заставляет меня каждый день заниматься гимнастикой. Сама она при этом сидит на диване и следит, чтобы я не халтурил, выполнял все упражнения до одного, правильно вдыхал и выдыхал воздух. Так что бассейн она бы одобрила.
Но мне неожиданно захотелось набраться храбрости сказать правду. Надо же когда-то ее «набраться»!
– Ради любви (хотя я уверена, что у тебя просто наивное увлечение!) …Так вот, ради любви, – сказала тетя Зина, – решались на многое: декабристки – на добровольную ссылку, Ленский – на дуэль. Но в разносчики телеграмм и в лифтеры никто из знакомых мне литературных героев не шел.
– Тогда не было телеграфа и лифта.
– Учишься у нее дерзкому острословию? Обычно мужчина ведет за собой женщину. А у вас, я вижу, наоборот.
Я должен был бы сказать, что к роли «баржи» уж во всяком случае приучила меня не Люба.
Но я промолчал, а тетя Зина продолжала давить на меня литературными образами:
– Движимые ревностью (кстати, очень унизительное чувство!) сражались, убивали, даже душили… Но не подглядывали. Ты собираешься устроить за ней слежку на почте?
Зачем я сказал ей, что Люба будет телеграфисткой? Зачем?! Нет, правильно сделал: надо же набираться храбрости. Хоть понемножку…
* * *Телеграммы часто оказываются неожиданностью – и люди боятся их. Обычно на расстоянии изъясняются письмами. А если телеграммы, значит, что-то из ряда вон выходящее: смерть, болезнь, просьба о помощи… Я стал разносить их в утренние часы по квартирам.
О поздравлениях с днем рождения или с другими личными, семейными и общими «датами» все догадываются
заранее. И принимают их, если не равнодушно, то по крайней мере спокойно. Благодарят меня и вскрывают телеграммы неторопливо. Но если моего появления не ждали, расписываются в получении нервной закорючкой, сообщают криком в глубину квартиры: «Телеграмма!» И выхватывают ее у меня неловкими, дрожащими пальцами.
Телеграммы никогда не бывают секретом: первыми их читают на почте, откуда они отправлены, потом телеграфистка, которая принимает, и только потом уже «адресат». От меня их содержание тоже почти никогда не утаиваю; то ли у меня такое лицо, то ли просто хотят поделиться.
Я попросил Любу:
– Предупреждай меня, о чем там написано. Чтобы я не мучил людей неизвестностью. Пусть минутной, но неизвестностью…
Она взглянула на меня с пониманием:
– Ты тоже пропускаешь их… через себя?
– А ты?
– Япропускаю. Несколько раз в день с удовольствием изменила бы текст, но его диктуют не люди, а жизнь. Чаще всего здоровье… И тут ничего не поделаешь. Поэтому без трагизма! Зачем тебе знать тексты заранее?
– Когда из-за двери испуганно (в утренний час!) спрашивают: «Кто там?» – я буду отвечать: «Не волнуйтесь! Это телеграмма, но ничего не случилось!»
– А если случилось?
– Тоже буду заранее подготовлен. И буду искать слова…
