Новая сестра - Мария Владимировна Воронова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После того, как дети заканчивали работу, Элеонора внимательно читала газету, сначала от начала до конца, потом от конца к началу, чтобы, не дай бог, не пропустить опечатки или неосторожное слово. Этот процесс вызывал сердцебиение, она очень боялась, что не заметит какую-нибудь невинную детскую небрежность, а за это сына с Ниной обвинят во вредительстве, опошлении чего-нибудь важного и возвышенного и вообще в подрывной работе против социалистического строя. Наверное, классная руководительница читала газету с тем же чувством человека, идущего по минному полю. Порой сердце замирало от самого текста, в котором детей призывали равняться на Павлика Морозова, быть «дозорными» и верными помощниками партии. Она жалела несчастного мальчика, запоздалую, но, кажется, не последнюю жертву Гражданской войны, осуждала детоубийц, кто бы они ни были, но почитание доносчика, по масштабу сравнимое лишь с причислением к лику святых, приводило ее в ужас.
Сколько хороших и честных детей поверят, что донос – это доблесть, и что будет, когда они вырастут с этой верой?
Она знала твердо, что сын не поддастся на эту пропаганду, но почему-то боялась откровенно с ним говорить. Не за себя боялась, нет, просто дети казались ей такими прекрасными в своей вере в общечеловеческое счастье, что страшно было посеять в них сомнения. «В конце концов, – убеждала себя Элеонора, – я родила сына не для себя, а для жизни, которая внезапно сделалась совсем другой, новой. Старые принципы больше не работают, и нехорошо будет, если я со своими архаичными понятиями утяну Петю на дно. Он хороший парень, в нем есть стержень, нравственное чувство и здравый смысл, дай бог, сумеет отделить зерна от плевел».
Впрочем, чем более высокий тон брали передовицы, тем меньше они достигали цели. Элеонора прекрасно видела, что для детей газета делается все менее общественной и все более нагрузкой. Даже Полкан теперь в часы журналистской работы не сидел возле стола, высунув язык и озорно кося глазами, а мирно спал на своем матрасике.
Очень много стало тем, к которым страшно подступиться…
Глядя на нахмуренные бровки девочки, выводящей буквы с почти религиозным старанием, Элеонора улыбнулась.
Нина была человек серьезный и ответственный, презирала всякие там глупости, но за тугими косичками и пухлыми детскими щечками, за серьезными серыми глазами таилась красота, спокойно ожидающая своего расцвета.
Два-три года, и ребенок превратится в девушку… А сын в юношу.
Так хочется верить, что дети растут не для кровавых потрясений, не для нищеты и унижений, на которые была так щедра ее собственная юность. Пусть то самое светлое будущее наконец наступит, шагнет с киноэкранов и из радиоточек в настоящую жизнь, ведь дети смотрят вдаль, черт возьми, с надеждой! Они верят в коммунизм со всем пылом юности, и, что еще важнее, верят в то, что построят его своими собственными руками.
Вдруг и правда, когда в силу войдет это поколение, наступит какая-то правильная жизнь, и ей еще придется застать самый краешек того самого коммунистического общества, и уйти со спокойным сознанием, что все жертвы были не напрасны?
Хотелось бы, но нет. Если вдруг и наступят хорошие времена, то не массовые расстрелы будут тому причиной.
Сегодня бедной Нине пришлось переписать в газету особенно большую порцию цветистого сталинского пустословия, работа затянулась допоздна, и Элеонора, по договоренности с соседкой покормив детей ужином, сама вывела Полкана погулять на ночь.
Дождь прошел, оставив на мостовой глубокие лужи и скользкие островки прелой листвы, наполнявшие воздух горьким и печальным ароматом. Свет фонарей и ламп за окнами едва пробивался сквозь темную патоку осеннего вечера. Улица почти опустела, и воцарилась та особая тишина, которая возникает только после дождя, когда ничего не слышно вокруг, но доносятся издалека одинокие голоса и мерный стук колес по железной дороге.
В этой тишине Элеонора услышала шаги Кости, а после увидела и его самого, смутный темный силуэт, задумчиво бредущий прямо по лужам.
– О, как хорошо, что я тебя встретил! – сказал муж, принимая из ее рук поводок Полкана. – Как раз хотел поговорить без лишних глаз и ушей.
Он обнял Элеонору за талию, отчего промозглость осеннего вечера вдруг совершенно исчезла.
Так, обнявшись, они неспешно прошли в скверик. Спустив Полкана с поводка, Костя закурил. Промокшая спичка зажглась только со второй попытки, на секунду осветила его темный и резкий профиль и сразу погасла.
– Лелечка, как ты посмотришь, если я возьму к себе сестрой Катю Холоденко? – спросил он и медленно выдохнул дым, который никуда и лететь не захотел в этой тьме и сырости, а сразу исчез.
Элеонора не сразу сообразила, почему ей задают такой сугубо производственный вопрос.
– Подожди! – наконец поняла она. – Ты говоришь о Катеньке? Но она же учится в институте!
– Больше нет, – бросил Костя и снова затянулся резко и глубоко. Огонек папиросы разгорелся, и стала видна горькая складка губ.
– Вычистили? – прошептала Элеонора.
Костя кивнул.
– А Тамару Петровну?
– И Тамару Петровну, как ты сама понимаешь, тоже, – зло бросил Костя.
Полкан, будто почуяв смятение хозяйки, подбежал, замахал хвостом.
Костя погладил его между ушей:
– Эх ты… Скоро будешь стеречь таких, как мы, а то и нас самих. Жизнь штука сложная, по-всякому поворачивается.
– Дай бог, вспомнит хозяев. – Элеонора запустила ладонь в густую мокрую шерсть на песьем загривке.
Костя отрывисто рассмеялся:
– Солдатское дело, оно такое, в первую голову приказ да служба, а любовь отставить. Не волнуйся, Полкан, мы это понимаем и, если что, не будем на тебя в обиде. Иди, погуляй еще.
– Так что с Тамарой Петровной? Взяли? – это страшное слово Элеонора выговорила одними губами.
– Слава богу, дома. Просто вычистили как вредительницу. Хотя, с какой стороны ни посмотри, ее вредительская деятельность могла заключаться только в том, что она слишком хорошо и честно работала. Вот дожили, со старушками воюем! – Костя глубоко затянулся в последний раз и выбросил окурок в урну.
Элеонора промолчала.
В прежние, уже, кажется, никогда и не бывшие времена Костя постигал технику операций на щитовидной железе под руководством Тамары Петровны Холоденко, одной из первых женщин-хирургов в России, ученицы самого Теодора Кохера. Эта область хирургии привлекала его, он делал успехи в тонкой, кропотливой, почти ювелирной работе, и, наверное, если бы не война, специализировался бы именно в лечении щитовидки. Но началась сначала мировая, потом Гражданская, пришлось Косте переквалифицироваться в военно-полевого хирурга.
Тамара Петровна работала в
