Новая сестра - Мария Владимировна Воронова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Раз вы так ставите вопрос, товарищ Воинова, то скажите, много ли вы видели до революции врачей из рабочих и крестьян?
– Для начала моего собственного мужа.
Парторг засмеялась, сразу став похожа на лошадь, впрочем, довольно изящную:
– Позвольте вам напомнить, дорогая Элеонора Сергеевна, что ваш супруг стал врачом только и исключительно благодаря покровительству профессора Архангельского. В его случае мы имеем дело с редчайшим исключением, доказывающим не то, что при царе мальчик из сиротского приюта мог стать кем угодно, а то, что, если бы не помощь богатого человека, Константин Георгиевич до революции не исцелял бы людей, а в лучшем случае грузил мешки в порту. Вашему мужу повезло, а подумайте, сколько таких молодых людей ничем не хуже его пропали зря, потому что не нашли богатого покровителя!
Чтобы вынырнуть из этого потока идеологической штамповки, в котором ее уже начало укачивать, Элеонора поскорее поддакнула:
– Тут с вами нельзя спорить.
– И не нужно! Только старые профессора не хотят понять, что теперь все равны, и, как в прежние времена, убеждены, что сын рабочего или крестьянина должен знать свое место и не лезть, так сказать, со свиным рылом в калашный ряд! Этот образ мыслей я буду беспощадно искоренять, будьте уверены! Каждый трудящийся человек имеет право на уважение!
«Радетельница ты наша, – вертелось на языке у Элеоноры, – страдаешь, что профессора-недобитки слишком вольно себя ведут? Ишь какие, вырывают людей из лап смерти и хотят, чтобы их за это уважали! Вот уж наглость так наглость! Конечно, партийная организация должна крепко дать им по носу, чтобы не смели слишком много о себе понимать! Пусть работают на износ, но знают, что ничем не лучше дяди Васи-электрика, который вообще, кажется, не просыхает, из-за чего у нас в операционной только за последний месяц трижды пропадал свет. А уж товарищу Сталину они даже пятки лизать недостойны».
– Я стараюсь быть вежливой и внимательной к своим сотрудникам, – произнесла она вслух.
– Вы, допустим, да! – Товарищ Павлова остановилась возле зашторенного окна, перевела дух, а Элеонора привычно удивилась, насколько бесполый вид у этой еще, в сущности, молодой женщины. Серый костюм мужского покроя скрадывал тоненькую фигурку, прелесть стройных лодыжек убивалась нитяными чулками и грубыми туфлями, богатые рыжеватые волосы были небрежно пострижены и по-старушечьи убраны с помощью обруча-гребенки. Лицо определенно красивое, но строгое выражение делало его каким-то неживым, плакатным. Лишь улыбка заставляла вспомнить, что перед тобой живая женщина, но улыбалась парторг довольно редко.
– Но если мои сотрудники допускают ошибки и оплошности, я должна им на это указать. Это входит в мои служебные обязанности.
– Указать, а не ткнуть носом. А то взяли моду… Расслабились, знаете ли, распустили перья! Если врач из крестьян, Гомера не знает, так он уж второй сорт. Будто без Гомера ни роды принять, ни аппендицит вырезать! Гнушаются, а того не понимают, что он не сам по себе такой дурак стоеросовый, а потому что ваши предки веками угнетали его предков. Если бы у нас хотя бы лет сто всеобщее образование было поставлено, как сейчас, так еще надо посмотреть, кто бы лекции читал, а кто улицы подметал.
Услышав «ваши предки», Элеонора вздрогнула. Что это, риторика, или парторг все о ней знает, потому что положено знать? И намекает, дает понять, что в любой момент пустит свое знание в ход… Господи, какая гадость! Как противно следить за каждым своим словом, чтобы ненароком не сказать лишнего, и самой видеть в чужих речах намеки, которых там, скорее всего, и нет! Почему нельзя говорить свободно и искренне, почему количество того, что необходимо утаивать, растет как снежный ком? Ты не можешь без опаски сказать, кто твои родители, с кем ты дружишь, кого любишь, что читаешь, что чувствуешь, что думаешь…
– А недавно был совсем вопиющий случай, – парторг повысила голос, и Элеонора вновь насторожилась, – один профессор не захотел работать с молодым врачом, потому что он, видите ли, еврей!
– Да быть не может!
– А вот представьте себе! На семнадцатом году советской власти такие дикие представления!
– И что, открыто отказался?
– Нет, конечно! Но не мне вам объяснять, как это бывает.
Естественно, Элеонора, почти двадцать лет простояв у операционного стола со светилами хирургии, знала, как это бывает. Все люди, все человеки, даже профессора. Бывает так, что ученик категорически не нравится, даже если он сам по себе и неплох, и для такого случая есть способы затравить неугодного. Можно просто игнорировать, не пускать в операционную, не давать на курацию больных, а можно и пожестче – высмеивать, одергивать, критиковать каждый ответ, каждое движение. Если быть до конца честной с самой собой, то возмущение парторга родилось не совсем на пустом месте. Приходилось Элеоноре работать со старыми профессорами, которые не то чтобы третировали молодых врачей рабоче-крестьянского происхождения, но относились к ним свысока. Формально они были вежливы, но то была вежливость барина к конюху, и в теории конюх этого презрения не должен был понимать, а вот более утонченные коллеги – должны и понимали. Особенно становилось заметно, когда появлялся молодой доктор хорошего происхождения, лучше всего отпрыск какой-нибудь знаменитой фамилии, и показное, презрительное дружелюбие сменялось настоящим. Да, пожалуй, следовало признать, что человеческое отношение было разным, но профессиональные обязанности профессора выполняли честно. Разве что в узком кругу жаловались, как им противно обучать всякую чернь. Только очень трудно было поверить, что кто-то позволил себе высказаться против евреев, ибо в среде образованных людей антисемитизм считался позорным явлением задолго до семнадцатого года. Наверняка кто-то напраслину навел, потому что не смог найти никаких других прегрешений у объекта своей неприязни.
– Наша с вами задача, – чеканила парторг, будто произносила речь на очередном собрании, Элеоноре даже сделалось неловко, что столь торжественное представление предназначено ей одной, – так вот, наша с вами задача категорически искоренять все сословные предрассудки! Мы должны добиться уважения к каждому трудящемуся человеку независимо от его должности, происхождения и тем более, простите меня, национальности!
– Абсолютно с вами согласна, – поспешно вклинилась Элеонора, пока Павлова переводила дух.
– Именно поэтому я обязана принять меры по жалобе товарища Антиповой!
– Если обязаны, то принимайте, – пожала плечами Элеонора. В самом деле, что
