Лучший гарпунщик - Андрей Круз

А это что за звук? Рычит вроде как кто-то? И клацанье какое-то, вроде как собаки кости грызут. Я обернулся наконец, и остолбенел.

— Ага… свои в овраге лошадь доедают… — чувствуя, как спина холодеет от страха, пробормотал я старую дурацкую присказку.

Это волки? Я думал, они меньше бывают… Эти же… Они же… с кого будут? Или не волки? Гиены? Здоровенные такие?

На обочине дороги, вытянув ноги и шею, лежал труп гнедой лошади. Только сильно не весь, а здорово объеденный. Белые ребра частично были еще на месте, а частично валялись вокруг. Мяса на туше почти не оставалось, а то, что еще можно было обгрызть, как раз и грызли крупные твари весьма мерзкого вида. Нет, это не волки…

Тварь, что подняла измазанную кровью морду на длинной и толстой шее, вытащив ее прямо из брюха мертвой лошади, была чуть ли не с меня ростом. Могучая грудь, широкие лапы, рыжий с бурыми пятнами окрас… Сквозь сгустки крови, прилипшие к морде сверкали клыки длиной в мой мизинец, не меньше. Черные, блестящие глаза, из которых текли крупные слезы, чертя мутные дорожки по покрытой кровью щетине, пристально уставились на меня, словно оценивая на жирность. Следом за этой тварью начали поднимать головы остальные, пять или шесть.

— Ты это, хавай давай, не отвлекайся. — пробормотал я, отступая задом и изо всех сил стараясь не заорать и не броситься наутек. — Лошадка вам вкусная досталась, я с ней ни в какое сравнение… И вон еще их сколько, неделю жрать можно от пуза….

Чтоделать-чтоделать-чтоделать? Даже ствол в машине остался, а машина… Где осталась машина? Не знаю я, где машина, машина там, где она есть, а я тут, с гиенами этими, которые на меня уставились всей стаей, своими слезящимися глазами. Не кидаются, но и к еде не возвращаются.

Пятясь, я споткнулся о труп мужика с раскроенным черепом, и упал на задницу, спугнув двух обожравшихся ворон, которые с протестующими криками отскочили в сторону, отвлекшись от выклевывания глазниц мертвеца. И сразу же одна из гиен, самая мелкая, с тремя продольными, недавно зажившими бороздами на морде, сделала несколько быстрых коротких прыжков в мою сторону, и в тот момент, когда я собрался заорать, снова замерла, продолжая фиксировать меня взглядом. Остальные стояли неподвижно, эдакими уродливыми статуями.

Не отрывая от них взгляда, я снова поднялся на ноги, и попятился дальше, продолжая увеличивать дистанцию между нами. У них жратвы много, до смерти утрескаться можно, зачем им я? Я им не нужен, за мной еще побегать придется, а падаль им прямо на стол подали, сервировали, можно сказать. Если только они дичинку падали не предпочитают… Но это же точно гиены, они ведь падальщики… Или не гиены? Не бывает таких больших гиен, это я точно знаю, я с детства зоопарки любил и книжки про животных. И фильмы. И передачи. И ведущего Дроздова. И кого хочешь, кого там надо еще полюбить, чтобы меня сейчас не тут сожрали?

Я отходил все дальше и дальше, не отрывая взгляда от стаи тварей, старясь больше ни обо что не спотыкаться, не падать, не отрывать от них взгляда и не показывать паники. Не знаю как, но я понял сразу — побеги я, и вся стая кинется за мной. А шансов отбиться от них у меня около нуля, или чуть меньше. Ружье, ружье в машине было… Где моя машина, а? Ну куда она, мать ее в душу и крест в гробину, делась? Ружье, «Макар» с коробкой патронов… Я ведь всем этим пользоваться умею. Ну где оно, когда его так не хватает?

Гиена, отделившаяся от стаи, снова сделала несколько шагов вперед, а следом за ней еще одна. Нет, не нравится им, что я удаляюсь. Что делать? Ну что мне делать? «Надо бы на склон подняться, там деревья есть!» — стробоскопом запульсировала мысль в черепной коробке. Точно, на дерево надо. Не полезут они на дерево, не умеют. Не должны уметь. Откуда им уметь? Это я умею, я от обезьяны произошел, а они нет. Они от какой-то сволочи произошли. Не положено им.

Чуть-чуть ускорившись, я завернул за перевернутый фургон, оставив между собой и стаей хищников хоть какое-то препятствие. Склон. Вот он, рукой подать. Трава мокрая и земля скользкая. Почему так? А ведь душно, жуть как душно, как в бане, хоть у меня и мороз по коже от ожидания того, что меня сейчас как ту лошадку… что в овраге… Мы тут все в овраге, кстати, а мне из него выбираться надо. А не выберусь — хана, Спинозой быть не нужно, чтобы до такой простой мысли дойти.

Мозг сам отметил, что в фургоне еще два раздетых трупа, даже без белья, и тоже порубанных на куски, кровью все забрызгано. Ну зачем им я, а? Вон им еды-то сколько…

Двумя прыжками разогнавшись, заскочил метра на три по склону, затем подошвы ботинок поехали назад. Я судорожно вцепился рукой в какой-то хлипкий с виду кустик, и он, к моему удивлению, не вырвался с корнем, а удержал меня. Только одарил целой кучей колючек, вонзившихся в ладонь, так, что я выматерился во весь голос. Но не отпустил его, напрягся, и преодолел еще пару метров. Оглянулся.

Гиена, что пошла в мою сторону, бежала следом, неуклюжими медленными прыжками, явно не торопясь. Ее раздутое от жратвы брюхо, свисавшее чуть не до колен, разгоняться не пускало. А затем, когда тварь преодолела половину расстояния между стаей и мной, следом за ней, чуть быстрее и как-то агрессивней, рванула вторая, та самая, что первой уставилась на меня. Самая большая.

Это послужило сигналом для всей стаи, которая, сбившись в тесную кучу, ломанулась за ней следом. А я из всех сил, вцепляясь руками в острую, как осока, траву, и буксуя на скользкой глине, рванул вверх по склону, в сторону спасительных деревьев. Если только гиены по склонам сами карабкаться не умеют.

Первой добежала до меня самая большая, пыхтя и глухо рыча, роняя вожжи тягучей грязной слюны. Прыгнула сходу, но скатилась обратно — огромные зубы щелкнули уже в метре от моих ботинок. Затем прыгнула вторая, третья, но тоже бесполезно.

— Хрен вам в зубы! — просипел я в ответ, продолжая карабкаться вверх и молясь лишь об одном — не соскользнуть обратно. Тогда я и минуты не проживу, в клочья разорвут. Там каждая зверюга больше меня.

Едрить, как же скользко! Если бы не жесткая трава, беспощадно режущая своими бритвенно-острыми лезвиями ладони, я бы уже полетел вниз, и надо мной сомкнулись бы мохнатые грязно-бурые спины гиен. Только трава эта самая меня и держит.

— Эй! — раздался откуда-то сверху крик, то ли женский, то ли детский. — До здесь! До здесь беги!

Краем глаза я разглядел какую-то серую фигуру на краю оврага, у самых кустов. Разглядели ее и гиены — самая большая из них завыла плачуще, и вдруг понеслась огромными прыжками вдоль по оврагу, а следом за ней поскакала вся стая. Ушли?

— До здесь! — повторил голос. — До здесь скоро, нет время!