Все связано - Эмма Чейз

Потому что я знал, что моя мать знала секреты счастливого малыша — что у нее были Ключи от Королевства. Но по какой-то злой причине или из мести, она просто не хотела нам их передать. А недостаток сна может свести вас с ума. Даже самые абсурдные идеи вдруг кажутся вполне пригодными.

Как-то раз, время было около четырех утра и я…

Вообще-то, будет лучше, если я вам покажу, чтобы вы имели полное представление. Да, это флешбэк во флешбэке — но вы же умные, справитесь. Я буду говорить медленно, на всякий случай:

Джеймс, возраст — пять дней:

«Уааааа, уааааа, уааааа, уааааа.»

Через какое-то время я открываю глаза и смотрю на время на будильнике, Кейт уже села, готовая выпрыгнуть из кровати и схватить свернутый комок злости в колыбели рядом с кроватью.

Четыре утра.

Мысленно, я рычу — потому что прошло меньше часа с тех пор, как он уснул. Хотя мой первый эгоистичный порыв — это закрыть глаза, и пусть Кейт сама с этим справляется, но часть меня хочет помочь ей, пока могу — потому что я не хочу, чтобы она сошла с ума — удар левой по эгоистичной части.

«Уааааа, уааааа.»

— Я возьму его, Кейт, — я откидываю покрывало и натягиваю спортивные штаны. — Ложись спать, — я вроде как надеюсь, что она будет спорить на этот счет… но нет. Она снова падает на подушку.

Я поднимаю Джеймса и прижимаю его к своей голой груди. Он трется щекой о мою кожу, прежде чем разразиться душещипательным криком. Я выхожу из спальни с ним на руках и направляюсь в кухню. Из холодильника я достаю бутылочку с грудным молоком, которое Кейт сцедила днем при помощи того странного дойного насоса, который она взяла у Долорес на вечеринке в честь скорого рождения малыша. Держа одной рукой Джеймса, я подставляю бутылочку под струю горячей воды так, как учил нас консультант по грудному вскармливанию в больнице.

Когда она стала теплой, я иду в гостиную с сонными глазами и уставшей походкой. Сажусь на диван, укачивая Джеймса на руках, и вожу соской по его губам.

Я понимаю, что это плохая идея кормить его каждый раз, когда он просыпается. Я знаю все о важности кормления по часам и срыгивании и приучении его успокаиваться самому. Я понимаю, что он не может быть голодным, так как ел час назад. Но вся эта пытка с недостатком сна не просто так. Поэтому к чертям всю эту ерунду, ради надежды вернуть его — и меня — ко сну как можно скорее.

Он делает два глотка из бутылки, а потом выплевывает, поворачивая свою голову с открытым ртом: «Уааааа.»

Я смотрю вверх на потолок и проклинаю все на свете.

— Что ты хочешь, Джеймс? — мой голос на грани отчаяния. — Ты сухой, я держу тебя на руках, пытаюсь покормить тебя — какого черта ты хочешь? — я иду назад в спальню и беру со стола чековую книжку.

— А деньги сделают тебя счастливым?

Смешно — да, я знаю. Не судите меня.

— Я дам тебе десять тысяч долларов за четыре часа сна. Я прямо сейчас выпишу тебе чек.

Я машу чековой книжкой у него перед лицом, надеясь его отвлечь.

А его это раздражает еще больше.

«Уаааа...»

Швыряю чековую книжку назад на стол и возвращаюсь в гостиную. Начинаю нарезать круги, тихонько укачивая его на руках, похлопывая его по попке. Знаете, должно быть, я совсем в отчаянии — потому что я пытаюсь петь:

Тише, малыш, не говори ни слова

Папочка купит тебе…

Я останавливаюсь — какого хрена ребенок захочет птичку пересмешника? В этих детских песенках нет никакого смысла. Я не знаю никаких колыбельных, поэтому перехожу к следующей лучшей вещи — «Enter Sandman» группы Металлика:

Возьми меня за руку,

Мы на пути в Неверленд …

«Уаааааааааааааа.»

Когда и это не помогает, я сажусь на диван. Кладу Джеймса себе на колени и рукой поддерживаю его за головку. Смотрю на его личико — и хотя он до сих пор орет, я не могу удержаться от улыбки. А потом, тихим спокойным голосом начинаю с ним говорить.

— Знаешь, я понимаю. Почему ты так расстроен. В один момент ты плавал в амниотической жидкости — где темно, тепло и тихо. А потом, минуту спустя, тебе холодно, повсюду яркий свет и какой-то придурок колет тебя в пятку иглой. Весь твой мир перевернулся с ног на голову.

Поток слез начинает уменьшаться. Хотя всхлипывания еще продолжаются, его большие карие глаза смотрят на меня. Я знаю, что существует теория, будто младенцы в этом возрасте не понимают языка, но — как мужчины, пытающиеся избежать работы по дому — думаю, они знают больше, чем делают вид.

— Я испытывал то же самое, когда повстречался с твоей мамой. Вечно искал приключений, проживая охрененно фантастичную жизнь — и тут появилась твоя мама и послала все к чертям собачьим. На меня слишком много навалилось: и работа, и мои субботние вечера. Но об этом в следующий раз, но правду говорят: ты проводишь девять месяцев, чтобы выбраться на свет, и остальную часть жизни пытаешься забраться туда, откуда вылез.

Я смеюсь над своей собственной шуткой.

— Тебе, наверно, не захочется этого слышать, но твоя мама шикарна — у нее самый лучший зад, который я когда-либо видел. Тем не менее, мне, действительно, нравилась моя старая жизнь, и я не мог представить чего-то лучше. Но я был не прав, Джеймс — влюбиться в нее, заслужить ее доверие, твое рождение — самое лучшее, что я делал.

Он больше не плачет, но просто внимательно меня рассматривает.

— Привыкнуть может быть сложно… но оно того стоит. Так что не мог ты быть к нам немного снисходительным, пожалуйста? Мы так сильно тебя любим — я не могу дождаться, чтобы показать тебе, как прекрасна может быть жизнь. И ты не должен бояться, потому что всегда будешь в тепле и сытым. И обещаю, я никогда, никогда не позволю чего-нибудь плохому случиться с тобой.

Его маленький ротик открывается от растяжного зевания. А глазки начинают потихоньку закрываться. Я поднимаюсь и снова начинаю ходить по комнате, медленно.

С другой стороны комнаты доносится шепот Кейт.

— Ты точно уговоришь любого, Мистер Эванс.

У нее взлохмаченные волосы; моя футболка с колледжа висит на ней мешком и практически достает ей до колен.

— Ты почему не спишь? — спрашиваю я.

Она пожимает плечами.

— Не смогла уснуть. И слышала, как ты тут шепчешь.

Она подходит к нам и кладет свою голову мне на плечо, глядя вниз на малыша.

— Он заснул.

Так и есть.

— Это будет рискованно, если я положу его, или мне следует научиться спать стоя, как чертова лошадь?

Кейт берет меня под руку и ведет к дивану. Она садится и хлопает по сиденью рядом со мной. Как член команды саперов, держащий в руках устройство со спусковым крючком, я поднимаю Джеймса повыше, прижимая его к груди так, что его головка оказывается у моего сердца. Потом сажусь и складываю ноги на стол, голову кладу на подушку сзади, и обнимаю Кейт за плечо.

Я вздыхаю.

— Боже, как хорошо.

Хотя не так хорошо, как секс — мне плевать, что пишут в журналах для новоиспеченных мамочек. Сон — это хорошо, но трахнуться всегда будет лучше.

Кейт поджимает под себя ноги и кладет голову мне на плечо.

— Точно.

Несколько мгновений спустя, все трое из нас спят.

Может быть, Джеймс понял мое предложение насчет взятки, потому что в ту ночь он проспал на моей груди целых три часа. И все началось сначала.

Но у меня есть теория. Я думаю, что все не случайно. Думаю, что Бог специально спланировал эти первые дни дома с новорожденным ребенком так, чтобы мы испытали все «прелести» жизни. Потому что потом? Все остальное — обгаженные памперсы, срыгивания, постоянные переодевания и смена детских пеленок, зубки — все это воспринимается прогулкой по парку.

Через несколько дней, я понял, что моя мать была не такой уж и сучкой. По правде сказать, она дала нам отличный совет. Потому что вместе, Кейт и я, смогли все решить.

Знаете, как собаки, которые лают, говоря нам, Выпусти меня на улицу, иначе я написаю на твое любимое кресло? А другим лаем сообщает нам, Просто отдай мне эту пищащую игрушку, сукин ты сын? А еще другим лаем они могут сказать, Я не играю. Я в прямом смысле слова собираюсь сожрать твое лицо?

Младенцы не слишком отличаются от собак. Есть плач, который говорит о том, что они голодны. Или что они устали. Другой — когда им скучно, или когда у них чешется нос, а у них не достаточно ловкости рук, чтобы его почесать.