Вечер в Муристане - Мара Будовская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После вожделенного распределения черт–те куда, мать отругала дочку за идиотизм, и поехала с ней в Младосибирск на целое лето. Купила ребенку дом в частном секторе, отремонтировала, обустроила хозяйство, познакомилась с соседями, наварила варенья, насушила сухарей, завела котенка Таёзу, чтобы у девчонки была хоть какая–то ответственность.
А потом они ушли, папа через год после мамы. Впоследствии, когда газеты обуяла glasnost, писали о вредных канцеронгенных выбросах химического комбината, расположенного в нескольких километрах от их дома.
Рома, чьим московским провинностям подошел срок давности, благодаря папашиному дистанционному вмешательству, получил назначение на должность главного режиссера. Он чувствовал, что не за горами и возвращение в Москву. Его ждали творческие свершения и крупные гонорары. Таю он решил бросить, но при этом передать ей школьное совместительство на прокорм, всё–таки шестьдесят рублей в месяц.
«Жигули» остановились у зелёных ворот «Таиланда». Таёза, по своему обыкновению, спрыгнул с черёмуховой ветви на тёплый капот. Тая привычным жестом сгребла его в охапку и, по–матерински отчитывая, понесла в дом кормить. Он так же привычно лягался лапами, — отбивался от рук в прямом и переносном смысле.
Пороховая Бочка
Катерина Порохова, Миша Фрид и Борис Левитин дружили втроем с седьмого класса. Центробежные силы детского коллектива выбросили их за пределы круга популярности. Неприязнь соучеников Мишка с Борей даже не пытались списать на «пятый пункт». Ведь Сема Белкин тоже еврей, и даже обладает типичной внешностью, но он всегда окружён сверстниками, хвалим взрослыми и является бессменным председателем различных советов.
Не то были Миша с Борей. С первого класса они обитали на обочине класса, никем из «центровых» не любимые и не ценимые. Изредка предпринимаемые попытки «влиться» были тщетны. Дашь списать — спишут неправильно, да ещё подстерегут после школы и побьют за то, что у тебя пять, а у них — четыре. Нарисуешь стенгазету — придёт тот же Белкин, свернёт в трубочку, унесёт на цензуру к завучу, и там же пожнёт лавры — молодец, быстро, наглядно, аккуратно и идейно выдержанно.
Катерина Порохова, немедленно прозванная Пороховой Бочкой, появилась в седьмом классе. Она была толста и прыщава. Ничьей дружбы она не искала, на дразнилки и подначки не обращала внимания. Когда всем классом подстерегли ее у школы и принялись бить, она вынула из сапога острую вязальную спицу и с ловкостью опытного дуэлянта нанесла несколько уколов. От нее отвязались, и она прибилась к Боре с Мишей.
Прежде её единственным другом был Натик Фишель. Их отцы еще с консерватории были приятели — не разлей вода. Всю жизнь вместе играли в ансамбле, и подрабатывали в цирке, и лабали на свадьбах. Только на похоронах Марк Фишель один отдувался в свой теноровый тромбон — ведь саксофону с его полуприличным названием и полулегальным репертуаром не место среди могил.
Натик был старше Катерины на три года и учился в другой школе, но это не мешало им расти вместе. Во время взрослых вечеринок, в дальней комнате на тахте они строили из сваленных гостями шуб и шапок парусный корабль или рыцарский замок. В щелястых гримерках летних эстрад, пока отцы выдавали гастрольный репертуар, играли в шашки на щелбаны или лепили из пластилина римских легионеров. Во время зимних каникул ходили вдвоем по елкам и утренним спектаклям. Считалось, что Натик водит туда Катю. Она предпочитала не выспрашивать у родителей, куда взяли билеты. Натик, бывало, появлялся по утрам на пороге квартиры Пороховых, румяный с мороза, и за завтраком объявлял: «Сегодня у нас «Щелкунчик» с подарками».
Из подарка они позволяли себе съесть сразу что–нибудь одно, чаще всего яблоко или мандарин, а все остальное, самое шоколадное, откладывали до последнего вечера каникул, и тогда устраивали грандиозное чаепитие со всеми накопленными дарами Деда Мороза. В этот же вечер у Пороховых торжественно разбирали елку — Катерина не терпела, чтобы она напоминала о каникулярной вольнице в учебное время.
Когда Натик с матерью и её новым мужем эмигрировали в Израиль, Катерина осталась совсем одна. Натику она писала часто, Марк отправлял сыну её письма вместе со своими. Но не было живой детской дружбы. Пробовала, как положено, завести подруг, но сошла с ума от тоски. Девчонки не умели толком играть в шашки, не могли отличить двенадцатый легион Антика от второго легиона Августа и всадника от триария. Боря с Мишей тоже не могли, но с искренним интересом осмотрели ее коллекцию пластилиновых легионеров и даже помогли ей долепить несколько недостающих коней и колесниц. На зимних каникулах слепили сцену из греческой трагедии. А потом Мишка предложил это все оживить.
Мульти–пульти
Мишка любил оживлять неживое, хотя бы в игре, в воображении. Он был совсем маленьким, когда папа, накрутив лист блокнота на карандаш, быстро–быстро замелькал двумя незамысловатыми рисунками, и вдруг эти рисунки исчезли, и перед ним полетела птица, рассекая крыльями нити линованных клеток.
Втроём друзья записались в детскую студию мультипликации. Начали с небольшого и неудачного фильма из жизни Древнего Рима, с пластилиновыми воинами в главных ролях.
Постепенно появились новые маленькие шедевры, изредка получавшие призовые места на конкурсах.
Мишка находил или придумывал сценарии, режиссировал, рисовал компоновки — ключевые кадры. Борька фазовал, то есть прорисовывал переходы из одного ключевого положения в другое, изводя кальку и даже настоящую мультипликационную бумагу. Катерина подбирала музыку, озвучивала и в уме рассчитывала количество кадров под звуковой кусок. Руководитель студии Зиновий Семёнович ночами делал черновую съёмку за допотопным мультипликационным станком с разболтанными штифтами. Когда черновик проходил более или менее гладко и синхронно со звуком, все втроём превращались сначала в контуровщиков, копируя мультипликат на целлулоид, а потом в заливщиков, раскрашивая то, что получилось. И тогда Зиновий Семенович снимал, наконец, чистовой вариант.
На трёхминутный фильм уходили месяцы кропотливой работы. Но когда фильм впервые крутили на экране, всё Мишкино существо наливалось радостью за плоскую вселенную, в которой он сотворил и пространство, и время.
Были у Мишки и два фильма, которые Катерина называла кукольными, хотя никаких кукол там не было — в одном играли обычные парафиновые свечки, в другом — магнит и стая иголок.
Зиновий Семёнович оказался в здешних местах после отсидки по политическому делу. Одинокий, дни и ночи напролёт проводящий за детским корявым мультипликатом, он даже не надеялся на старости лет обрести преемника. Увидев результаты Мишкиной работы и огонь в его глазах, он решился на серьёзный разговор и отправился к нему домой.
Моисей Израилевич Фрид, Мишкин дед, растолковывал самому себе недельную главу Торы. Заслышав дверной звонок, он положил Книгу высоко на шкаф и отпер дверь.
— Здравствуйте, меня зовут Зиновий Семёнович. Миша занимается у меня в студии мультипликацией, и я хотел бы об этом поговорить с кем–нибудь из его родителей, — проговорил пришелец.
Старики мирно потолковали. Кто откуда родом, кто как здесь оказался. Затем Зиновий Семёнович приступил к делу:
— Вы понимаете, Миша — чрезвычайно талантливый мультипликатор. У него потрясающее чувство материала, удивительные по силе воздейстия на зрителя решения, он просто родился режиссёром. Он создаёт и оживляет удивительные миры!
Моисей Израилевич неожиданно рассвирепел. Он сорвался с места и заметался по комнате.
— Ни в коем случае! Ни в коем разе мой внук не станет советским режиссёром! СОЗДАВАТЬ и ОЖИВЛЯТЬ МИРЫ подвластно лишь Одному Ему. А всё, что в этой области напридумывали людишки, — это чистой воды идолопоклонство! Чистой воды! Мой внук не будет делать мульти–пульти!
В ярости Моисей хватил кулаком по торцу книжного шкафа, и неустойчиво закинутое на верхотуру Пятикнижие, распахнувшись на заложенной шёлковой закладкой недельной главе, шлёпнулось на лысину сидевшего на притиснутом вплотную к шкафу диване Зиновия Семёновича, и, оттолкнувшись от неё, сбросилось на пол.
— Вот! — пуще распалился Моисей Израилевич, поднимая и поспешно целуя Писание, — Даже сам Всевышний, Господь Бог наш, Царь Вселенной, не желает, чтобы Мишка сделался каким–то там гойским мультипликатором–оживлятелем.
Несчастный Зиновий Семёнович растерянно откланялся. Он направлялся в этот дом в уверенности, что его похвалы и рекомендации найдут положительный отклик в родительских сердцах, и никак не ожидал, что наткнётся на подобное мракобесие, да ещё заработает шишку от самого еврейского Бога.