Вечер в Муристане - Мара Будовская

Когда он вытащил один экземпляр из отцовского подарка и вопросительно показал Тае, она отрицательно замотала головой:

— Не надо.

— А вдруг…

— Это моё дело.

Тая умело топила печку, жгла керосинку, варила обеды и даже пекла хлеб. Вечером в пятницу приезжали родители, и Мишка старался до их приезда съесть все, что она проготовила. Тем не менее, они поняли, что здесь кто–то бывает. Например, Тая вычистила керосинку. Мишка никогда бы на такое не решился. Потом, в дощатом туалете, украшенном резной деревянной вывеской папиной работы: «кАлоСсальное сооружение», появился рулон импортной туалетной бумаги. Семёновы, которые предоставляли Мишке баню по понедельникам и четвергам, уверяли маму, что в четверг Мишка моется один, а в понедельник приходит с кем–то. Дети у них в понедельник не могли заснуть, слышали голоса. Нюра донесла, что Мишка встречает по понедельникам на станции разных девок. Диапазон их разнообразия она определила так: «то фифа, то пацанка». Наконец, Галина Петровна сообщила, что в один из вторников отключили электроэнергию на весь день, а Мишка к ней обедать не пришёл. Тогда она сама принесла ему еду. Так вот — печка была тёплая, вкусно пахло, и в спальне кто–то шуршал и ворочался.

Август, тоска

К августу, когда вся эта информация просочилась к родителям, Тая уехала на гастроли, оставив Мишке для дачного чтения самиздатовскую копию романа Булгакова «Мастер и Маргарита».

В один из дачных вечеров он спросил ее, какую роль она хотела бы сыграть. Она ответила, сразу, не сомневаясь:

— Маргариту! Булгаковскую Маргариту. Маргарита — это свобода, которой я не в силах добиться от жизни. Маргарита — это бесстрашие, которому я никак не могу научиться.

— А чего же ты боишься? — спросил ее тогда Мишка.

— Больше всего на свете боюсь заболеть раком, от которого умерли мои родители.

Мишка тогда еще романа не читал, но с жаром пообещал любимой, что обеспечит ее ролью Маргариты, как только предоставится такая возможность. Но Мишкины возможности, даже если им суждено было случиться, плавали пока за горизонтом будущего, а режиссер Лазарский уже готовился на волне перестройки поставить инсценировку романа, и роль Маргариты, естественно, предназначалась Тае.

Роман потряс Мишку. Прочитав его очень внимательно и с наслаждением, он принялся тут же читать заново. Потом он перечёл отдельно московские главы, и отдельно — ершалаимские. Потом он понял, что если перечтёт четвёртый раз — сойдёт с ума. Мозг кишел загадками и вопросами. Мишка желал только одного — чтобы Тая поговорила с ним о романе. И затосковал.

От тоски он перечёл завезённые с июня книги, заданные на лето. Потом перешёл на собрание сочинений Чехова. Потом — на подшивку журнала «Крокодил» за шестьдесят пятый год. Макароны и сосиски кончились. За молоком неохота было тащиться. Двадцать третьего августа зарядил дождь. Мишка собрал в литровые банки малину со смородиной и вернулся в город.

Однако без Таи и в городе царила тоска. Квартира перед переездом основательно опустела. Можно было подумать, что дом обокрали. Исчезла почти вся мебель, ковры, сервизы, безделушки. Вместо хрустальной люстры болтался пластмассовый плафон. Постельное бельё осталось только старое, застиранное. Посуда — щербатая и дешёвая. Из книг остались одни учебники за десятый класс.

— Мама, папа, а где всё? Уже на новой квартире? Можно поехать посмотреть?

— Дом ещё не готов, — сказал папа, поперхнувшись. — Пока всё хранится в контейнере. Мы наняли контейнер. Его привезут на грузовике и разгрузят.

— А на дом–то посмотреть можно?

— Свожу тебя, когда время будет. Да, самое–то главное! Дедушка получил права!

— Дедамоня? Во даёт! А вы с мамой?

— А мы пока завалили, но ничего, успеем.

— Это мои единственные права в этой стране, — мрачно заметил Дедамоня. — Но и их–то реализовать нельзя, ведь машины нет.

— Будет тебе машина, папа, будет!

— Как же! Будет! На том свете!

— Мальчики, не ссорьтесь. — вставила мама.

— Моня прав. Когда ещё она будет? И где? — неожиданно поддержала деда Бабарива.

Мишка вышел на улицу. Купил сосисок и поехал в Таиланд. Нашёл промокшего насквозь Таёзу, который на время гастролей был предоставлен сам себе, ловил мышей, пил из луж, а в дом заходил через лаз под полом. Таёза Мишке обрадовался, съел сосиски и замурчал страстно. Тут Мишка вспомнил булгаковского Бегемота и дал душевную слабину: сунул в замочную скважину записку: «Таёза у меня. Миша», посадил кота за пазуху, и отвёз домой. Объяснил:

— Взял на передержку ненадолго.

Дедамоня посмотрел на кота недоверчиво. Бабарива погладила гостя за ушком, угостила фаршированной рыбой и постелила в углу прихожей газеты. Папа равнодушно приветствовал кота кивком, не отрывая уха от «Спидолы». Мама говорила с кем–то по телефону:

— Ну, Люсь, сглупили. Теперь — только в июне. Чтобы был аттестат. Там это очень трудно. Оказывается. Ну, не подумали, кто же знал? И куда теперь? Досмотр, печати, таможня, всё сделано. А отправлять рано. Придержишь? Не разворуют? Вот спасибо! За мной не заржавеет, ты же знаешь. А месяца через три можно отгружать.

Таёза съел рыбу, пометил газеты и метнулся через стол в проём форточки. В проёме он посидел немного, решая — туда или сюда, и сиганул наружу.

— Третий этаж! — заорал Мишка.

— Кот, не убьётся! — воскликнула Бабарива, но внук уже ринулся по лестнице вниз.

Счастливый билет

Таёза сидел строго под кухонным окном и умывался. Мишка снова сгрёб его в охапку и повёз на трамвае обратно в Таиланд. Трамвай был почти пуст. В компостере торчал непробитый билет — кто–то забыл вынуть. Мишка пробил его и взял себе. На билете значилось: 230887. Это было сегодняшнее число. Кроме того, две восьмёрки и семёрка давали в сумме двадцать три. Мишка сунул билет в рот и принялся жевать.

На остановке «Городская больница» в трамвай зашли две женщины в болоньевых плащах, одна молоденькая, другая — постарше. Они сели прямо за Мишкой.

— Мама, ну не убивайся хоть из–за тёти Ани. И так было ясно, к чему идёт, — сказала молодая. — Она же не от горя померла, а от цирроза печени. Теперь хорони её. Алкашка. И сын у ней алкаш был. Я всегда Витьке говорила, что с такими друзьями, как Серёга, и врагов не надо. Вот и достукался. Нож в спину и сугроб.

— Это не из–за Серёги. И не из–за Ани, царствие ей небесное. Это из–за меня. Я не доглядела. Гоняла их. Пили бы дома — не замёрзли бы.

— Нет, мама! Мне тетя Аня призналась… Она в ту ночь на шум вышла и их увидела. Пьяная была. Обозлилась, что сын не с ней пьет и оставила их в снегу лежать.

Мишка почувствовал, как полегчало там, где в душе размещается совесть. Это не они с Таей, а мать–алкоголичка сгубила и сына, и его друга. Он решил, что обернётся и посмотрит матери Витьки Батурина в глаза. Если он выдержит её взгляд — можно будет считать, что она его простила.

Мать глаз не отвела. А сестра сказала Мишке:

— Что тебе, мальчик?

На конечной остановке он дожевал счастливый билет и сглотнул безвкусную кашицу. Таёза спал на его груди.

Ворота Таиланда были распахнуты, окна горели.

— Тая!

— Миша! Таёза!

— Как здорово, что ты приехала! Да, а почему ты прервала гастроли? Ведь ещё две недели, да?

— Ничего. Есть дублёрша. Ей предстоит звёздный период. Миша, ну–ка, сядь. Я, конечно, могла бы ещё некоторое время врать, но скажу тебе правду. Я беременна.

— Ты… Значит, ты выйдешь за меня замуж?

— С ума сошёл? Ты сам ещё мальчик. Я выбрала тебя в отцы именно потому, что ты мал и не сможешь претендовать на ребёнка.

— Что ты такое говоришь? Выбрала? Я думал — ты меня любишь! А ты — выбрала? Из каких кандидатур, позволь спросить?

— Остынь. Я люблю тебя. Но жениться мы не будем.

— А как же ты справишься одна? Театр придётся бросить! Хотя бы на время. А я тебе помогу. И у меня есть Бабарива и Дедамоня, и мама с папой, они ведь не чужие, они его полюбят. Они даже Таёзу почти все полюбили!

— Таёзу! Таёза–то от вас сбежал? А?

— Сбежал… Как Бегемот от Бездомного. Хорошо хоть — в трамвай не сам влез. А ты откуда знаешь?

— А он всегда так делает. Я когда записку увидела — сразу поняла, что скоро явитесь — вместе или по отдельности. Но то — кот. А ребёнок? Представляю, как обрадуется твоя мама, когда в тридцать семь лет станет бабкой. Даже предвкушаю!

— Тая, но я же — отец! Я хочу дать сыну свою фамилию!

— Миш, насчёт фамилии — считай, что ты уже её дал.

— Ой, чёрт! Забыл…

— Послушай, Мишенька, родной мой! Ты у меня — просто чудо. Другой бы на твоём месте уже не был бы на твоём месте. Сбежал бы. И не только десятиклассник. Даже взрослый. Вот давай договоримся — ты окончишь школу, институт. И тогда, если не передумаешь, — поженимся.