Шах и мат - Олежанский Георгий

Сотрудники, не проронив ни слова, отворили железную дверь предназначенной для перевозки заключенных мини-камеры, находящейся в фургоне, и приготовились к приему «объекта».

Во двор вывели заключенного: Ислама Оздамирова с позывным Кхутайба — бывшего личного телохранителя полевого командира Сулимана Гагкаева.

С вывернутыми назад руками и надетым на голову непроницаемым мешком Кхутайбу подняли в фургон и поместили в мини-камеру, надев наручники. Двое конвоиров, находившихся внутри фургона, захлопнули дверь, а майор, убедившись, что она плотно закрыта, сел обратно в кабину, и машина тронулась.

Съехав с основной трассы по указателю «ООО «Химпром-сервис» в сторону огороженной территории с КПП, перед которой информационное табло извещало о нахождении оптовой базы промышленных химикатов, машина остановилась.

Замок мини-камеры, где находился с надетым на голову мешком Оздамиров, щелкнул, и дверь открылась. Две пары сильных рук, подхватив заключенного под мышки, вытащили его на улицу.

— Эй, что происходит? — недоуменно спросил Кхутайба.

Но в ответ только молчание.

Оздамиров попытался сопротивляться, насколько позволяли сковывающие его наручники, но тут же получил сильный удар в живот и затих.

Кхутайбу перегрузили в другой фургон.

— Какие ощущения? — пренебрежительно бросил в сторону Оздамирова один из охранников, когда машина тронулась с территории базы.

Холодок пробежал по спине Кхутайбы: этот голос он уже когда-то слышал.

— Что здесь происходит? — Ислам старался не выдать страха.

— Ничего, — равнодушно ответил один из конвоиров, снимая мешок с головы бандита.

Кхутайба мгновенно вжался в стенку фургона, а в широко раскрытых глазах читался неподдельный ужас.

— Узнал? — спросил охранник.

Ислам судорожно закивал.

Напротив него сидел сотрудник ФСБ, капитан Максим Доментьев, и причины бояться его у Кхутайбы были.

— Еще бы! — пренебрежительно заметил Доментьев.

Но не такой Максим представлял последнюю встречу с Исламом, проигрывая ее до этого чуть ли не поминутно у себя в голове. Совсем не такой. Исчезли слова, которые он так хотел сказать напоследок бандиту, злость, которую хотелось выплеснуть. Остались только пустота и безразличие.

— Ты думал, что тебе дадут уйти безнаказанно? — равнодушно произнес Максим. — После всего того, что ты сделал, судить тебя — значит проявить к тебе сострадание, которое такая мразь, как ты, не заслуживает нисколько.

— Куда вы меня везете?

— На казнь.

— Вы не можете! — выпалил Кхутайба. — По закону меня должны сначала судить, признать виновным и назначить наказание. Вы же сотрудники ФСБ, вы действуете по законам, вы обязаны их соблюдать.

— Мы — да! — сказал Максим. — А вот вы, к счастью, нет! Смотри репортаж, но уже с того света.

Максим держал в руке пульт от взрывного устройства, установленного в фургоне.

— Пора, — сказал он тихо, как будто сам себе, посмотрев на часы.

«Их поступки взвешенны и решительны, они поклялись служить на благо других!»

Когда-то Максим уже прошел эту игру до конца. Казалось, было это давно.

Легкий щелчок кнопки, и раздался оглушительный взрыв, вобравший в себя крики случайных прохожих, вой сирен сигнализаций машин и треск стекол в квартирах ближайших домов.

В этот самый момент, когда прогремел взрыв, оборвавший жизнь последнего боевика банды амира Ножай-Юртовского района Гагкаева Сулимана, Максим почувствовал облегчение, словно скинул с плеч тяжеленный груз, но в то же время горечь охватила его. Последние годы он жил только ради мести Кхутайбе. Гонялся за ним, как за призраком, проверял сотни источников информации, сличал фотографии, сутками просиживал на работе. Он посвятил свою жизнь розыску человека, ненависть к которому выжгла в его душе пустоту.

Когда-то друг Максима Игорь говорил, что случаются победы, равносильные поражению.

— За ребят, которые пожертвовали жизнями за право остаться собой, — пробормотал Максим и, развернувшись, пошел прочь от места взрыва.

Была ли это победа, равносильная поражению, Максим не знал. Об этом он подумает потом, когда пройдет время, и жизнь вернется в прежнее размеренное русло. А сейчас в войне, которая началась задолго до этого дня, была поставлена точка.

По крайней мере, Максим так думал.

Часть I: 1968–2000

Глава: 1968 год

США, г. Вашингтон (округ Колумбия)

Он — уже не всемогущий шеф Центрального разведывательного управления США, которое возглавлял на протяжении восьми лет.

Он — уже не человек, с мнением которого считались даже президенты Соединенных Штатов.

Теперь он — почти беспомощный старик, борющийся со смертельной болезнью.

Он — Аллен Уэлш Даллес, человек, сохранивший достоинство и честь, даже перед лицом старости и надвигающейся смерти.

Удобно расположившись в кресле-качалке, Даллес закурил старинную кубинскую трубку ручной работы, набитую прекрасным гаванским табаком, смешанным с колумбийской «травкой».

— Итак, молодой человек, — Даллес говорил тихим и слегка скрипучим голосом — так, что записывающему за ним первокурснику Принстонского университета приходилось напрягаться, чтобы его расслышать, — вы хотели встретиться со мной. Ваша настойчивость, которой можно позавидовать, меня поразила, и я готов уделить вам время. Но используйте его грамотно.

Даллес, даже будучи немощным стариком, периодически заходившимся в приступах кашля, оставался тем же жестким и чванливым человеком, которого боялись все. И это качество было достойно всяческой похвалы.

— Если быть откровенным, — немного неуверенно сказал молодой гость Даллеса, — то меня интересует ваше видение внешней политики США, особенно в отношении Советского Союза, сэр.

Даллес окинул оценивающим взглядом сидящего напротив первокурсника с блокнотом в руках, на обложке которого красовался Дональд Дак, и от стеснения ерзавшего на стуле.

— Как вас зовут?

— Джонатан Питерс, сэр.

— Джонатан, вы проявляете не свойственные людям вашего возраста интересы, — произнес Даллес.

Питерс замялся.

— Это для курсовой работы, сэр, — наконец сказал он, — не хочется быть банальным, как большинство.

Даллес усмехнулся:

— Пусть так. — Будучи опытным разведчиком, прекрасно отличавшим, где правда, а где ложь, он словам гостя не поверил. — Скажу так: я всегда считал, что нашим стратегическим врагом, угрозой национальным интересам и американским ценностям всегда была и останется Россия.

— СССР? — неуверенно уточнил Питерс.

— Нет-нет, мой друг. Я конечно стар, но не настолько, чтобы не следить за тем, что говорю. — Даллес затянулся и медленно выпустил дым. — Именно Россия. Советский Союз не что иное, как конструктор, собранный вокруг этой страны. Его развал неизбежен, и, видит Бог, к этому ЦРУ не приложит руки. Однако для меня главной целью являлось нивелирование России как государства. Россия — как антибиотик против разносимых нашим правительством вирусов вроде демократии и прав человека.

Джонатан Питерс, не отрываясь, дословно записывал все, что говорил бывший шеф разведки.

— А главный инструмент в развале я видел исключительно в людях. Ведь сознание людей способно к изменению. Посеяв там хаос, незаметно подменив человеческие ценности на фальшивые, мы можем заставить людей верить в них.

— Но каким образом? — оторвавшись от записей, спросил Джонатан.

— Вы спрашиваете как? — Даллес видел, как в глазах сидевшего напротив юноши вспыхнул огонь: Питерса интересовало даллесовское видение будущего России и то, как он считает возможным реализовать идею ее развала.

— Мы найдем единомышленников, союзников в самой России, — продолжал между тем Даллес. — Нет никого продажнее чиновников и политиков. У каждого человека, у каждой социальной группы есть отличительный признак. Например, у чиновников — это цена. Зная эту простую аксиому, купить можно любого: главное — знать цену. Деньги — это универсальный товар, благодаря которому мы получим желаемый результат, снабжая по соответствующим каналам нужных людей. Если постоянно способствовать самодурству чиновников, процветанию взяточников и беспринципности, то можно приготовить тесто, из которого мы сможем налепить свои «пирожки». Бюрократизм и волокиту нужно непременно возводить в добродетель.