5 рассказов - Нгуги Тхионго

— Ну как, вы довольны, а? — обычно спрашивала она у слуг.

Всякий раз, когда у нее собирались гости, она подводила их к обрыву и с гордостью показывала на эти домики.

И снова Ньороге горько усмехнулся при мысли, что сегодня миссис Хилл заплатит за свое самодовольство и лицемерную доброту. Надо наточить топор. Он должен отомстить за смерть отца, за поруганную честь семьи, за землю. Хорошо, что он отправил жен и детей в деревню. Ведь, наверное, придется бежать, скрываться… Партизаны подоспеют с минуты на минуту. Он проведет их в дом. В общем-то это предательство, но он вынужден так поступить.

Снова крик совы, на этот раз более громкий. Дурная примета! Сова всегда предвещает смерть. Мысли его все. время возвращались к миссис Хилл. Ведь он прожил в ее доме столько лет! Она любила покойного мужа. Чуть не умерла с горя, когда узнала о его кончине. Все ее притворство тогда словно ветром сдуло. Она горевала, как все жены. Ньороге стало даже жалко ее… Дети… Они росли у него на глазах. Дети как дети… Такие же, как и его собственные. Родителей своих любили, а миссис Хилл в них души не чаяла… Сейчас они в Англии, так далеко, без отца и матери… И вдруг он понял, что не сможет этого сделать. Ведь миссис Хилл такая же женщина, жена, мать; как его Нжен или Вамбуу. Он не может убить женщину, не может поднять руку на мать. Он ненавидел себя за слабость. Нельзя так распускаться. Надо только помнить, что она белая плантаторша, присвоившая его землю. И все станет просто, потому что Ньороге ненавидит плантаторов и всех белых. Он бы их всех перебил. Без колебаний, без угрызений совести. Но сейчас он не мог совладать с собой. Он как-то никогда раньше не задумывался над тем, что миссис Хилл — женщина, мать. Никогда! До сегодняшнего дня. А ведь он прожил у нее десять лет, хотя для него это были годы страданий и унижений. Он молил бога покончить с несправедливостью, с враждой между белыми и черными. Но его молитвы не помогали…

Что ему делать? Как поступить? Может ли он предать своих братьев? Он ненавидел плантаторов. Ничто не могло поколебать этого чувства. Но убить мать двоих детей — нет, это ему не под силу!

Он вышел на улицу, вновь окунувшись в густую темноту. Звезды глядели на него. Их взгляд был пристальным и холодным, словно они с нетерпением ждали, какое решение примет Ньороге. Он быстро зашагал к дому миссис Хилл. Он спасет ее, спасет, а потом со спокойной совестью уйдет в лес и будет сражаться. Братья должны его простить. Нельзя терять времени, уже поздно, партизаны могут появиться каждую минуту. И он побежал, одержимый одной мыслью — спасти женщину. Послышались шаги. Он юркнул в кусты и растянулся на земле. Это они! Затаив дыхание, Ньороге ждал, когда шаги стихнут. И все же он предатель. Он снова почувствовал презрение к себе. Но разве мог он не прислушаться к голосу Совести, всегда взывающему к человеку в трудный момент жизни? Он снова пустился бегом.

Вот и дом миссис Хилл. Наконец-то! С криком: "Мэмсахиб! Мэмсахиб!" — он забарабанил в дверь.

Миссис Хилл еще не ложилась. Мрачные мысли роились у нее в голове. После разговора с миссис Смайлз и миссис Харди беспокойство ее с каждой минутой росло. Когда Ньороге ушел и она осталась одна, миссис Хилл открыла сейф и вынула пистолет. Повертела его в руках. Надо быть готовой ко всему. Ах, если бы муж не умер. Она бы не чувствовала себя такой одинокой!

Она тяжело вздыхала, вспоминая их первые годы в Африке. Она, муж и другие поселенцы обживали этот дикий край, распахивали целину. Ньороге и его земляки живут теперь в мире и спокойствии, забыв о племенных войнах. Пусть благодарят европейцев!

Она презирала политиканов, которые пытались развратить покладистых и трудолюбивых "туземцев". Не нравится ей это убийство Гарстонов. ОЙ, не нравится! И снова миссис Хилл подумала, что она очень одинока и, пожалуй, ей лучше переехать в Найроби или Кинангоп, поселиться рядом с друзьями.

Да, но как же она оставит своих "туземцев"? Ведь они совсем как дети. Она вспомнила Ньороге. Странный какой-то. Интересно, сколько у него жен? Большая ли семья? Удивительно — он живет у них так давно, а она никогда не задумывалась над этим. Для нее он только слуга, а ведь он, наверное, еще и отец… Она вздохнула. Это, конечно, ее упущение, надо быть внимательнее к слугам.

Тут раздался стук в дверь и крик: "Мэмсахиб! Мэмсахиб!"

Это был голос Ньороге. Ее слуга… Пот выступил у нее на лбу. Она не разобрала слов, слышала только голос. Это конец! Конец! Как у Гарстонов. Ее бросило в дрожь, голова закружилась.

Но внезапно силы вернулись к ней. Помощи ждать не от кого, но она сама сумеет постоять за себя. Крепко сжав пистолет в руке, она распахнула дверь и выстрелила. Тошнота подступила к горлу. Впервые в жизни ей пришлось пролить кровь. Миссис Хилл заплакала. Она не знала, что убила своего спасителя.

На следующий день вся эта история появилась в газетах. Подумать только, одинокая женщина с неслыханной отвагой вступила в бой с бандой из пятидесяти человек! И одного даже убила!

Миссис Смайлз и миссис Харди примчались поздравить ее.

— Мы говорили, все они мерзавцы! — неистовствовала миссис Смайлз.

— Все, как один! — вторила миссис Харди.

Но миссис Хилл помалкивала, обстоятельства смерти Ньороге смущали и беспокоили ее. Чем дольше она думала, тем больше недоумений у нее возникало.

— Не знаю, — тихо вздохнув, сказала она. — Боюсь, я никогда не понимала Ньороге.

— Да, именно. Они непостижимы, — твердила свое миссис Смайлз. — Всех их надо перевешать.

— Всех до единого, — поддакнула миссис Харди.

Так, наверное, никто и не узнает правду о смерти Ньороге. И еще о том, что миссис Холл долго-долго мучила совесть.

Возвращение Камау

Путь был неблизкий. При каждом шаге из-под ног взметались облака пыли, они сердито клубились позади него и медленно оседали. Но узкая полоска пыли оставалась в воздухе и шлейфом, ползла за Ним. Он шел и шел, ему не было дела до пыли, да и до самой дороги, которая становилась все — тяжелее и враждебнее. Она казалась бесконечной. Он. не смотрел себе под ноги, а пристально вглядывался вдаль. Вот-вот появится знакомый камень, куст или дерево, памятные с детства места.

Шел он быстро, пружинящей походкой, свободная левая рука прижата к заношенному и потертому пиджаку. В правой он держал конец перекинутой через плечо веревки — на сутулой спине в такт шагам раскачивался узелок — немудреные пожитки, завернутые в полинявшую тряпку. Вся горечь и тяготы долгих лет, проведенных в концлагере, были в этом узелке.

Время от времени он вскидывал голову и смотрел на солнце, изредка бросал косые взгляды на огороженные кустами клочки земли с чахлыми побегами кукурузы и бобов. Поля казались неприветливыми, уставшими. Для Камау это было не ново. Еще задолго до того, как возникло движение мау-мау, скудные земли, принадлежавшие кикуйю, отличались от обширных земельных угодий поселенцев.

Влево от дороги убегала тропинка. На миг он замер, словно в нерешительности, потом ступил на тропу, и глаза его просветлели. Там, внизу, его деревня. Долина нежилась в густой тени деревьев. Значит, речка еще не высохла. Вот он уже на берегу Хонии. Вид реки согревал его сердце, и он долго глядел на извивающуюся среди холмов ленту, прислушивался к ее тихому журчанию. Острое чувство радости охватило его, но тут же он вспомнил о прошедших годах. Река, наверное, не узнает в загрубелом человеке мальчишку, который так часто нырял в прохладную, живительную воду.

А он рад ей, как сестре. Давно уже у него не было так легко на сердце.

Еще издали он увидел женщин, пришедших на реку за водой. Вот старая Ваньюки, ее глухонемого сына убили англичане. Ваньюки — общая любимица. Для каждого найдется у нее и улыбка, и лишний кусок.

Как встретят они его? Когда-то его любили и уважали во всей округе. Разве он не боролся за их землю? Ему хотелось побежать к ним, закричать: "А вот и я! Вернулся!" Но удержался — ведь он мужчина.

День добрый!

Несколько голосов отозвалось. Остальные же, с грустными, изнуренными лицами, словно не слышали приветствия. В чем дело? Неужели он пробыл в лагере так долго? Радость улетучилась, и он тихо спросил:

— Вы не узнаете меня?

Тогда они снова взглянули на него, холодно и пристально, словно не хотели узнавать. Наконец Ваньюки заговорила с ним, но в голосе ее не было ни радости, ни теплоты.

— Камау, ты вернулся?.. Мы думали… — она запнулась.

Только теперь он заметил, что женщины удивлены, даже испуганы. Они украдкой смотрели на него и быстро отводили глаза, когда встречались с ним взглядом.

"Меня и за своего уже не считают", — с горечью думал он. От женщин Камау узнал, что старой деревни с хижинами, разбросанными по обоим склонам холма, уже нет, а вместо нее выстроили новую. Рот и родная деревня не дождалась его, а как он скучал по дому, по друзьям! По отцу, матери и той, о которой старался даже не вспоминать и все-таки грезил ею все эти годы. Мутони! Сердце забилось чаще. Ведь они были женаты всего две недели, когда Камау схватили англичане. Как и многих других, его наскоро допросили и бросили за решетку. Все эти годы ни на миг не забывал он родного дома, красавицы жены.