Прощай, Африка - Нгуги Тхионго

Нгуги Ва Тхионго

Прощай, Африка

Нгуги Ва Тхионго — кенийский писатель. (Род. в 1938 г.) Получил образование в миссионерских школах и Макерерском университете в Кампале (Уганда). Работал в газете «Дейли нейшн» в Найроби, учился в аспирантуре университета Лидса (Англия). Читал лекции по английской филологии. Был профессором одного из университетов США. Еще студентом редактировал известные восточноафриканские журналы «Пенпойнт» и «Зука». Романист, новеллист, драматург. Лауреат премии «Лотос». Участник V Конференции писателей стран Азии и Африки (Алма-Ата, 1973). Автор романов «Не плачь, дитя» (1964, рус. перев. 1967), «Река между нами» (1965), «Пшеничное зерно» (1967, рус. перев. 1969), «Кровавые лепестки» (1977), пьесы «Черный отшельник» (1968), книги эссе «Возвращение домой» (1972). Избранные произведения Нгуги Ва Тхионго опубликованы в серии «Мастера современной прозы» (М., «Прогресс», 1977).

Она готовила на кухне кофе. Она любила сама варить кофе — даже днем, когда в доме были слуги. Запах натурального кофе как-то успокаивал ее. Кроме того, кухня — это ее мир, муж туда не заходил.

Он сидел в гостиной, и звон посуды, казалось ему, доносится из другого мира. Он взял первую попавшуюся книгу с застекленной полки, сел на софу, открыл ее, но читать не стал, а положил рядом с собой…

Она вошла с деревянным подносом в руках. Ей нравилось все деревянное: поднос, кофейник, чашки… Она поставила поднос в углу гостиной, потом раздвинула складные столики — для себя и для него — и села с чашкой кофе лицом к нему. Но его взгляд был устремлен мимо нее. Он будто и не замечал стоявшего перед ним кофе. Она встала, хотела было подойти к нему, но вместо этого подняла с пола клочок бумаги и снова села. Она поддерживала стерильную чистоту в доме.

— Я всерьез как-то не думала об отъезде до сегодняшнего вечера… — произнесла она вслух заведомую ложь. Почувствовав банальность фразы, она умолкла и больше ничего не сказала.

Он старался не смотреть на нее, делая вид, что занят рассматриванием чашки. Он думал обо всем и ни о чем. Вдруг пришла в голову горькая мысль: почему она все время осуждающе на него смотрит? Почему не скажет прямо, в чем он виноват?

А она думала: «Он такой грустный сегодня потому, что приходится уезжать… Пятнадцать лет — срок немалый, и, видит бог, я не всегда была терпима к нему». И почувствовала сострадание к мужу, и преисполнилась вдруг благими намерениями. «Я постараюсь его понять. Но сначала открою ему свою душу… Сегодня же!» Она подошла и положила руку ему на плечо:

— Пойдем спать, ты так устал от всех этих гостей…

Он поставил чашку на столик и погладил ее по руке. Потом осторожно снял ее со своего плеча.

— Иди ложись. Я скоро приду…

В его голосе слышалось легкое нетерпение. Он был недоволен собой… недоволен тем, что его рука оказалась недостаточно твердой.

«Мои руки потеряли силу, — думал он. — Почему бы это? Пью, что ли, много? Нет, не из-за этого… Она смеется надо мной… Но в чем моя вина? И какая, собственно, вина? Я не хотел этого. Я не мог этого хотеть, — убеждал он себя, обращаясь больше к ушедшей в спальню жене. — Просто этот парень довел меня», — прошептал он неуверенно, подходя к низкому буфету. Достал последнюю бутылку виски — шотландское, «Джонни Уокер», 1840 года. Он усмехнулся. Налил целый стакан, выпил залпом, налил еще, отхлебнул и вернулся на софу с бутылкой и стаканом. Почему он не придавал этому значения до сих пор? И почему это так волнует его в последнее время?..

Он давно забыл о том инциденте и вспоминать стал только теперь, в последние месяцы своей жизни в Африке. Постепенно восстанавливал его в памяти — неприятная сцена оживала с каждым днем… Сначала лицо являлось ему только ночью, во сне, и он стал бояться своей постели. Потом ни с того ни с сего оно явилось ему средь бела дня — и так продолжалось все последние дни. Почему только один человек, именно он, а не все другие террористы мау-мау, которых он пытал и убивал?

Потом он понял почему. Парень долго работал у него, обыкновенный шамба-бой[1]. Славный, богобоязненный, послушный малый. Пример для многих. Он любил парня и часто делал ему подарки. Старые ботинки, поношенную одежду и всякое такое прочее. Он помнит выражение благодарности на лице парня и жест признательности — немного комичный, может быть, но от того не менее ценный. Это создавало ощущение своей полезности и помогало примириться с нелегкой службой. Здесь, в Африке, если ты делаешь что-нибудь для людей, твой поступок немедленно оценивают. Не то что в Европе, где никому нет дела ни до тебя, ни до твоих поступков и где даже бедняки в Ист-Энде не желают пользоваться предоставляемыми им возможностями в «государстве всеобщего благоденствия»… Да! Парень для них был больше чем слуга. Он чувствовал к черному нечто отеческое, особую ответственность за него, и парень был предан им, как они думали.

Однажды, на рождество, шамба-бой швырнул вдруг обратно его «дары» — пальто и десять шиллингов. Потом усмехнулся и ушел. Насовсем. Он долго не мог забыть этой усмешки. Но это бы еще ничего — больше огорчили его печаль и страдание на лице жены, когда он сообщил ей об исчезновении шамба-боя. Тут было что-то еще, из-за чего он и не мог забыть о том случае. Позднее, уже во время войны мау-мау, ему, как офицеру карателей, пришлось-таки встретиться с этим парнем…

Он пил и пил — как бы наверстывая упущенное за все годы воздержания и внешней респектабельности… Потолок, пол, стулья плавали в воздухе. «Нужно проветриться, и я буду в порядке. Небольшая прогулка в машине…» — убеждал он себя, опасаясь, что опять перед ним появится физиономия шамба-боя с этой презрительной усмешкой.

Он вышел из дому, сел в машину. Фары разметали темноту. Он не знал, куда едет, отдав себя во власть дороги. То и дело высвечивалось знакомое дерево или указательный столб, и снова сплошная темень, езда вслепую. Держа руки на руле, он клевал носом, встряхивался, разговаривал сам с собой и умудрялся при этом замечать крутые повороты, чудом не сталкивался с редкими встречными машинами. «Что я делаю? Совсем спятил!» — пробормотал он, когда, свернув с дороги, чуть не налетел на железнодорожный состав на перегоне. Теперь он ехал по лесу, машина прыгала по кочкам, задевала пни и опять-таки чудом не врезалась в деревья. «Я должен остановиться!» — подумал он и, чтобы доказать себе, что еще не совсем потерял голову, резко затормозил. Наступила внезапная тишина.

Он много слышал о негритянских ритуалах во мраке ночи. Даже читал где-то, что первые европейские колонисты нередко обращались к африканским колдунам, дабы «изгнать беса». Он, конечно, понимал, что это противоречит здравому смыслу; но то, что происходило с ним, эти каждодневные «видения», тоже противоречило здравому смыслу… Нет, он должен избавиться от своих галлюцинаций сейчас же, здесь, в темноте. Эта идея была слишком притягательной, чтобы сразу отвергнуть ее. «Африка дает тебе единственную возможность», — думал он, срывая с себя одежду и раздеваясь догола. Он вылез из машины и, шатаясь, прошел немного вперед. Ему стало страшно, мурашки поползли по спине, но он не отступил. Что же дальше? Он не знал, как совершаются африканские ритуалы. Дома, на родине, еще в детстве он слышал о волшебниках, украденных детях и оборотнях. Он также где-то вычитал, что нужно сделать восковую фигурку человека, которому ты желаешь вреда, и глухой ночью воткнуть ей в глаза булавки. Может, и ему надо сейчас так сделать? Вылепить фигурку того человека, его бывшего шамба-боя, и проколоть ей глаза? Да, но воска нет под руками. Тогда он стал бешено плясать — один в темном лесу.

«Нет, так не годится! — подумал он, устыдившись своего поведения. — Нужно докопаться до сути: где и когда я допустил оплошность? Почему жена смеется надо мной?» Он поплелся назад, к машине, размышляя над событиями последнего времени в Кении: почему здесь все не ладится, все разваливается? Он никогда не предполагал, что придет день и его уволят со службы… Мало того, что уволят, — заменят его чернокожим! Стыд и позор! И жена смотрит на него такими глазами. «Я напишу ей! Напишу всему миру!» — эта идея овладела им с непреодолимой силой. Он вытащил блокнот и стал лихорадочно писать. Воодушевление преобразило его… Лампочка в машине едва освещала страницы, но он не замечал этого. Мысли роились в голове, с трудом находя себе выход. Он был безжалостен к себе, к своей жизни и в то же время пытался оправдаться перед женой, перед всем миром.

«…Я знаю, ты заметила, как я дрогнул перед этим лицом. Ты ничего не сказала, потому что боялась меня обидеть. Но в душе ты смеялась надо мной все последнее время. Разве не так? Не отрицай. Я видел это в твоих глазах. Я знаю, ты считаешь меня неудачником. Я не сумел подняться выше старшего окружного комиссара. Африка погубила меня, я не имел здесь шанса выдвинуться, поверь. О, не гляди на меня так своими голубыми глазами — я не лгу. Ты можешь, конечно, сказать, что у каждого человека бывают взлеты и падения.