Реальность сердца - Татьяна Апраксина

— Вы не объяснили, что за действие и каковы основания так думать, — покачал головой Литто. Брат Жан протянул кружку за настоявшимся травяным отваром, дождался, пока Саннио наполнил ее до краев, сел и… рассказал. Подробно, детально и весьма выразительно. Где-то на середине повествования младший Гоэллон от изумления едва не расплескал травяной чай себе на ноги. Господа соратники почти угадали, в чем дело, почти вычислили, что происходит, но попутно понавыдумали глупостей — и ухитрились же… Больше всех нафантазировал брат Жан, конечно — пришло же такое в голову! Вот с кем нужно познакомить дядю, чтобы перестал дразнить племянника за чрезмерно развитое воображение… …а дяде стоило бы сказать Фиору то же, что он сказал Саннио. Тогда девица Эйма не подняла бы переполох, который привел всех троих сюда, а мирно готовилась бы к свадьбе. Бедняга герцог Алларэ — сейчас, наверное, по стенкам бегает…

— Вы и правы, и не правы, — Саннио задумчиво заглянул в свою кружку, выловил листик мяты и стряхнул с пальца на землю. Рассказывать или не рассказывать? Эти трое искренне хотели помочь, не побоялись ни разбойников, ни дальнего пути, ни пролития крови. Но — поведать им, едва знакомым и почти чужим?.. — То, что на самом деле — оно и сложнее, и проще. Ладно, слушайте.

Троица непрошенных соратников слушала, открыв от изумления рты. Когда рассказ дошел до формулировки пресловутого проклятия, брат Жан едва не вскочил — но сдержался, принялся слушать дальше. Второй сюрприз поджидал его на рассказе о двух богах-самозванцах, один из которых — столь милый сердцу Церкви Противостоящий, злобный разрушитель, а вот другой — существо посложнее и куда более коварное. Монах стоически перенес все известия; и то, что на самом деле мир создан не Сотворившими, а Противостоящим, и то, что королевская династия и впрямь проклята. Лицо все больше вытягивалось, но он молчал и только изумленно качал головой.

— Во всем этом мне непонятно только одно, — сказал, дослушав, Блюдущий. — Как именно тот, второй, сумел обмануть закон Сотворивших. Слово той несчастной, дай ей боги покоя, попросту не могло быть услышано…

— Услышано оно было, — пожал плечами Альдинг. — Я не знаю, как исполняется этот закон, но знаю, что любой закон можно обойти. Но это не так уж важно. Может быть, монахи вашего ордена сочтут этот случай достойным всестороннего изучения и лет через сто найдут ответ.

— Альдинг, перестань… — негромко сказал Саннио.

— Не вижу к тому ни малейшего повода, — все с той же холодной жесткостью бросил Литто. — Мать наша Церковь хранит множество тайн и скрывает огромное число важнейших вещей. Будь в проповедях и книгах чуть меньше лжи, мы понимали бы, с чем имеем дело, могли бы противостоять этому с развязанными руками, не путаясь в слухах и догадках. Заветники, выродки, владеют знанием, в котором отказано всем нам — не смешно ли?.. Как творятся чудеса, ваше преподобие? Почему умирают все девицы, взмолившиеся о каре для насильника? Почему чудотворцы почти всегда умирают? Почему множество молитв остается без ответа? Вы, брат ордена Блюдущих Чистоту, вы — знаете?

— Сотворившие отвечают лишь на искреннюю молитву…

— Что же, вы думаете, что я был неискренен, когда молил уберечь от смерти своего отца, мать, братьев и сестру?!

— Вы готовы были принести в жертву за них свою жизнь? — брат Жан спросил тихо, но услышали его все. Барон Литто осекся, отшатнулся. Саннио захотелось отвесить монаху хорошую, тяжелую оплеуху — нашел о чем спрашивать!..

— Нет, — одними губами ответил Альдинг. — Я хотел жизни для всех нас. Но почему, почему нужно платить собой?.. Монах то ли не нашелся с ответом, то ли мирянам не полагалось знать ответ на него. Он отвернулся, не сказав ни слова. Повисла длинная тягостная пауза, которую Саннио не знал, как придавить. Любой вопрос, любое замечание казались бы сейчас бестактными. Впрочем, девица Эйма так не считала…

— Господин барон Литто, я вам очень сочувствую, — мягко сказала она. — Только вы упрекаете совсем не того человека. Брат Жан — не архиепископ Жерар, и не он решает, что кому знать. Давайте все-таки решим, что будем делать мы.

— Мне хочется еще раз осмотреть Храм, — ответил Саннио. — Возможно, мы что-то упустили или не заметили.

— Опять шарахаться в потемках? — спросила Ханна. — Ну, не в потемках, но там же Противостоящий ногу сломит… Ой, ну я и сказанула, — добавила къельская воительница, когда все остальные нервно засмеялись. — Но все-таки, зачем опять идти? Там же пусто.

— Думаю, что вам туда идти как раз необязательно, — отсмеявшись, сказал монах. — Довольно будет и троих. Вы же с господином Ленье останетесь здесь, с его высочеством.

— Вот, конечно, вы непременно найдете там герцога Гоэллона! — обиженно возопил его высочество. — Он там прячется, по-вашему? Сходили уже один раз…

— Не исключено, что герцога Гоэллона найдете именно вы, — с улыбкой ответил брат Жан. — Если он выйдет к нашему костру, берите его в плен.

— Ну-ну, — усмехнулся Саннио. — Поймал охотник медведя, кричит об этом на весь лес, а ему другие охотники отвечают — ну так тащи его сюда! Не могу, говорит, он меня тоже поймал… Ладно, пойдемте. Это даже интересно, посмотреть все заново… До рассвета еще было часа четыре, но всем троим казалось, что уже давно наступило утро, пусть туманное и сумрачное, но достаточно светлое. Только по глухой сонной тишине, царившей над немногими палаточными лагерями, можно было догадаться, что на самом деле — ночь, самые сладкие ее часы, которые все добрые паломники предпочитают проводить в глубоком невинном сне, вместо того, чтобы шарахаться в кромешной тьме по местам, куда подобает входить только в благочестивом настроении и с должным сопровождением. Теперь оказалось, что изнутри Нерукотворный Храм красив той же дикой красотой, что и снаружи. Человеческие руки не могли бы создать подобную, а человеческий разум — задумать. При взгляде вверх, к высоким сводам, кружилась голова. Здесь не было ни одной прямой линии, ни одной законченной дуги — каждая плавно переходила в другую. Переплетение искривленных плоскостей, сложные узоры граней, неожиданные углы и застывшие посреди биения каменные фонтаны — все это повергало в легкий трепет; в первую очередь своей чуждостью, и только потом уже приходила в голову мысль о невероятной мощи, которая понадобилась для воплощения подобного чуда. Человек, осмелившийся спорить с теми, кому по силам воздвигнуть Храм — либо герой, либо безумец, лишенный страха. Если только история Храма — не очередная ложь… Ханна Эйма оказалась права — ничего нового они не увидели. Осматривать Храм можно было до бесконечности, а спрятаться в нем — легче легкого. Сколько здесь одних пещер? Наверное, больше тысячи. Саннио посочувствовал паломникам, которым нужно было подняться до самого верха; а когда брат Жан рассказал, что путь занимает время с рассвета до полудня, посочувствовал вдвойне. На слово «рассвет» он обратил внимание лишь десяток минут спустя: до того больше прислушивался к окружающему. Все время казалось, что в тишине звучат лишние шаги, порой выбивающиеся из общего ритма, а к спине приставлено острие чужого недоброго взгляда.