Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Но когда он встретился со Сталиным, все прошло хорошо, как и предсказывал Гарриман. Встреча состоялась в семь вечера, в сталинской квартире в Кремле. Стол был накрыт, бутылки откупорены, и снова началось дружеское подшучивание. Черчилль не удержался и упрекнул Сталина в том, что он заключил пакт с Гитлером. Сталин, в свою очередь, спросил, почему британцы пытались сбросить бомбу на Молотова, когда тот был в Берлине в 1940 году. Черчилль ответил: «Во время войны нельзя пренебрегать никакими возможностями». Сталин, расстроенный отменой арктических конвоев, спросил: «Разве у английского флота нет чувства гордости?» Черчилль заверил Сталина, что все делается правильно; он отвечает за свои слова, поскольку «много знает о флоте и морской войне». «Это означает, – вмешался Сталин, – что я ничего не знаю». В ответ Черчилль произнес монолог о разнице между морской державой и сухопутной державой; в мае он уже объяснял это Молотову. Встреча затянулась. Черчилль, который планировал поужинать в этот вечер с польским генералом Владиславом Андерсом, приехавшим в Россию в поисках пропавших без вести тысяч польских офицеров, послал генералу записку с сообщением, что их встреча отменяется. Сталин с Черчиллем разговаривали – и пили – до полуночи, обмениваясь историями и информацией. Черчилль рассказал Сталину, что британцы планируют высадку на французском побережье, в Дьепе; Сталин предложил поделиться с британцами чертежами новой ракеты (он этого так и не сделал). В час ночи подали молочного поросенка. Сталин предложил Кадогану вместе атаковать жертву, а когда Кадоган отказался, Сталин обрушился на жертву в одиночку. Черчилль ушел в три часа ночи с «раскалывающейся от боли головой» (это единственное упоминание о действии алкоголя в его мемуарах). На рассвете он улетел в Тегеран[1408].

Он вернулся в Каир 17 августа, придя к выводу, как он позже сказал в палате общин, что Сталин «человек неисчерпаемо смелый, властный, прямой в действиях и даже грубый в своих высказываниях… Однако он сохранил чувство юмора, что весьма важно для всех людей и народов, и особенно для великих людей и великих народов… Я надеюсь, что заставил его поверить в то, что мы будем верными и надежными соратниками в этой войне, но это в конце концов доказывается делами, а не словами»[1409].

Ранним утром 19 августа Луис Маунтбеттен начал самую крупную военную операцию 1942 года, операцию в Дьепе, на земле, на море и в воздухе, в которой было задействовано 5 тысяч, по большей части, канадских пехотинцев, при поддержке тридцати танков «Черчилль». Об этой операции Черчилль рассказал Сталину во время визита в Москву. В Каире Черчилль ждал доклады о результатах. Результаты были ужасными – почти тысяча убитых и 2 тысячи взятых в плен. Черчилль и начальники штабов, одобрившие операцию в Дьепе, несли ответственность за неправильную оценку ситуации Маунтбеттеном.

В первом докладе после боя, дошедшем до Черчилля, Маунтбеттен сообщал, что «у вернувшихся солдат отличный боевой дух… Все, кого я видел, находятся в форме». Учитывая количество погибших и взятых в плен, увидеть он мог немногих. Основываясь частично на ошибочных разведывательных данных, Черчилль телеграфировал военному кабинету: «Результаты полностью оправдывают тяжелые потери». И только спустя недели, когда стали известны реальные цифры потерь, Черчилль понял всю безрассудность этой затеи. Однако с политической точки зрения операция сыграла важную роль, поскольку доказала неоправданность проведения каких-либо операций на Европейском континенте в 1942 году. Даже если бы у союзников было необходимое количество десантных судов для вторжения, а у них не было, результаты Дьепа убедительно свидетельствовали о том, что для подобных операций требуется более значительная огневая мощь, больше танков, специальных танков для расчистки минных полей и парашютистов для подрывных работ в тылу врага. Это подтверждало утверждение Брука (и Эйзенхауэра), что удержать плацдарм высадки можно только с помощью массированных воздушных бомбардировок немецких позиций и при наличии путей подвоза к побережью. Это говорило о необходимости огневой поддержки с моря в тот момент, когда войска достигнут побережья, и после высадки посредством заградительного огня ликнкоров с дальнего расстояния, а не канонерских лодок с близкого расстояния. Учитывая, что американская 8-я воздушная армия только делала первые шаги, а десятки военных кораблей, необходимых для поддержки любой крупномасштабной высадки, были разбросаны по Атлантике, выполняли функции эскорта конвоев, из Дьепа можно было сделать только один вывод относительно второго фронта: никакие дальнейшие высадки не могут рассматриваться по крайней мере в течение года. Это было понятно любому разумному человеку, но, как несколько дней назад узнал Черчилль, Сталин таким человеком не был[1410].

Черчилль любил говорить, что оценивает результаты, а не людей. Кровопролитие в Дьепе могло стоить Маунтбеттену карьеры, и стоило бы, не будь он черчилевским любимцем. Черчилль безжалостно избавлялся от тех, кто ему не нравился, но это не относилось к Маунтбеттену. К концу лета штаб командования комбинированными операциями Маунтбеттена насчитывал более 350 человек, включая десятки американцев. Штаб из небольшого подразделения превратился в феодальное владение Дики. Хотя по бумагам вице-адмирал, генерал-лейтенант и маршал авиации Маунтбеттен отчитывался перед начальниками штабов, на самом деле ему была дарована неслыханная власть, которой он пользовался почти единолично. Брук был невысокого мнения о его командных способностях и еще более низкого мнения о его планах. Однако Дики удалось очаровать многих, включая Франклина Рузвельта, которому, как бывшему моряку и потомку моряков, нравился внешний вид Дики. Леди Эмеральд Кунард, знаменитая своими блестящими приемами, не любила Дики и сказала Джоку Колвиллу, что Маунтбеттен «был одним из самых скучных людей, которых она знала; он думал, что может спрятать необразованность (он не читал книг) под внешней привлекательностью». Но в ближайшие месяцы Черчилль назначит Дики командовать намного более важными театрами военных действий, сначала в Бирме, позже в Индии. Он заслужил доверие Черчилля и, самое важное, его полную преданность. Это все, что ему было нужно[1411].

Позже Черчилль написал, что из Дьепа был вынесен важный урок и что канадцы погибли не зря. Но британским военачальникам не требовалась катастрофа, подобная Дьепу, чтобы извлечь урок; им полагалось планировать, а не экспериментировать. Всем, включая Черчилля, который в этом случае не уделил обычного внимания мельчайшим подробностям, было хорошо известно, что Маунтбеттен нарушил принципы огневой поддержки и превосходящей силы. Операция полностью провалилась, и множество жизней, принесенных в жертву в попытке осуществить эту операцию, не соответствует достигнутым результатам. Брук обсуждал план операции по меньшей мере на двух штабных совещаниях и не высказывался против плана высадки в Дьепе. И только когда стали известны точные списки погибших, Брук признался в дневнике, что «для подобной операции» общие потери – 3 из 5 тысяч человек – «слишком тяжелые». Обычно Брук сразу обрушивался с критикой на Маунтбеттена, но в этот раз не стал. Как и Черчилль, который в первую очередь подумал о том, что его новый командующий 8-й армией, Бернард Монтгомери, мог приложить руку к планированию этой провальной операции, прежде чем отправиться из Англии в Каир. Но это было не так. На самом деле операция изначально была назначена на начало июля, но из-за ненастной погоды и немецких атак с воздуха ее пришлось отложить. Монтгомери посоветовал забыть об этом плане и никогда к нему не возвращаться. Монтгомери не нес никакой ответственности за Дьеп, а Маунтбеттен избежал этой ответственности. Но Бивербрук сильно переживал из-за смерти своих друзей-канадцев и до конца жизни ненавидел Дики Маунтбеттена[1412].