Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

После почти тридцати шести месяцев войны единственный генерал, которому Черчилль не мог не отдать должного, был не британец, а Эрвин Роммель, которого он назвал «великим генералом», выступая перед невероятно удивленными членами палаты общин. В то лето британское правительство провело опрос с целью выяснить мнение общества об армии, которое, написала Молли Пэнтер-Доунес, никогда не согласовывалось с количеством наград, полученных Королевским военно-морским флотом и Королевскими военно-воздушными силами. В числе прочего домовладельцев просили назвать имя «выдающегося генерала». Правительство считало, что респонденты назовут имя британского генерала. Но большой процент опрошенных ответил: «Роммель». Англии и Черчиллю нравились «первоклассные исполнители». Но этим ограничивалось черчиллевское уважение к Роммелю. Перед отъездом из Каира он приказал Александеру и Монтгомери «захватить и уничтожить при первой возможности немецко-итальянскую армию под командованием фельдмаршала Роммеля»[1413].

Вечером 23 августа Черчилль, доктор Уилсон и Гарриман вылетели на «Коммандо» из Каира в Гибралтар. Брук со своим штабом вылетел спустя пятнадцать минут на B-24 «Либерейтор». Четырнадцатичасовой перелет проходил над пустыней, Французской Северной Африкой до моря, где из-за низкой облачности они летели всего в 30 футах над Средиземным морем. По мнению капитана, они уже должны были увидеть Гибралтар, но над водой висел тяжелый туман. Гибралтар не просматривался. Черчилль сел на место второго пилота, как он всегда делал при заходе на посадку. Взглянув в иллюминатор, он высказал опасение, что они могут врезаться в Гибралтар. Вандерклут, занятый управлением самолета, пробормотал несколько успокоительных слов. Через несколько тревожных минут, вспоминал Черчилль, «туман рассеялся и впереди возвышалась гибралтарская скала». Вандерклут посадил самолет, и охранники Черчилля, опасаясь попыток покушения, настаивали, чтобы он остановился в доме губернатора и никуда не выходил. Черчилль отказался, заявив, что хочет осмотреть крепость и для этого представится американским туристом, у которого болят зубы (повязка закроет половину лица). Но он остался в доме губернатора и во время завтрака дал понять, что лучше бы остался в Египте, на фронте, главным образом потому, что согласно «Ультра», через несколько дней Роммель собирается перейти в наступление. Но он был премьер-министром, а не фельдмаршалом, и его место было в Лондоне, а не на передовой. Вечером, в бешенстве оттого, что приходится лететь не на фронт, а с фронта, он сел в самолет[1414].

Роммель атаковал 31 августа. «Что мне требовалось, – позже написал Монтгомери, – так это битва, которая будет вестись в соответствии с моими представлениями». Так и случилось. Роммель хотел обойти 8-ю армию с южного фланга, по Катарской впадине, точно так, как он обошел фланг армии Ричи в Газале тремя месяцами ранее. Монтгомери, ожидая от него подобной тактики, укрепил позиции у хребта Алам-эль-Хальфа, развернув там большую часть артиллерии, 400 танков и пехотную дивизию. Роммель ожидал, что Монтгомери предпримет контратаку, а он в это время обойдет фланг Монтгомери и нанесет удар в центр 8-й армии. Монтгомери разгадал план Роммеля, и немец телеграфировал своему средиземноморскому командующему, фельдмаршалу Альберту Кессельрингу: «Свинья атаковать не будет». На самом деле Монтгомери, всего две недели назад принявший командование – Черчилль назвал 8-ю армию «смелой, но сбитой с толку», – не был готов атаковать, но был готов защищать свою территорию. Монтгомери издал приказ, в котором указал, что в случае атаки противника отступления не будет: «Мы будем сражаться на тех позициях, которые занимаем, и, если не удержим их живыми, останемся на них мертвыми». К 3 сентября Роммель понял то, что понимали те, кто давно знал Монти: Бернард Монтгомери сражается только на своих условиях. 4 сентября Роммель нанес удар по позициям Алам-эль-Хальфы. Две армии снова стояли друг напротив друга, запыленные и воинственные, но между этим противостоянием и всеми остальными начиная с 1941 года было два существенных отличия. Королевские ВВС достигли превосходства в воздухе, а триста «Шерманов» добавили мощи армии Монтгомери. Роммель, отчаянно нуждавшийся в людях, топливе и танках, обещанных Гитлер, был вынужден отступить[1415].

Черчилль был в восторге от блестящей обороны 8-й армии, но, будучи по натуре нетерпелив, настойчиво просил Брука, чтобы Монтгомери как можно скорее нанес удар. Черчилль, написал Брук в дневнике, «всегда думал о генералах и их репутации и никогда не нападал до тех пор, пока полностью не прояснял все вопросы». Монти, будучи еще не готовым переходить в наступление, защищал свои позиции, и от Роммеля, и от Черчилля. И Черчилль тоже понял то, что понял Роммель у Алам-эль-Хальфы[1416].

В начале октября от Сталина приходили сообщения, на основании которых можно было сделать вывод об ухудшении положения Красной армии. У люфтваффе в России было преимущество два к одному. Сталин требовал по пятьсот истребителей в месяц – более 10 процентов американской продукции, – чтобы исправить положение. Превосходство люфтваффе косвенно подтверждало заявление Сталина, что британские бомбардировки Западной Европы не уменьшат давление на Россию. Американцы еще не сбросили ни одной бомбы на Германию, в то время как люфтваффе в начале октября уничтожили большую часть Сталинграда.

Уже месяц 6-я армия Паулюса сражалась в черте города; были разрушены завод «Красный Октябрь» и тракторный завод. Все, что требовалось от Паулюса, чтобы обеспечить победу Гитлеру, – это дойти до берегов Волги и удерживать свои позиции. Черчилля вновь стала мучить мысль, что Сталин может заключить сепаратный мир с Германией. Монтгомери пока не был готов атаковать в пустыне. Танки, в которых он нуждался, отправились в Россию, но этого было недостаточно, чтобы успокоить Сталина, который требовал 8 тысяч танков в месяц, больше, чем производилось в Америке. В Атлантике немецкие подводные лодки отправляли на дно больше кораблей, чем союзники могли обеспечить замену. Из-за необходимости использовать все доступные эсминцы для защиты флота, готового отплыть из Америки в Британию для участия в операции «Факел», конвои в Россию больше не отправлялись. Сталин, которому требовалось 500 тысяч тонн поставок в месяц (порядка семидесяти грузовых судов), снова обвинил Британию, как уже делал это летом, в краже продовольствия, оружия и снаряжения, в котором нуждалась Красная армия. Словно для того, чтобы усилить сталинскую паранойю, британцы с американцами отменили октябрьский конвой в Мурманск, и это после просьб Сталина об увеличении помощи. Ситуация в Средиземноморье была не лучше. На Мальте запасов еды оставалось меньше чем на две недели; по этому поводу Брук написал в дневнике: «Одному Богу известно, как нам удастся сохранить Мальту». Тем временем Черчилль давил на Брука, чтобы он заставил Александера и Монтгомери перейти в наступление, которые, по оценке Брука, еще не были к этому готовы. В дневнике Брук написал: «Он [Черчилль] страдает обычной болезнью: ужасное нетерпение перейти в наступление»[1417].

Пока Черчилль ждал, как развернутся события в Египте, в Лондон с трехнедельным визитом прибыла Элеонора Рузвельт. Как и Гарриман, она привезла виргинскую ветчину. Во время ее пребывания в Лондоне они с Клементиной совершали осмотры (тщательные и утомительные) пострадавших домов, авиабаз и бомбоубежищ. Во время встречи с темнокожими американскими солдатами ей «понравилось, что их офицер, белый, настаивал, что его солдаты – лучшие в армии». Первая леди, политическая активистка, относилась к тем женщинам, которых мужчины черчиллевского поколения обычно обходили стороной, в отличие от суфражисток, прокладывающих себе путь в мужских профессиях, для которых они не подходили. Черчилль понимал, что миссис Рузвельт важная политическая фигура, и не только потому, что является женой президента. Согласно опросу, проведенному Институтом общественного мнения Гэллапа, на двух американцев, считавших, что первая леди слишком много говорит, приходилось трое, которые «одобряли ее решимость и способность говорить ясно и отчетливо». Элеонора Рузвельт постоянно давала советы мужу по политическим вопросам, включая вопросы, связанные с совместной службой черных и белых в армии Соединенных Штатов. Ее настойчивость в этом вопросе принесла плоды. Джордж Маршалл заверил Рузвельта, что в составе войск, отправленных в Британию, будет 10 процентов афроамериканцев[1418].