Сложенный веер - Сильва Плэт

Теперь, когда Медео стал старше, удар крылом по лицу наотмашь — не повод издавать звуки. А вот собственное крыло, застрявшее в прутьях кровати и вывернутое наизнанку, когда при падении ты налегаешь на него всем своим весом, — это уже серьезно.

— Святая Лулулла! — выдыхает Медео.

— Что? Что с тобой? — Эрл встревожено ощупывает его, быстро пробегает пальцами по грудной клетке, животу, бедрам (Медео закрывает глаза и перестает дышать), возвращается на плечи, спускается к запястьям.

— Медео, что я тебе сделал?!! — голос у Эрла срывается от нежности и отчаяния.

— Ты уронил меня с кровати, — грубее, чем надо бы, отвечает Медео, делает глубокий вдох и на выдохе резко выдергивает крыло из кроватной решетки. — И перестань меня лапать, я не деле.

Я когда-нибудь научусь сначала думать, а потом говорить? Кровь ударяет Медео в лицо, когда он видит, как испуганно Эрл отрывает от него свои руки, прижимает их к груди, сам вжимается в пол, словно хочет оказаться подальше от Медео. Ресницы виновато вздрагивают, губы шепчут:

— Прости, прости, извини, пожалуйста. Я не хотел. Медео, я никогда… это…

Медео молча смотрит на него сверху вниз. На длинные темные волосы, разметавшиеся по полу, на вывернутые мертвые крылья, на которых он распростерт так, как не смог бы лежать на своих, пронизанных живой мышечной тканью, ни один дар Аккалабата (Эрлу все равно, он не чувствует), на невидящие зрачки, пытающиеся найти в окружающей его многолетней тьме то место, где стоит Медео.

— Медео? — в голосе Эрла паника. — Ты здесь?

Иногда у Эрла бывают такие моменты: ему кажется, что вслед за зрением он утратил и слух. Медео уже не раз приходилось лечить его от страха потерять и этот канал связи с окружающим миром — успокаивать, уговаривать. Но в этот раз он не трогается с места, даже не шевелит крыльями, чтобы их шорохом разубедить Эрла.

— Медео?!!

Эрл вскидывает руки над головой, хватает ими воздух. Медео присаживается рядом на корточки, спрашивает очень серьезно:

— Эрл, ты знаешь, что про меня говорят? Что для меня нет ничего святого? Что я мразь и подонок?

Эрл облегченно вздыхает.

— Ты здесь.

— Эрл, ты знаешь, что я такое?

— Да знаю я…

— Ну, тогда ладно, — Медео прижимает одной рукой заведенные за голову ладони Эрла к полу, второй — аккуратно расстегивает безрукавку. — Тогда для тебя не будет неожиданностью то, что мы сейчас сделаем.

Лисс Ковальская

Единственный существенный недостаток Аккалабата — это непомерно высокие требования, предъявляемые здесь к внешнему виду прекрасной деле. Лисс Ковальская с удовольствием показала себе в зеркале язык. В таких светлых волосах, как у нее, седину будет видно еще не скоро, а крошечные морщинки, разбегающиеся из уголков глаз, Хьелль Дар-Халем не замечает. Но ходить по утрам в теплом велюровом халате до пят или ездить на лошади в кроссовках и джинсах — это превыше его понимания, это вне его разумения, и, если уж Ваш муж — главнокомандующий и верховный дар Империи, будьте добры, госпожа Ковальская, будьте добры…

Лисс зевнула, отошла от зеркала, натянула через голову светло-лиловую амазонку и, нагнувшись над кроватью, провела тыльной стороной ладони по щеке мужа. Лорд Дар-Халем прореагировал молниеносно: перевернулся, сгреб ее, завернул в клубок одеяла, радостно воззрился сверху.

— Доброе утро, миледи!

— Доброе утро, милорд! — Лисс с чувством выплюнула изо рта прядь волос. — Выпусти меня сейчас же! Жарко, и вообще у меня после вчерашнего все болит.

— А я тебе говорил, — Хьелль разжал объятия, давая ей возможность выкарабкаться из-под одеяла. — На наших лошадях деле должна сидеть боком, а не по-мужски, свесив ноги на разные стороны. Потому что в амазонке. То, что ты пытаешься ездить на лошади в брюках, ей непонятно. Она не понимает, что ты есть прекрасная деле и тебя надо возить чинно и аккуратно. Думает, что на нее взгромоздился какой-то неловкий тейо, вот и волочет тебя через пни и канавы напропалую. В результате — отбитая… ммм…

— Попа. — Лисс улыбнулась: никаким Анакоросом не заставишь аккалабатского дара называть вещи своими именами. — И лошадь, конечно, да, все знает и понимает. Одна я у тебя дурочка.

— Нууу… — лорд Дар-Халем низко склонился над женой, накрутил себе на нос прядь ее белокурых волос.

Осторожный стук в дверь прервал их объятие.

— Что там, Тургун?

Лисс всегда поражала способность мужа по звуку шагов, по стуку в дверь, по шороху отодвигаемой портьеры угадывать, кто идет. Как-то она спросила его об этом. «Я хочу жить», — был ответ.

— К вам лорд Дар-Пассер, — послышалось из-за двери. — И, осмелюсь заметить, в чрезвычайно разгневанном состоянии.

Подобная куртуазность выражений от тейо Тургуна — само по себе явление исключительное и объясняющееся отнюдь не присутвием деле в спальне у господина. Обычно он бы сказал «… злобный, как демон Чахи». Лисс вопросительно посмотрела на мужа:

— Это что-то связанное с исчезновением Медео и Эрла?

Вчера принесли короткую записку от Кори, в которой он сообщал, что четвертый день нигде не может найти брата, как сквозь землю провалившегося и прихватившего с собой, согласно обвинениям верховного дара Пассера, его немощного сына Эрла. «Не то чтобы я их очень искал», — гласила последняя фраза. Лорд Дар-Халем усмехнулся и сунул записку под канделябр на камине. Но Лисс заметила, что на лбу мужа пролегли сумеречные тени.

— Лисс, сейчас десять часов утра. Войны нет. В Виридисе тихо. Покою Империи ничто не угрожает. Потревожить в такое время верховного маршала Аккалабата можно только по очень срочному личному делу. Так что суди сама, — чеканя эти слова, лорд Дар-Халем быстро набрасывал на себя одежду. Лисс привстала на краешке кровати, чтобы завязать ему орад. Он чмокнул ее в нос, дошел до двери, вернулся, сказал поспешно:

— Знаешь, если ты быстро приведешь себя в порядок — особенно волосы, можешь послушать. Тургун тебя проводит.

Не прошло и двух минут после ухода мужа, как Лисс, причесанная со всей доступной ей аккуратностью, выкатилась в коридор. Тейо Тургун низко поклонился, вздохнул: земная женщина никогда не научится укладывать волосы, а дорогущие гребни из прозрачного умбрена, которые лорд Дар-Халем заказал супруге специально к ее приезду, выглядят на ней как парадная упряжь из кожевенных мастерских Дар-Кауда на ямбренской корове. Но мальчику нравится. Он заслужил. После того горя, которое принесла ему смерть Сида, он имел право снова быть счастливым. Пусть даже с этой далеко не прекрасной деле. По крайней мере, она умеет его чесать.