История Франции - Марк Ферро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Роберт Шуман поддержал проект, который получил его имя, и добился согласия Аденауэра, который понимал, что соперничество с Францией могло парализовать возрождение Германии и, во всяком случае, лишить ее надежды на восстановление национального единства. Таким образом, при поддержке лидера Италии Де Гаспери, образовалось нечто вроде «Священного союза» трех христиан-демократов, которые были тогда у власти. В ЕОУС они видели упрочение своего объединения, а также способ противодействия могуществу коммунистов — это было сразу после прихода компартии к власти в Чехословакии.
Так что в своем первом варианте европейское строительство являлось одновременно символом примирения и орудием общей борьбы.
В то же время американцы, оказывая Европе помощь в рамках плана Маршалла, поддерживали такое объединение Европы: укрепление ее единства было им выгодно, так как позволяло более эффективно сопротивляться натиску СССР.
Германия, которая тогда еще не превратилась в экономического гиганта, но оставалась политическим карликом, позволила Франции руководить расширением союза. Однако вопросы расширения не обсуждались в обществе: сближение с Германией, тем более восстановление ее военной мощи, рождающаяся автономия этого экономического полюса наталкивались на враждебное отношение со стороны голлистов и коммунистов; впрочем, проект Европейского оборонительного сообщества (ЕОС) был провален. Новые соглашения по вопросу создания Общего рынка (ЕЭС), в данном случае по объединению сельскохозяйственной продукции, были заключены за закрытыми дверями: по свидетельству главного представителя Франции на переговорах в Риме — Мориса Фора, его задача облегчалась тем, что он «мог действовать за пределами дискуссий общественности», которая в то время занималась проблемой Алжира (1957).
Де Голль, с подозрением относившийся к европейскому строительству, которое могло подорвать суверенитет государств, согласился на создание Европейского сообщества по атомной энергии (Евратома), но воспрепятствовал вступлению в ЕЭС Великобритании, чему впоследствии уже не противился Жорж Помпиду.
Нефтяной шок 1973 г. приостановил развитие ЕЭС, которое возобновилось лишь в 1984 г. с назначением на пост главы Комиссии ЕЭС в Брюсселе Жака Делора: принятие Единого европейского акта 1986 г. означало отмену нетарифных барьеров между странами — участницами Общего рынка; этих стран на тот момент было уже десять[274].
Именно тогда к Общему рынку, дополненному Актом 1986 г., было предложено добавить единую валюту и Европейский центральный банк, а также институты с полномочиями, расширенными за счет суверенитета государств — членов ЕЭС. Но в то время проблемой Европейского экономического сообщества был его бюджет, так как Англия получала мало компенсации для развития своего сельского хозяйства, но активно пополняла бюджет благодаря таможенным сборам на пищевые продукты, ввозимые из стран Британского Содружества. Параллельно с этим, со вступлением в Сообщество Испании[275], в нем на треть выросло производство ранних овощей, что усилило перепроизводство в Европе, увеличило расходы на возмещение убытков и вызвало необходимость ввести производственные ограничения. Вскоре во Франции начинают возмущаться фермеры, так как их цены, компенсации и производимая продукция подвергаются контролю, и на них также накладываются ограничения, хотя до этого они делали вложения, чтобы производить больше. В 1995 г. расходы на фермеров составляют до 45 процентов бюджета Сообщества.
Когда в 1992 г. Миттеран собирался вынести на референдум Маастрихтский договор, в котором речь шла о создании единой европейской валюты, то с исторической точки зрения Франция оказалась в ситуации, напоминавшей Тридцать славных лет. Громче раздавались голоса не тех, кому был выгоден единый рынок, — промышленников, крупных производителей зерна и т. д., — а тех, кто стал жертвой свободной конкуренции и Брюссельских постановлений. Они считали, в частности, что отчисления на социальное обеспечение во Франции были выше, чем в других странах — членах ЕЭС, как, например, Испании, Италии и др., и что они слишком сильно давят на французских производителей. Во время кампании «за» или «против» Маастрихтского договора партии выразили свое отношение к нему, так что наконец были озвучены цели европейского строительства, хотя условия договора имели спорный характер. И правые и левые партии раскололись. В правом лагере Жискар д’Эстен, Ширак, Балладюр плюс центристы во главе с Франсуа Байру были за договор; однако Филипп Сеген, Шарль Паскуа и Филипп де Вилье были против, так же как и крайне правые во главе с Ле Пеном. В левом лагере договор поддерживали социалисты, но Жан Поль Шевенман и коммунисты были против. Сторонники принятия договора победили с небольшим преимуществом, набрав 51 процент голосов. Что касается противников договора, то они образовали новую политическую группу сторонников национального суверенитета, однако разное политическое происхождение не позволило им прийти к единым позициям. Тем не менее такой же раскол произошел среди партий, когда на повестку дня встал вопрос о регионализме и сепаратистах на Корсике.
Произошли и другие изменения. Во-первых, изменилось отношение к ЕС [276] США, которые стали воспринимать единую Европу как экономического соперника, развивающегося все более динамично, например в том, что касается самолетостроения, химической промышленности и т. д. Однако единая Европа сохраняла душок антисоветской и антироссийской политики, поскольку в ее ведомствах шла речь о присоединении соседей России, бывших стран соцлагеря, и даже бывших республик СССР, как, например, Украины, но ни разу не возникало мысли о вступлении в ЕС самой России, как будто она была менее европейской страной, чем, например, Турция.
Другое изменение состояло в том, что Германия, как и Франция, стала стремиться к тому, чтобы стать движущей силой Европы, хотя изначально Франция стремилась к интеграции с ней, чтобы контролировать ее развитие. После своего объединения Германия стала склоняться к мысли, что ее политическая модель — регионализм — способствует развитию многообещающих экономических объединений и может соперничать с моделью Франции; таким образом, возникает альтернатива: что будут строить страны ЕЭС — «Европу наций» или «Европу регионов»?
Подвести итоги этого проекта и оценить то, что уже сделано, довольно трудно. Среди негативных его последствий для Франции можно назвать постепенную и незаметную эрозию государственного суверенитета, хотя очевидно, что глобализация принесла столько же убытков и преимуществ экономике страны, сколько и европейская интеграция. Бесспорно и то,
