"Господин мертвец" - Константин Соловьёв

- Мы знаем это, господин унтер. Мы все мертвы.

- Но каждый день, который мы существуем, спасает тех, кто еще жив. Мы не можем броситься в самоубийственную атаку. Не имеем права. Потому, что если мы это сделаем, завтра некому будет спасать живых. Что вы хотите сказать, ефрейтор Крамер?

- Только то, что сожалею о своих заблуждениях, - сказал тот, - Я всегда считал, что Чумной Легион – это то необходимое зло, которое должно существовать в мире, чтобы компенсировать ужасы войны.

- Передумали?

- Так точно, господин унтер. Теперь, глядя на то, как мертвецы наблюдают за гибелью живых, я начинаю думать, что этому миру не требуется спасение. Даже такой ценой. Мир, в котором живые гибнут за мертвецов, уже не нужно спасать. Возможно, вечная война – это единственное, чего он заслуживает. Разрешите идти?

- Займите свое место в траншеях, ефрейтор, - Дирк подчеркнуто спокойно кивнул ему, - У вас сейчас много работы. Всех остальных это тоже касается. Займитесь своими отделениями, господа, а если у кого в языке завелись паразиты и ему охота им почесать, сейчас не самый удачный момент. Готовьтесь к обороне.

- Французы сунутся? – деловито спросил Клейн.

- Несомненно. Но сперва прикончат остатки полка фон Мердера, - сказал Карл-Йохан, - После этого их ничто не будет сдерживать. Даже рота мертвецов.

- Оружие наизготовку! Пулеметам – экономить патроны. Расчистить все проходы и заминировать основные. Штальзаргов разместить в ключевых точках. Взять столько ручных гранат, сколько можно унести.

- Так точно! – Тоттлебен отрывисто козырнул, - А если…

- Если их окажется много, решать придется налету. За первую траншею не держаться, оставаться там лишь до тех пор, пока французы не подойдут на расстояние броска гранаты. После этого отходить в тыл. Организованно, соблюдая целостность отделений. Работать в энергичной обороне. Каждое отделение действует своими силами, при первой возможности стараясь наносить не очень глубокие контрудары и устанавливая связь с соседями… «Висельники», по местам!

Через несколько секунд в наблюдательном пункте остался только он. И еще Шеффер. Надежный молчаливый Шеффер, вечно скользивший тенью за ним. Ничего не ждущий, не рассуждающий, не задающий себе вопросов, на которые еще не придуманы ответы. Поймав взгляд командира, он вытянулся по стойке «смирно», ожидая приказа. Но приказа не последовало.

- Я зря притащил Крамера к мейстеру, - сказал Дирк, сжимая бесполезный бинокль, - Не надо было этого делать. Он не из тех, кто может принять. Проклятый идеалист. От таких одни неприятности.

Шеффер молчал, Вряд ли он знал, что ответить, даже если бы мог говорить.

- Но я же не могу пойти к мейстеру и сказать, что ошибся? Что он поднял не того парня? Что лучше бы Крамеру сейчас лежать в свежей могиле и разлагаться? Проклятый защитник… Он не понимает, что сегодня надо защищать уже не людей, а страну. Что надо кидать в раскаленную печь, которую мы сами растопили, тысячи людей. Живых, мертвых, вперемешку… Что живые должны гибнуть за мертвых, а мертвые за живых. Что все мы здесь мертвецы, только у некоторых еще бьется сердце…

Шеффер молчал, непонимающе хлопая глазами. Он был растерян. Еще ни разу Дирк не говорил с ним так, и денщик пытался сообразить, как должен реагировать.

- Он этого не простит. Крамер. Я видел его глаза. Он выполнит мой приказ сегодня, и все остальные приказы тоже выполнит. Но никогда не простит. Я это отчетливо увидел. Теперь он будет презирать меня, как я сам когда-то презирал тех, кто видит в мертвецах лишь нерассуждающее пушечное мясо. Слишком простодушен. Слюнтяй. Не понимает, что стоит нам поддаться жалости, как все будет кончено. Мы потеряем то, что завоевывали четыре года. Мертвецы не могут жалеть. У них есть задачи, есть приказ. Госпожа тоже не знает жалости… Черт возьми, на что ты так уставился? Дай мне другой бинокль и займись делом!

Дирк вернулся в привычный мир, громыхающий металлом, звенящий, дергающийся, наполненный грязным дымом вместо воздуха.

Поле боя, перепаханное последней канонадой, выглядело свежей разворошенной раной. Серых фигур осталось мало, так мало, что Дирк не сразу и заметил их. Из тех, кто часом раньше покинул траншеи, осталось едва ли несколько взводов. Зажатые между осыпающимися стенами разрывов и язвящим свинцовым потоком, хлещущим без остановки, они бросили попытки добраться до противника или отступить. Отступление под таким огнем было бы равносильно самоубийству.

Уцелевшие залегли, используя воронки и насыпанные наспех брустверы. Копали лопатками, касками, иногда просто руками. И не все успевали выкопать себе яму, достаточно глубокую даже для мелкой могилы. Пули находили их тощие тела, прижавшиеся к земле, и кромсали их, потроша тела и вышвыривая внутренности, дробя кости и сминая головы.

Если бы фон Мердер не схватился с такой готовностью за сводку Хааса, если бы был осторожнее, предусмотрительнее…

Хаас.

- Я убью его… - пробормотал Дирк, не в силах оторвать от глаз окуляры проклятого «цейса», раскалившиеся как свежестрелянные гильзы, - Пусть только это закончится. Найду и сам оторву его голову!

Это Хаас доложил о том, что французские траншеи пусты. С его подачи фон Мердер отправил своих людей в бой, из которого они не вернутся. Значит, кровь и на руках люфтмейстера. Много крови. Слишком много крови для простой ошибки. Потому что ошибки не было. Хаас не мог ошибиться, ведь переговоры люфтмейстеров – это не телеграф и не радио, их невозможно исказить или подделать. Дезинформация. Расчетливая, продуманная диверсия. Предательство.

Металл «цейса» тонко затрещал в руках. Не сознавая этого, Дирк сжал бинокль так сильно, что едва не раздавил. Как будто бездушные линзы были виноваты в том, что показывали. А показывали они то, чего Дирк видеть не хотел, но в то же время заставлял себя смотреть. Как если бы отвернуться сейчас было слабостью, предательством.

Какой-то бедолага-пехотинец, ютившийся в неглубокой воронке, заорал что-то неразборчивое и бросился в сторону своих траншей. Слишком велико расстояние. Если бы артиллерия оберста прочесала передний край французских позиций, если бы пулеметные команды прижали пуалю к земле, если бы атакующие волны поддерживали друг друга винтовочным огнем – это могло бы удасться.

Но слишком велико расстояние. Солдат бежал, а Дирк зачем-то считал его шаги, и если бы его сердце билось, на каждом шаге оно бы тревожно сжималось. Дирк загадал, что если солдат пробежит двадцать шагов, то уцелеет. Десять. Четырнадцать. Восемнадцать.

На двадцать втором в нескольких метрах от него хлопнула минометная мина, подняв небольшой, в человеческий рост, фонтан земли, булькнувший на поверхности подобно брошенному в пруд камню. Веер осколков был неразличим с наблюдательного пункта, только видно было, как бегущая фигура вдруг подпрыгнула на одной ноге, нелепо, словно это было частью какой-то детской игры, распростерла руки, пытаясь обнять небо, и рухнула боком, скрывшись из поля зрения.

Были и те, кто действовал хладнокровно, но их было меньшинство. Они подготавливали ячейки в податливой земле, наспех маскировали их и замирали, стараясь не выдать себя. Таким везло больше. Но засыпавшая поле снарядами французская артиллерия подминала и живых и мертвые тела, не делая особых различий. Огневые валы грохотали вдоль и поперек, то сливаясь в неровную оглушающую дробь, то ухая отдельными ударами, от которых начинало звенеть в ушах.

В наблюдательный пункт ввалился Херцог. Он не запыхался, свое огромное ружье держал аккуратно, но был покрыт пылью и взъерошен. Шлем он по привычке не надевал – тяжелый стальной «череп» мешал снайперу приникнуть к телескопическому прицелу.

- Сегодня в аду будет тяжелый день, - заметил он, увидев Дирка, - Может не хватить сковородок.

Дирк оставил шутку без ответа.

- Охотишься?

- Да. Сегодня хороший день для охоты. И погода превосходная. Отличное соотношение пороха и воздуха, не находишь?

Херцог упер свой «маузер» прикладом в живот, отвел затворную ручку, ловко вставил патрон и мягко щелкнул затвором.

- Я посижу у тебя в гостях?

- Не возражаю.

- С твоего наблюдательного пункта самый лучший вид. Надолго не задержусь.

- Я думал, ты охотишься на танки.

- Вот именно. Поэтому я и говорю – хороший день.

- Ты видишь танки? – Дирк напрягся. Мощные линзы «цейса» демонстрировали лишь неровные изломы вражеских траншей, сверкающие частыми и острыми пулеметными звездами. Если мейстер прав и французы двинут в контратаку, танки могут стать неприятными гостями. Эти неповоротливые чудища, три года назад бывшие лишь поводом для насмешек и символом того, насколько странных чудовищ может породить война, давно стали предвестниками Госпожи, ее громыхающими металлическими воронами. Там, где появлялись танки, все живое торопилось спрятаться.

- Сами танки не вижу. Но чувствую.