Магнетрон - Георгий Бабат

Орджоникидзе взял трубку.

Некоторое время он слушал молча, поставив локоть на стол и опершись щекой на телефонную трубку. Другая рука то сжималась в кулак, то стояла ребром на столе, выдавая внутреннее волнение.

Постепенно лицо Григория Константиновича принимало все более и более грозное выражение. Народный комиссар выпрямился, хлопнул ребром ладони по столу и вскричал:

— Это возмутительно! Это чудовищно мерзко! Я не знаю, как его даже назвать за такой приказ, этого ужасно отсталого, несовременного товарища!

Но чем сердитее кричал на своего телефонного собеседника Орджоникидзе, тем свободнее чувствовал себя в этом кабинете Веснин.

Накричавшись как следует, Орджоникидзе продолжал уже гораздо спокойнее, но с большой силой убеждения:

— Вы поймите, что люди социалистической страны, овладевшие техникой, могут творить чудеса. С иждивенчеством надо покончить. Сначала давайте продукцию, а потом предъявляйте требования! Люди могут и хотят работать, надо только направить их, руководить ими, а этот приказ… Можно ли подписывать такие приказы!

Закончив разговор, Орджоникидзе снова улыбнулся Веснину:

— Мы остановились на вопросе о том, каково ваше самочувствие?

— Благодарю вас, — смутился Веснин.

— Не стоит благодарности! — сердито сказал Григорий Константинович, пряча улыбку в усах. — Я его спрашиваю, как сына, а он мне отвечает, как придворная дама.

Жуков и Волков рассмеялись.

— Присаживайтесь сюда, поближе к столу, товарищ Веснин, — продолжал Орджоникидзе, — и рассказывайте. То, что было и что есть, я знаю. — Орджоникидзе опустил руку на стенограмму доклада Веснина. — Хотелось бы поговорить о будущем. О будущем, самом близком, порядка двух-трех лет, и о будущем, рассчитанном примерно на десятилетие. Давайте помечтаем, а Николай Александрович Жуков и Георгий Арсентьевич Волков будут нас с вами поправлять, как люди более сведущие и сугубо практические.

Для Веснина Григорий Константинович Орджоникидзе был не только народным комиссаром тяжелой промышленности, но прежде всего легендарным товарищем Серго, героем гражданской войны, соратником Ленина, одним из основателей Советского государства.

Говорить с этим человеком, имя которого уже теперь принадлежало истории, Веснин не мог отважиться сразу.

Он начал путано и робко, но постепенно овладел собой, заставил себя сосредоточиться. Он говорил о перспективах развития техники сантиметровых волн, о возможностях, которые еще следовало бы испытать, об удельном весе этого нового раздела радиотехники среди прочих отраслей народного хозяйства.

Веснин чувствовал, что каждое произносимое им слово падало, точно капля воды на раскаленный песок. Он чувствовал, что мысль наркома далеко опережает его объяснения. Орджоникидзе мгновенно схватывал идею, развивал ее, и молодой инженер снова сбивался, ему становилось стыдно, ему казалось, будто он высказывает банальные, будничные истины.

Телефонный звонок опять прервал беседу.

На этот раз Григорий Константинович слушал молча, глаза его сузились, когда он начал говорить:

— Мы с вами, товарищ, люди не молодые, мы с вами помним спор в Московской городской думе по шинному вопросу. В 1895 году было внесено предложение запретить экипажам на резиновых шинах ездить после дождя рысью, дабы не забрызгивать прохожих. Дебаты по этому вопросу длились более тринадцати лет. «Шагом или рысью?» — помню, такие заголовки появлялись в московских газетах, кажется, еще в году 1908-м. Ну-с, а что касается вашего завода, товарищ, то, мне думается, вам без всяких споров необходимо немедленно переходить в галоп. Да, именно с места — в галоп! С низов поднялось новое великое движение передовых рабочих, новаторов производства, и это движение идет семимильными шагами вперед. Вы поступили совершенно правильно, нарушив график работ таким способом, как вы его нарушили, то есть забрызгав грязью тех прохожих специалистов, которые смотрят на завод с точки зрения своих узких интересов. Вы им напомните, что все мы служим прежде всего народу, и интересы Советского государства мы ставим выше всего. Мы не должны забывать, что работаем на грядущее, на коммунизм. Сколько чудесных людей выросло и сколько еще поднимется! Молодцы! Сильные, смелые люди. Действуйте!

Положив трубку на рычаг, Орджоникидзе сказал Жукову:

— Знаешь, с кем я говорил? Это очень далеко, на Востоке. У них уже утро. И эта линия высокочастотной связи работает на твоих лампах. Молодец, Николай Александрович! Хорошие лампы делают на вашем заводе! Не удивительно, что у вас построили магнетрон. Да, магнетроном занимались многие лаборатории, но построили вы… Позвольте, товарищи, — перебил себя нарком, — где же ваш магнетрон? Я ведь еще не видел его.

Веснин расстегнул свой парусиновый портфель и положил на стол магнетрон.

— Красивая вещь! — сказал Григорий Константинович, взяв прибор в руки. — Удивительно красивая! — повторил он, взвесив круглую медную коробку на ладони. — Такой сложный прибор, а выглядит так просто… Что, товарищ Веснин, стало просто, когда переделали раз до ста, а? Такую замечательную вещь… — продолжал Орджоникидзе, положив магнетрон перед собой на стекло, покрывавшее стол, — такую хорошую вещь вы принесли в таком плохом портфеле.

Нарком взял свой большой новый кожаный портфель, вынул из него бумаги, запер их в ящик стола и протянул портфель Веснину:

— Берите. В нем, я уверен, вы принесете в наркомат что-нибудь еще более интересное.

Володя покраснел, смутился и не знал, что сказать.

— Нет, так не годится, товарищ народный комиссар! — вмешался Жуков. — Нам на заводе никто не поверит, скажут — стащили портфель у наркома.

— Верно! — засмеялся Орджоникидзе. — Я распоряжусь, чтобы приделали к портфелю дощечку с соответствующей событию надписью.

Орджоникидзе положил магнетрон в ящик стола, провел рукой по лбу и, тряхнув головой, снова заговорил:

— Три года назад Кузнецкий металлургический комбинат выдал первый чугун. Вторая угольно-металлургическая база на Востоке, созданная совсем недавно и под руководством Партии, составляет гордость нашей страны. Она уже имеет исключительно важное значение в индустриализации Советского Союза. Теперь настало время создавать на Востоке новые базы для более тонких отраслей промышленности. За Уралом должен быть построен мощный комбинат электровакуумной промышленности… У меня ко всем вам троим большая просьба, товарищи. Мне бы очень хотелось, чтобы вы там, на месте, уточнили ряд вопросов, связанных со строительством… Георгий Арсентьевич, — Орджоникидзе повернулся к Волкову, — в курсе дела; он участвовал в составлении проектного задания. Но с того времени многое изменилось. Вот хотя бы магнетрон появился. Вы, товарищ Веснин, — Орджоникидзе улыбнулся своей обаятельной улыбкой, — позаботитесь, чтобы потребности вашей новой техники были учтены. Мой самолет в вашем распоряжении, товарищи. На завтра… то есть, простите, — взглянув на часы, засмеялся нарком, — уже на сегодня… предсказана хорошая лётная погода по всей трассе. Если вы не возражаете, то я дам знать пилоту, чтобы он ждал вас в семь часов утра на аэродроме. Пилот у меня — великий мастер своего дела. От него все воздушные ямы убегают. Полетите, как в люльке, и в самолете отоспитесь. Увидите красивую местность — там сейчас лиственницы совершенно золотые, а на кедрах шишки с кулак.

Этот полет за Урал, на Восток, был для Веснина подобен путешествию в чудесную сказку.

На память об этом сказочном крае он привез в Ленинград деревянную трубку с прямым чубуком, опоясанным тремя кольцами из разноцветной меди, да охотничий нож с рукояткой из маральего рога. В этих же местах Веснину довелось побывать десять лет спустя, в последние месяцы Отечественной войны. Из второй поездки он привез отсюда образец нового радиолокационного прибора, разработанного на молодом заводе молодыми конструкторами. И среди этих конструкторов был тот охотник, который десять лет назад подарил Веснину трубку и нож.

За Уральским хребтом

Простившись с Орджоникидзе, Жуков, Волков и Веснин условились встретиться в половине седьмого утра в аэропорту.

Веснин не страдал бессонницей. Он уснул, едва самолет оторвался от земли. После короткой остановки в Куйбышеве самолет снова набрал высоту и устремился дальше на восток. И Веснин снова задремал. Когда он проснулся, внизу не было видно ни городов, ни деревень. Словно мохнатой зеленой овчиной, была покрыта хвойным лесом земля. Синим окном блеснула гладь озера, сверкнула блеском отраженного солнца река. Самолет стал кружить над ложбиной, где подобно стогам сена стояли удаленные друг от друга остроконечные шалаши из корья. Здесь жили семьи охотничьего племени. А чуть в стороне стоял большой бревенчатый сруб — больница, за ним двухэтажный оштукатуренный дом — школа, за школой — новенькие избы. Здесь селились охотники, пожелавшие перейти на оседлость, заняться земледелием.