Нерушимый-5 - Денис Ратманов

— На зоне новый барин… — прошелестел смотрящий. — То есть начальник СИЗО. Ему выслужиться надо, он намерен устанавливать свои порядки, ломать нас будет, и суки уже здесь.

Я сглотнул, вспомнив, как кум предупреждал не отсвечивать.

— Сам посуди: спортсмен, боец, появился как раз, когда слух прошел. Что нам думать?

Я рассмеялся. Второй раз на меня вешают то, чего я не совершал, что так же шепотом я ему и озвучил. Он выслушал.

— Лады. Если неправы — извини. Но веры тебе нет.

И отвернулся. Я пожал плечами. Что ж, на нет и суда нет. Лучше бы вон к тому быку присмотрелись. Сами открестились от меня, сами и выгребайте теперь, когда начнется движение. Теперь понятно, о чем говорил кум, когда просил не лезть не в свое дело. И не полезу. Еще бы я за зэков против ментов не подписывался!

Первое января пролетело в полудреме. Никаких эксцессов не было. Я дописал письмо Димидко, полагая, что нет у меня больше команды. Отправлю его завтра, сегодня все равно ничего не работает.

Второго я отдал письмо дежурному. Сразу после завтрака пошел по этапу Малой, перед выходом обнял меня, похлопал по спине.

— Я буду тебе писать, — горячо заверил он. — Спасибо, Неруш.

Малой жалел меня, сироту, и планировал слать мне письма все десять лет заключения — больше ведь некому меня поддерживать.

Вся камера за нами молча наблюдала. А когда я пошел к себе, Кардинал подвинулся на шконке и похлопал по месту рядом, но я остался стоять.

— Хороший ты человек, Неруш, правильный. Доброе дело сделал, Малому помог. Я не верю в то, что они о тебе говорят.

Бык навострил уши, напрягся. Я прислушался к его желаниям: он хотел побыстрее отсюда свалить.

— Ты знаешь, о ком они говорят? — спросил я одними губами, имя в виду суку, и взглядом указал на Быка.

Кардинал пожал плечами. Посмотрел на гопников, на быка, Бормана, на юркого мелкого азиата, который не высовывался, сидел себе на пальме.

Ясно, никто не знает, потому подозревают всех.

Укладываясь спать, я думал о «Титане» и мысленно пытался отпустить этот корабль в свободное плаванье, но память вцепилась в него хваткой умирающего бультерьера. Лиза хорошо если год прождет, потом исчезнет. Зачем ей жизнь свою ломать, с зэком путаться? Потом у меня останется только Малой, на своей шкуре ощутивший предательство.

А что делать мне? Принять свою участь или податься в бега? Да, я, включив лучшего кого-нибудь, смогу сбежать. А дальше? Построить землянку и жить в лесу? Только так, ведь все оцифровано. Стоит мне пройти мимо камеры — и меня повяжут. В деле Шуйского я разобраться не смогу, ведь не знаю даже, где копать, а меня и близко к дому его не подпустят.

Кто мог его убить? А что если и правда Вавилов замазан, и напоследок решил избавить внучку от бесперспективной партии — меня?

И если не Вавилов, то кто? Дороничев берега попутал? Тупо, но возможно, достаточно вспомнить, что, чуя безнаказанность, творили наши политики.

Или имеет место заговор с участием Фарба-Вомбата, Быкова и кого-то еще? Вот они Вавилова и уморили, оборвав все завязанные на нем нити, и хотят повесить на меня если не всех, то часть собак. Нет, не похоже на правду, Быкову я просто из-за брата не нравлюсь, он искренне считал меня виновным.

От бессильной злости я стукнулся затылком о шконку. Знать бы, где копать! Хоть одну мельчайшую зацепку бы! Может, вместо Быкова толкового следака назначат, и он пойдет на диалог? Оставаясь здесь, есть шанс найти эту зацепку — через того же следователя, хрен с ним, через барина. Так я буду, что говорится, ближе к делу.

Третьего января после обеда отворилось кормило, и дежурный радостно объявил:

— Нерушимый! На выход! Посетитель.

Кто это может быть? Опять Лиза? Наверняка у ее деда остались знакомые, которые согласились помочь. В общем, в комнату свиданий я шагал, преисполненный приятных предвкушений. Каково же было мое удивление, когда по ту сторону стекла я увидел Сан Саныча Димидко и Микроба. Федор улыбнулся от уха до уха и что-то прокричал, но было не слышно. Димидко всплеснул руками, снял трубку и, не здороваясь, принялся меня отчитывать:

— Ну и напугал ты нас, Нерушимый! Звоню тебе — на звонки не отвечаешь. В квартиру приехал, там разгром и дверь не заперта. В милицию звоню — никто ничего не говорит…

Я прижимал трубку к уху и улыбался. У меня есть близкие, и они не отвернулись. И хрен с ними, с ворами в законе, ментами, суками, вот оно — настоящее.

— …а тридцатого ко мне вломились, вызвали в участок, где долго о тебе расспрашивали, но опять толком ничего не сказали. Я хоть понял, что ты живой, и находишься в ме… В общем, закрыли тебя. Но что за бред, Саня? Как бы ты смог сделать то, о чем пишут? — Он помотал головой. — Не верю!

— Я и сам до сих пор не верю, — вздохнул я.

— А чего лыбишься? Что смешного? — вспыхнул он.

— Не представляешь, как я рад вас видеть. Вчера тебе, Саныч, письмо написал.

Микроб выхватил у него трубку и прокричал:

— Но ведь если ты не виноват, то тебя скоро выпустят.

Святая простота!

— Нескоро, — не стал его обнадеживать я, — дело запутанное, может, полгода продержат, может год. Так что натаскивайте пока Васенцова.

— Но я заявку на тебя подам, ну, чтобы на воротах стоял, а то как же без тебя! Год — придумал тоже! Я все свои связи подключу, — орал Димидко.

— Просто знайте, я ни в чем не виноват, кто бы что ни говорил.

— Да ты виноват, что ли, что с Вавиловым пару раз пересекся! — продолжал негодовать Микроб, а Саныч прижимал ухо к трубке с другой стороны, чтобы слышать, о чем я говорю.

— Вот и я надеюсь, что разберутся.

Вру, не очень-то надеюсь, но вас-то зачем расстраивать. На языке вертелось, что бывают судебные ошибки, а иногда из-за них даже расстреливают, но говорить я этого не стал. Да и свидание могут прервать за такое.

Микроб передал трубку Димидко, и тот рассказал, что пятнадцатого они едут на сборы в Сочи и очень надеются, что я буду с ними.