Музыка на Титанике (сборник) - Евгений Клюев

Что-то со светом

Что ж Вы так грустно – а, моя радость? – что ж Вы так кисловсё говорите – а, моя радость? – всё не об этом…Лампа мерцает, лампа мерцает, лампа погасла:что-то со светом, ясное дело, что-то со светом.

Это электрик, пьяный затейник, дети-засранцыпровод порвали, это приборы вышли из строя.Это капризы осатаневших электростанций,это погода, время такое, время сырое,это проделки капиталистов и коммунистов,страсти-мордасти, когти тирана, крылья террора,наших путей скалистых и каменистых,наших небес над башнями Эльсинора,это газеты, их заголовки, их заготовки,это агенты инопланетных цивилизаций,это пророки, это профаны, это отставкивласть предержащих, волки и овцы, лисы и зайцы.

Вы не волнуйтесь, это всегда так, это везде так:всем достаётся – и невиновным, и виноватым,Вы не волнуйтесь, Бог наградит их – жалко лишь деток.Что-то со светом, всем белым светом, что-то со светом.

«До чего ж я люблю эту тишь, эту гладь…»

До чего ж я люблю эту тишь, эту гладь,благодать эту Божию – и Лорелею:так бы сесть вот однажды и пе-ре-чис-лять,но – увы, не сажусь и не перечисляюрыбака, челнока, гребешка ли – ни-ни,ничего, никогда, ни за что… да и где там!Есть кому перечислить: Господь, сохранивсех поэтов и будь благосклонен к поэтам —за умение ткать, за умение прясть,за умение сесть и увидеть как естьвсё что есть – и низать эти длинные бусы,и низать, и низать… и всю правду сказать!

Ах, тихи небеса, да шумят мои бесы:эти суффиксы, префиксы, флоксы в саду…нет, не строится ряд, и шумят мои бесы:ничего, говорят, что не строится ряд,Вы имейте в виду, говорят, что в адуу нас, в общем, другие совсем интересы,да и публики нет надлежащей в адудля приличной пиесы…И коптит моё небо, и травы горят,а слова мои наги, слова мои босы,и кривится мой рот, и не строится ряд,и шумят мои бесы, шумят мои бесы.

«И когда меня вызовут на суд…»

И когда меня вызовут на суд,я – клянусь, что без всяческих надсад —расскажу там, что жизнь – это не пруд,расскажу, значит, там, что жизнь есть сад.

Даже если к стене меня припрути к столбу примотают бечевой,я отвечу, что жизнь – это не труд,это праздник – и больше ничего.

А начнут про стихи – так без стыдая скажу, притворяясь дурачком,что стихи – это не плоды труда,но бирюльки, поддетые крючком.

А тому, для кого плоды труда,я скажу: не пишите никогда,Вы не ту себе выбрали мечту,потому и стихи у Вас в поту,а должны, извините, быть в росе —все.

Зинзивер

Вот и закончился, стало быть, наш разговор —так и закончился, стало быть, как начался:всё небеса, небеса – и опять небеса…Вам бы одни небеса, господин Зинзивер,горе мне с Вами! Когда Вы вернётесь назад,то принесите с собою немножко небес,чтоб мне понять, почему Вам не нравилось здесьи для чего было надо туда ускользать.Здесь у нас нету небес, а не то б я и сам,спрятался где-нибудь… в папоротнике, в плюще —да пригляделся получше бы к тем небесам,что в них такого хорошего – и вообще.Но вообще-то Вы правы, и это я зря —с горя напившись дурного вина, например, —старый веду разговор, господин Зинзивер,собственно, даже не с Вами уже говоря,собственно, даже не с Богом (увы, маловер),собственно, и не в пространство, а так, в никуда —ах, господин Зинзивер… лабуда-ерунда! —собственно, даже не то чтобы и разговор.Не разговор, а допустим, такой револьвер —взять револьвер и как выстрелить по тишине!Впрочем, да что же я всё: «зинзивер», «зинзивер»…Только я правда не знаю, кем Вы были мне.

Твари творчества

Елене Кореневой

Ах, высокий произвол,да придёт к нему удача:он работает как вол,он работает как кляча,он одних чернил извёл —полгаллона, полтора ли,он одних гостей назвал —две деревни с хуторами!

Пусть ему судьба воздастили гости дорогиеза его тяжёлый крест,за его мозги тугие,а ещё за то, что звёздвсем на небе не хватает,и ещё за то, что – прост,и тяжёл, и не летает…

Ах, высокий произвол,подцепи его за лацкан,чтобы он, искусства вол,был вниманием обласкан!Сколько тут знакомых лиц,как тут людно, как тут пусто:здравствуйте, искусства лис,здравствуйте, свинья искусства…

На даче

А кем мы войдём в историю – ах, Ваши бы мне заботы,тем паче в таком застолии! До этой бы до субботыдопрыгать весёлым козликом, а там уж – куда кривая…гонясь за далёким отзвуком, но звука – не узнавая!

Ах, Ваши бы мне прозрения и Ваши бы мне надежды —всё предугадать заранее и всё получить однажды,да вот… отвлекают мелочи – трезвонящие москиты,а также всякие сволочи, подобные Вам, простите!

Тем паче в таком застолии, тем паче на этой дачея, если войду в историю, то – скверную, не иначе,борцом за чужие ценности среди посторонней паствы —прекрасные тем, что в целости они вполне безопасны:

как подданный одной женщины – имя её Маргрете,курящей такие вечные грустные сигареты,кораблики именующей, строящей их по рангу,и сильно напоминающей постаревшего юнгу.

«Это дело такое: тут нужен покой…»

Это дело такое: тут нужен покойи высокое небо.И какой-никакой карандаш под рукойи бумаги обрывок.И проулочек, с птичье крыло шириной,и в попутной кофейнечашка кофе под пенкою под кружевнойи кружок шоколада.И уменье держать вдох и выдох в рукахза тяжёлые гривы.И полпинты отваги – иначе никак,и полпинты везенья.И кредитная карточка, где на просветвиден Бог недовольный…Я надеюсь, что я объяснил или нетмою неплодовитость.Ибо я всё бегу сквозь ночную пургу —ни огня, ни ночлега…– А чего ж ты не пишешь стихов на бегу?– Задыхаюсь от бега.

«Пора поменять имя – наследуя древним японцам…»

Пора поменять имя – наследуя древним японцам,обычно менявшим имя, меняя форму письма.Не стать ли мне Румпельштильцхен – или хотя б Рапунцель?А форма письма, пожалуй, давно поменялась сама:мои ускакали кони, мои расшатались туры,и, как две пустых стеклотары, офицеры лежат в пыли…Ах, оставить бы это поле, но я слишком люблю повторы,Боже, как я люблю повторы – куда б они ни вели:эти «дважды в одну реку», эти «трижды в одну лужу»,когда память кричит криком – и отчаян её глас!Погоди, я и сам знаю, погоди, я и сам вижу,погоди, я и сам сдамся, но… эх, раз да ещё раз!Только волны бы набегали – и за краешек перелили,и, не зная, что перелили, продолжали плескать во тьму!Я люблю эти переливы, я люблю эти параллели —эту тетрадь в линейку, эту тетрадь по письму,это упорство мэтра, эту честность и тщетность метра,эту неизбежность утра и его беспощадный свет,эту сказку про рыбака и рыбку, эту бабу у разбитого корыта,эту роскошь возврата: туда, куда возврата – нет.

«Неужели я так много написал…»

Неужели я так много написал…ради Бога, извините – не хотел!Просто день сперва, а после век летел,и я как-то не засёк их по часам.И в начале было слово, а потомслово зб слово… и дальше как всегда.А очнулся – предо мною целый томи подмигивает рыбка из пруда.

Так бывает: заиграешься вконецпраздным камушком, забудешь счёт векам —и внезапно пред тобой стоит двореци ласкается, как пёс, к твоим рукам,и какая-то уже там жизнь вокруг:танцы-шманцы, званый-вечер-с-италья…и дворец твой отбивается от рук —своевольничая, значит, и шаля.

И тебе не остаётся ничего,как вздохнуть, опять вздохнуть, махнуть рукой:дескать, я и сам не рад, что он такой…да простите уж – живое существо.А вначале-то – обломок, минерал…думал, я себе таких хоть сто найду!Помню, всё сидел на корточках в саду,помню, всё весёлым камушком играл.

«Ни за беседой, ни за скудною трапйзой…»

Ни за беседой, ни за скудною трапйзой,ни по дороге в одинокую кроватьрумяный критик мой, насмешник толстопузый,всё не является – меня критиковать.Раскисли кисти, и давно не мыты кости,и дремлют бури, и в столе растёт бурьян,и ряска тонкая дрожит в бокале асти,и страсть состарилась, и опыт сильно пьян,и рифмы кончились, и ритм даёт усадку…но порох есть ещё, ещё не вышел срок!Спросите хоть кого: хоть Бога, хоть соседку —она ко мне порой внимательней, чем Бог,и только кажется надутой и жеманной,но дело знает и живёт отнюдь не зря,и чует, как – всё шаловливей, всё румяней,всё толстопузей – надо мной встаёт заря.

«Здесь ещё никогда не бывало такого обильного снега…»