Музыка на Титанике (сборник) - Евгений Клюев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Переезд
1Как век минувший протекал,я сосчитаю по тюкам,я сосчитаю по тюкам.Вот насчитаю сто тюков(за исключеньем пустяков)– и был таков.А что шаги мои легки —так и тюки мои легки,мне всё легко, мне всё с руки:легко – судачить о былом,легко – проститься за столом,легко – заплакать за углом,притормозить, умерить прытьи в путь не отправляться впредь,легко – под ношей умереть,легко – разжавши кулаки,на волю отпустить тюки,мои воздушные тюки.
2Ты, вот что, погоди со всем прощаться —тут есть заначка: две щепотки счастьяна всякий случай, на… авось когдапонадобится двум богатым нищим —кинь их в коробочку с отсутствующим днищем,пока в ней не захлюпала вода.Да, затонули все твои суда,да, сгинули без всякого следатвои слова, и бессловесен омут,а вот коробочка – она всё на плаву,и, значит, ты живёшь, и я живу,и две щепотки счастья не утонут.Пушинки не умеют намокать —зато они умеют намекать,что невесомость – это попросту несомость:несомость ветром, метром и водой,весёлою лошадкою гнедойпо имени Словесность или Совесть.
3Тут у нас сумки с одной и с другой заграницей,тут, в сундуке, упакован тяжёлый твой вздох.А в этой баночке… в ней не скажу, что хранится,ибо хранится в ней трах-тибидох-тибидох.
Мама и папа ушли на какой-то всевобуч,бабушка в гости уехала в город Моздок.Пусто на свете – один только я и Хоттабыч,я и Хоттабыч, и трах-тибидох-тибидох.
Сколько тому уже? Целых полвека, пожалуй:было тепло на душе, да теперь холодок…Думали, спать ухожу, а я нёс под пижамойсмуту, надежду и трах-тибидох-тибидох.
Так и запомнилось: в окнах парад снегопада,а у постели выстраиваются в рядоклето, чудачество, чудо – чего тебе, чадо,неба со сливками? – Трах-тибидох-тибидох!
Так и запомнилось – и ничего не поправишьв чередовании слов, городов и эпох.Тут у нас баночка, в ней у нас остров сокровищ…трах-тибидох-тибидох-тибидох-тибидох!
4А некий мелкий бес всё ходит по пятам,и счёт под нос суёт, и требует обола:мол, дорогой Вы мой, зачем Вам это там?Вам незачем и здесь всё это было!
Он прав, и прав, и прав – и сколько б ни петлялмой полоумный ум и ни давал осечек,а так оно и есть… но этот вот футляр,но этот вот плетёный туесочек,
но этот вот узор, но этот вот восторг,но этот (от чего забыл) остаток,и этот вот пустяк, чья родина Мосторг —минувший век, конец семидесятых,
и эта вот пора, и эта вот мура,и эта вот вчера разбитая вещица,контейнер-полтора чудесного добра,с которым я готов и в мир иной тащиться, —
его не трогай, бес, оно с других небес,я соберу обоз и к выходным уеду,а ты за остальным зайди попозже, бес:когда получится – во вторник или в среду.
5Три десятка чемоданов, полных всяческих молитв,полных всяческих разборок с небесами или нет,надо б выбросить на свалку – злая память не велит:говорит, всё не напрасно, всё получишь, что просил.А когда уже получишь, злая память говорит,будешь принимать по списку, будешь брать на карандашэту, стало быть, красотку, этот город, этот видиз окна… ну и вот эти – блага, льготы, как их там.А иначе, сам подумай, злая память говорит,как ты выяснишь, голубчик, где твоё, где не твоё:три десятка чемоданов, каждый наглухо закрыт —и захочешь да не вспомнишь, и потом не доказать.
Впрочем, всё, о чём мы просим, – напоследок говоритзлая память – записали на высоких облаках:так что выброси, пожалуй, и не слушай этот бред,три десятка чемоданов, ну а я тогда пошла.
6Четыре рулона тяжёлых обидна то, что дожди, и туман, и знобит,что кофе невкусный, что сахара нет,что скорость не та и висит интернет;
четыре рулона тяжёлых обидна то, что отвергнут, оставлен, забыт,что брошен один, что с собою не взяти что не вернуться до мая грозят;
четыре рулона тяжёлых обидна то, что изранен – и даже убит,и даже уже похоронен вдалиот всех, кого знал, и они не пришли;
четыре рулона тяжёлых обидна стан твой, на весь твой задумчивый вид,на злые слова, на себя самого —не весят, как выяснилось, ни-че-го.
7Одну надежду на двоихстою держу в руках своих:у ней просрочены все сроки,ей больше не подняться вверх —она подобна новостройке,что заморожена навек.
Одну надежду на двоихстою держу в руках своих —ей не придали сил повторы,наоборот, пошли во вред —ей нету подходящей тары,ей, в общем, даже места нет.
Одну надежду на двоихстою держу в руках своих —последнюю надежду в миреиз лет чужих и черновых.Надеявшихся нет в поминеи даже нет уже в живых.
Одну надежду на двоихстою держу в руках своихи, видимо, возьму с собоюв другую жизнь в другом краю,где, может быть, другие двоеобманут ею жизнь свою.
8Вот так и уйти – беспорядка в себе не заметив,а просто сказав: мол, такое моё естество.Но что же мне делать со связкою старых приветовзабыл от кого (и неважно уже, от кого),в какой их сосуд… нет, в какой их ларец… нет, в какой ихковчег положить и какой завязать бечевой —легко шелестящие тени друзей и знакомых,своим шелестеньем не требующие ничего?
Мне главное – их не забыть, а уж там, где я буду…и даже, скорее, не так: где я буду таков,я стану их клеить – на мебель, на дверь, на посуду,я стану кормить ими бабочек и мотыльков,я стану их класть между рамами и под подушку,я стану заваривать в чай их – мне хватит с лихвой,чтоб вылечить сердце, сосуды, простуды, одышкуи прочие хвори, и самую главную хворь.
А что там за хворь тебя мучает, старый зануда,поймём уже после – отправившись, стало быть, в путь…Тоска по тому, что уже не вернуть и не надо,поскольку уже ничего никогда не вернуть.
9Две алмазные слезинкив две плетёные корзинкия который день пакую —и не ведаю покою,а бумага, намокая,снова дряблая такая,будто тут не две слезинки,будто дождик зарядил —или в эти вот корзинки,в перевернутый их купол,не всего лишь кот наплакал,а наплакал крокодил.
Я не буду в новой жизниприближаться к старой бездне —мне слезинки не за этими корзинки не за этим.А зачем… да кто ж вам скажет?Скажут: нажит – значит нажитскарб, и каждую оплошностьдо последней запятой,как, вот, каждую слезинку,надо паковать в корзинку,чтобы старую жилплощадьсдать счастливой и пустой.
10А что-то остаётся на потом,всё время остаётся на потом,когда уже совсем покинут дом,когда припоминается с трудом,где тумбочка стояла, где кровать,и больше нет желанья рифмоватьни с чем на свете настоящий миг,он сбился с ног, он наг и одинок,и он стоит перед тобой как знак —конечно, вопросительный, другихтебе не будет, разве что когдаты всё уже забудешь и начнёшьна новом месте что-нибудь ещё:не жизнь – так пьеску, сказку, эпопе…
Аттриция
«И как-то не осталось вдруг размера…»
И как-то не осталось вдруг размера —куда вписать оставшегося мираи снег, и грех, и прах предновогодний,развеиваемый над Родхусплбсенкометами, ракетами… согласен,так легче, и быстрее, и нарядней.
Вот разве только тактовик – нет, тоник,нет, тоник не размер… тогда титаник —нет, тоже не размер, хотя, конечно,всё тут у нас размеры… разумеры,а нб небе косматые химерыворкуют оглушительно и нежно.
Так значит, разумеры: хочешь дольник,или будильник, или понедельник —так, чтобы вдруг проснуться по-другому,как прежде никогда не просыпался:на палец водки, сока на полпальца —причём под музыку… желательно «Богему».
А в общем, пусть всё пляшет – или плачет,как хочет, старый год идёт на вычет —три, два, один – и дальше только Бог,размеры кончились, возок летит по ямам,но сердце продолжает биться ямбом:раз-два, раз-два, второй ударный слог.
«Приходит, значит, новый вдруг…»
Приходит, значит, новый вдруг —с вопросом, для чего ялинейкой измеряю звук…«Взыграло речевое, —я говорю, его кивоквстречая обалдело. —Но вообще я так привык,не Ваше дело.
А что я заперт в четырёхстенах, так эту уткупустил какой-то пустобрёх,что очень-очень гадко, —быть может, здесь вчера былаи за столом сиделасреди бумаг и барахла… —не Ваше дело.
Ну, не сидела – так и что ж…её приходы редки,зато зашёл под вечер дождь —Вы ведь читали сводки?А вот о чём был разговор,мы знаем только двое,лишь он и я… и вот с тех порвзыграло – речевое».
«Ты замри, моя жизнь, замри…»