Эоловы арфы - Владимир Бушин

Старшина оторвался от листа и обвел взглядом зал: напряженное ожидание сделало все лица неуловимо похожими.

Старшина набрал полные легкие воздуха и выдохнул:

- Юлиус Арнц - "Нет, не виновны".

Старшина снова вдохнул и выдохнул:

- Генрих Беккер - "Нет, не виновны". Фридрих Гримм - "Нет, не виновны". Отто Хюбнер - "Нет, не виновны"...

- Господи милостивый! Да что же это?.. - вырвалось вслух у Дункеля. Никто не засмеялся над стариком, никто не бросил ему ни слова. Все вели про себя счет: один, два, три... Все знали, что если наберется восемь присяжных, сказавших "Не виновны!", то...

- Якоб Краузе - "Нет, не виновны". Пауль Меркер - "Нет, не виновны". Карл Пельц - "Нет, не виновны"...

Оставалось лишь одно имя, один голос! Старшина снова посмотрел в неистово молчавший зал, всей кожей почувствовал, как страшно обмануть надежды такого зала, и - бросил:

- Ганс Фернбах - "Нет, не виновны"!

И тут началось... Аплодисменты, топот, крики, смех - все слилось в один ликующий ералаш. Кто-то провозгласил: "Новой Рейнской" - ура!" Кто-то добавил: "Слава ее редакторам!" Кто-то не стерпел: "Позор ее врагам!"

А старшина, которого почти никто не слушал, продолжал:

- Густав Френкен - "Нет, не виновны". Иоганн Хофер - "Нет, не виновны"...

Из врагов газеты первым понял, что ему надо делать, прокурор: он встал и негодующе удалился.

- Вильгельм Шмидт - "Нет, не виновны". Георг Эльснер - "Нет, не виновны"...

Дункель видел, как дама, сидевшая впереди, откинула с лица вуаль ("Ах, как хороша!" - даже сейчас отметил старик) и стала пробираться к скамье подсудимых. К Марксу, Энгельсу и Корфу со всех сторон тянулись руки людей, желавших поздравить их. Дама подошла и тоже пожала руки всем троим. Последним она поздравила Маркса, и, когда делала это, ей на лицо упала небрежно закинутая вуаль. Улыбающийся, радостный Маркс двумя пальцами осторожно взял краешек вуали и снова откинул ее. По этому интимному жесту Дункель понял, что дама, на которую он пять часов пялил глаза, была не кто иная, как жена Маркса! Он нонял и то, что Маркс, как видно, заметил его стариковское внимание к своей жене, потому и отпустил шуточку насчет того, кому чья жена нравится. Всю глубину сарказма этой шуточки Дункель осознал только теперь.

Словно издалека, до него донесся голос председателя:

- Жюри присяжных единогласно признало всех подсудимых невиновными... Господин Маркс, господин Энгельс, господин Корф! Вы свободны...

Старшина жюри присяжных, пробравшись сквозь плотное кольцо публики, приблизился к Марксу и стал что-то говорить ему.

- Что? Что он говорит? - послышалось в разных концах зала, и тотчас установилась непрочная тишина, в которой отчетливо прозвучал голос:

- Доктор Маркс! От имени жюри присяжных заседателей, которое мне выпала честь возглавлять на этом незабываемом судебном процессе, позвольте выразить вам благодарность за весьма поучительное разъяснение некоторых важных вопросов.

Старшина протянул руку. Дружелюбно пожимая ее, Маркс ответил:

- Весьма рад, что был вам полезен, весьма. В свою очередь примите нашу признательность за справедливый вердикт. Если удастся, я постараюсь быть полезным для присяжных и на завтрашнем суде.

Они снова обменялись рукопожатиями.

При виде всего этого Дункеля бросило в жар; ему стало муторно и тоскливо. Он решил встать и уйти, но вдруг с ужасом почувствовал, что ноги не слушаются его.

Когда шумная публика повалила из зала, кто-то, проходя мимо Дункеля и не подозревая того, как близок к истине, весело, озорно воскликнул:

- На улицу, сударь! Что вы сидите? Или вас пригвоздило к месту?

Дункель отвернулся. Все вышли, а он так и остался в кресле. Сидел до тех пор, пока к нему не подошел служитель, которого он попросил позвать на помощь людей.

На улице Марксу, Энгельсу и Корфу хотели снова устроить овацию, но им было некогда, они торопились на Унтер-Хутмахер, 17, в свою родную "Новую Рейнскую".

- Не обижайтесь, господа, и не унывайте! - подняв руку, крикнул Маркс. - Ведь завтра, здесь же, в девять утра мы встретимся с вами снова. Бой будет продолжен!

- Сегодня победа за нами! Пока "Новая Рейнская" спасена! - ликующим голосом подхватил Энгельс. - А завтра - посмотрим!

Это "посмотрим!" вместило столько задора, дерзости, силы, что было ясно: и завтрашний бой их не страшит.

Едва ли не у всех кёльнцев, присутствовавших на суде и расходившихся сейчас по домам, среди множества мыслей, впечатлений, чувств, оставленных процессом, неотвязно вставали вопросы: что же произошло в совещательной комнате? Почему присяжным заседателям потребовалось лишь двадцать минут, чтобы в один голос оправдать подсудимых?

А дело все в том, что в совещательную комнату присяжные пришли уже с твердым намерением сказать: "Нет, не виновны". Одним весь ход процесса, особенно же речи Маркса и Энгельса, ясно показали, что быть в данном случае на стороне обвинения просто невозможно и бессмысленно. Другие - их, пожалуй, больше всего - были убеждены, что всех подсудимых надо бросить в тюрьму, а газету закрыть, но они видели перед собой полный зал людей, горячо сочувствующих подсудимым; они знали, что на улице, у подъезда суда, собралась возбужденная толпа; они помнили, что когда 14 ноября прошлого года Маркса вызвали на допрос, то до Дворца юстиции его провожало несколько сот человек, которые не разошлись во время всего допроса, а когда главный редактор "Новой Рейнской газеты" вышел от следователя, они радостно приветствовали его, проводили до зала Эйзера, где он поблагодарил их за поддержку; и всем было совершенно ясно, что если бы Маркса арестовали, то эти люди освободили бы его силой. Третьи принимали в расчет, что хотя революция почти повсеместно и разбита, но сколько еще всюду брожения, затаенной злобы, жажды мести. Четвертые были подавлены и сбиты с толку поведением подсудимых: по их убеждению, если люди ведут себя так независимо и смело, значит, за ними непременно стоит какая-то большая сила; эта сила была им неизвестна, тем могущественнее и страшнее она казалась...

Лишь один присяжный заседатель из двенадцати пришел в совещательную комнату с решением провозгласить: "Да, виновны!" Это была та самая "рожа", на которую обратил внимание Энгельс. Но перед тем как подошла его очередь отдать свой лист старшине, один присяжный спросил другого:

- А этот Энгельс не родственник ли коменданта города полковника Энгельса?

- Не думаю... Не знаю, - последовал неопределенный ответ. - Впрочем, бог весть...

"А что, если и правда родственник? - смятенно подумала "рожа". - По нынешним временам все может статься!"

И он четко, размашисто вывел: "Нет, не виновны!"

Так сложилось полное единодушие и произошло "чудо" еще более разительное, чем то, на которое смутно надеялся Маркс, а когда кто-то предложил поблагодарить Маркса, то, хотя с предложением согласны были не все, ни у кого не повернулся язык возразить.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Женни распахнула дверь в комнату мужа.

- Карл! Опять пришли солдаты.

- Какие солдаты? - Маркс поднял голову, нехотя оторвав взгляд от рукописи.

- Да, наверное, те самые, что приходили позавчера, когда ты еще не вернулся из Дюссельдорфа.

- Но позавчера, по словам Ленхен, были не солдаты, а унтер-офицеры.

- Боже, какая разница! - досадливо махнула рукой Женни.

- Кое-какая разница, моя милая, все-таки есть... Ну и что они хотят?

- Они требуют, как и тогда, личной беседы с тобой.

- Требуют?

- Именно требуют.

- Я думаю, Женни, - Маркс встал из-за стола, - мы могли бы это требование оставить без внимания, но, согласись, ведь интересно - зачем я им понадобился?

- Нет, Карл, - Женни решительно покачала головой, - у меня интерес к таким визитам и беседам пропал на всю жизнь со времен Брюсселя.

Маркс видел, что жена испугана, взволнована, ему хотелось успокоить ее, ободрить, и потому он тянул разговор и старался придать ему шутливый характер.

- Ах, ты ничего не понимаешь! - сокрушенно воскликнул он. - Ты не видишь разницы не только между солдатом и унтер-офицером, но и даже между армией и жандармерией. Ведь тогда, в Брюсселе, к нам наведались и увели меня жандармы! У жандармов - и это вполне естественно - всегда есть о чем поговорить со мной. Но вот когда в тихое послеобеденное время на квартиру к доктору философии и главному редактору большой газеты приходят унтер-офицеры армии его величества и настаивают на личной беседе с ним, то это, право, весьма необычно и загадочно. Я заинтригован. Может быть, они хотят попросить у меня фотографию, чтобы повесить у себя в казарме. Ты должна принять во внимание, что после двух выигранных процессов моя популярность необычайно возросла...

- Карл, не шути, - очень серьезно перебила Шепни. - Лучше вспомни, чем окончилась беседа с солдатами одного философа из Сиракуз.

- Женни! Что за мрачные аналогии! - Маркс засмеялся. - Во-первых, там не было никакой беседы, солдат просто подошел и стукнул ученого по темени; во-вторых, этот ученый был уже стар и немощен, а твой Карл могуч как Арминий.