Эоловы арфы - Владимир Бушин

- Господин Маркс! - обеспокоенный развитием мысли подсудимого, прервал его Кремер. - Вы опять отклонились от предмета нашего разбирательства. Вернемся к тому, в чем состоит суть инкриминируемой статьи.

- Да, господин председатель, - Маркс понял опасения Кремера, но он знал, что слова, которые сейчас скажет, еще больше встревожат судью, - я говорил о сути статьи. Вся суть этой статьи заключается в критике правительства Ганземана, которое ознаменовало свой приход к власти странным заявлением, что, чем многочисленнее полиция, тем свободнее государство; в предсказании контрреволюции, которая действительно потом последовала. В инкриминируемой статье мы разоблачали всего-навсего лишь одно, выхваченное из окружающей нас среды, очевидное проявление систематической контрреволюционной деятельности правительства Ганземана. Аресты в Кёльне не были изолированным явлением. Аресты производились тогда и производятся сейчас по всей Пруссии, по всей Германии.

- Господин председатель! - едва владея своим голосом, готовым вот-вот сорваться на крик, сказал Бёллинг. - Прошу вас освободить меня от дальнейшего присутствия. Как я вижу, судебное разбирательство уже окончилось и начался политический митинг.

- Нет, господин прокурор, - мягко, но внятно произнес Кремер, - ваше присутствие обязательно до конца.

- В таком случае напомните доктору Марксу, что здесь зал судебных заседаний, а не зал Эйзера, не ресторан Штольверка, где так любят встречаться его единомышленники; что он - подсудимый, а не оратор на политическом митинге.

Председатель, видя, что Маркс заканчивает, в нерешительности замялся.

- Да, аресты производились в Бадене, Вюртемберге, Баварии, всюду! Маркс широко махнул правой рукой. - И мы должны были молчать при таком явном предательском заговоре всех немецких правительств против народа?..

Стояла полнейшая тишина. Как тяжелые камни, падали последние слова речи:

- В чем причина крушения мартовской революции? Она преобразовала только политическую верхушку, оставив нетронутыми все ее основы - старую бюрократию, старую армию, старую прокуратуру, старых, родившихся, выросших и поседевших на службе абсолютизма судей. - Маркс перевел дыхание, обвел зорким взглядом пронзительных карих глаз весь зал и закончил: - Первая обязанность печати состоит теперь в том, чтобы подорвать все основы существующего политического строя.

Зал захлестнули аплодисменты. Бёллинг вскочил и стал что-то кричать, но его никто не слушал. Кремер закрыл лицо какой-то бумагой, делая вид, будто читает ее. Энгельс и Корф что есть силы колотили в ладоши. Дама в вуали тоже аплодировала и смотрела на Маркса с гордостью. Дункель был похож на труп, который какой-то злой шутник усадил в один ряд с живыми.

Так продолжалось минуту, три, пять... Наконец Кремер встал и потребовал тишины. Она установилась не сразу, а лишь после того, как было сказано:

- Слово предоставляется подсудимому Фридриху Энгельсу, соредактору "Новой Рейнской газеты".

Энгельс поднялся со скамьи и предстал перед залом во весь свой гвардейский рост.

- Господа присяжные заседатели! Предыдущий оратор остановил свое внимание главным образом на обвинении по статье 222 в оскорблении обер-прокурора господина Цвейфеля; позвольте теперь обратить ваше внимание на обвинение по статье 367 в клевете на жандармов. - Энгельс говорил быстро, стремительно, но иногда слегка заикался. - Господа! Прокуратура дала вам свое толкование предписаний закона и на этом основании потребовала для нас обвинительного вердикта. Ваше внимание уже обратили на то, что законы эти были изданы в те времена, когда существовали совершенно иные политические отношения, чем теперь, и печать не обладала никакой свободой. Ввиду этого мой защитник и подсудимый Маркс высказали тот взгляд, что вы не должны считать себя связанными этими устаревшими законами. Привилегия суда присяжных в том и состоит, что присяжные могут толковать законы независимо от традиционной судебной практики, толковать их так, как им подсказывает их здравый смысл и их совесть.

"Черта с два я верю в вашу совесть!" - подумал Энгельс, но, вспомнив слова Маркса о том, что "Новая Рейнская газета" одна из последних крепостей революции и ее надо во что бы то ни стало удержать за собой, добродушно улыбнулся присяжным.

Затем он перешел к показаниям свидетелей и с их помощью подтвердил правильность всех фактов, изложенных в инкриминируемой статье. Его анализ показаний был настолько точным и убедительным, что Бёллинг не мог ни к чему придраться.

- Что касается упрека статьи в адрес одного из жандармов, будто он был пьян, - Энгельс опять добродушно улыбнулся, - то разве это беда для прусского королевского жандарма, если о нем говорят, что он немного хватил через край? Относительно того, можно ли рассматривать это как клевету, я готов апеллировать к общественному мнению всей Рейнской провинции.

- Да он шутник! - вполголоса проговорил немного пришедший в себя Дункель. После коренастого, смуглого, беспощадного Маркса этот на вид совсем юный, гибкий, улыбающийся блондин не внушал ему никакого страха.

- И как может прокуратура говорить о клевете, когда якобы оклеветанные даже не названы, не указаны точно? В статье речь идет о семи жандармах. Кто они? Где они? - Как бы ища их, Энгельс обвел взором весь зал и вдруг встретился глазами с бывшим акционером. Лицо его тотчас потеряло юношескую мягкость, стало жестким и злым, а взгляд - холодным, безжалостным. И Дункель сразу понял, что от этого юнца можно ждать таких же, если не больших, неприятностей, как и от "предыдущего оратора". Он снова сник, сжался, спрятался за спину дамы в вуали.

- Стало ли вам, господа, известно, - нехотя оторвавшись взглядом от Дункеля, продолжал Энгельс, - что какой-нибудь определенный жандарм навлек на себя из-за нашей статьи ненависть и презрение граждан? Оскорбленной может считать себя, в крайнем случае, вся прусская жандармерия в целом.

- Но ведь это еще более тяжкое преступление - оскорбить всю жандармерию! - наконец бросил свой первый камень в подсудимого Бёллинг.

- Вы лично можете это квалифицировать как угодно, - тотчас парировал Энгельс, - но я требую от прокуратуры указать мне на то место в законе, согласно которому считаются наказуемыми оскорбление, поношение, клевета на жандармский корпус в целом. Такого места в законе господину прокурору, увы, не найти.

Бёллинг, конечно, тотчас вспомнил, что такой статьи в кодексе нет, и в душе ругал себя за новую оплошность, за проклятую поспешность и горячность, но было уже поздно. По тому, как независимо и достойно Энгельс держался, по тому, как смело и убедительно говорил, наконец, по первой схватке с прокурором, которую он так легко выиграл, все в зале увидели, что это достойный товарищ Маркса, и сочувствие к нему стало расти с каждой минутой.

- Прокуратура вообще усмотрела в статье "Аресты" лишь доказательство нашей безудержной страсти к клевете. Статья эта, господа, была вам прочитана. Нашли ли вы, что мы ограничились в ней нападками на жандармов и прокуратуру в Кёльне, а не постарались вскрыть самую суть дела, проанализировать его истоки вплоть до правительства в Берлине? Но, конечно, - Энгельс горько улыбнулся и развел руками, - не так опасно нападать на большое правительство в Берлине, как на маленькую прокуратуру в Кёльне, и в доказательство этого мы стоим сегодня здесь перед вами.

С цитатами и фактами в руках Энгельс показал, что в статье "Аресты" верно предсказывался ход событий, что она своевременно предупреждала о предательстве буржуазии и наступлении контрреволюции.

- И после этого осмеливаются говорить о слепом пристрастии к клевете! - возмущенно воскликнул он. - Не похоже ли в действительности все дело на то, что мы, господа, предстали сегодня перед вами, чтобы понести ответственность за преступление, состоящее в том, что мы правильно указали на правильные факты и извлекли из них правильные выводы?

Это было не только "похоже", это на самом деле было так. Сидящие в зале - и публика, и присяжные, и председатель, и прокурор, и даже Дункель - одни с возмущением, другие со страхом, третьи с досадой все отчетливее видели, что дело обстоит именно так, что этого не скрыть.

- Резюмирую: вам, господа присяжные заседатели, предстоит решить вопрос о свободе печати в нашей провинции. - Энгельс вынул из кармана экземпляр "Новой Рейнской" и поднял его над головой. - Если печати запрещается писать о том, что происходит на ее глазах, если при каждом щекотливом случае она должна ждать, пока будет вынесен судебный приговор, если она обязана предварительно справляться у каждого чиновника, начиная с министра и кончая жандармом, не задеваются ли ее выступлением их честь или деликатность, если печать будет поставлена перед альтернативой - либо искажать события, либо совершенно замалчивать их, тогда, господа, свободе печати приходит конец; и если вы желаете этого, - в напряженной тишине зала Энгельс свернул газету и стукнул ею по ладони, - тогда выносите нам обвинительный вердикт!