Нетерпеливые - Ассия Джебар

* * *

Он был тут, в позе, казавшейся мне вечной. Лицом к миру, длинное тело вытянуто на влажной земле, почти явственно дышавшей многочисленными порами. Голова его лежала у меня на коленях. Он произнес:

— Я хотел бы остаться вот так навсегда.

Я ответила ему улыбкой, счастливая от того, что не выпустила его в те сферы, где он был бы один. От его страсти мне досталось бы тогда лишь неистовство голоса, которое бы меня испугало. Не то что сейчас, когда он смирно покоится рядом.

— Как ты прекрасна, — проговорил он. — Божественно прекрасна!

— Это все вечернее освещение!

К его восторгу я отнеслась снисходительно. Я гордилась тем, что сумела удержать его подле себя. Теперь, вместо того чтобы терзаться бесчисленными вопросами, я могла великодушным жестом одарить его счастьем, насколько это было мне по силам.

— Через год ты будешь моей женой…

— Год пройдет быстро! — сказала я, гладя его по лицу, чтобы унять возможное после столь пылкого начала нетерпение.

— Сейчас я даже жалею, — продолжал он, и голос его стал таким чистым, что мне чуть не захотелось, чтобы он замолчал. — Я даже жалею о тех последних днях, когда мы приходили сюда. Я не должен был… я знаю, что тебе было стыдно…

— Нет, ни о чем таком не надо жалеть, — сказала я с твердой решимостью поверить в это. — Я твоя жена… Что в том дурного?.. В один прекрасный день я буду целиком твоей…

— Год — это так долго!.. — печально промолвил он.

— Между нами ничто не может измениться.

Наконец-то я подвела его, умиротворенного, очарованного, на порог терпения и счастья. Ну а теперь для нас пришла пора состязаться в самоотречении. И он принял решение:

— Я уеду. Раз я могу видеться с тобой только так, лучше мне уехать.

Я дрогнула, обнаружив, что готова вынести от него все, кроме одного: его отсутствия.

— Это так необходимо?

— Это более осмотрительно.

— Почему бы нам не продолжать встречаться, как сейчас? Повторяю тебе: то, что об этом могут подумать другие, мне безразлично. Главное — это ты, это я, Салим…

Я заводилась; ему впервые приоткрывалось мое упрямое лицо бунтарки. Он не мог понять, что такое выражение, такой тон были свойственны мне еще до того, как я его полюбила. Отныне же всякое проявление страсти с моей стороны будет приемлемо для него при единственном условии: когда ее будет питать наша любовь. Он увидел во мне девушку, которая согласна подвергнуться любым опасностям, лишь бы остаться с ним рядом. Это была лишь часть правды.

Итак, он взял на себя роль старшего, который осознает свою ответственность. Я становилась беспечным, беспамятным ребенком. Так что теперь ему надлежало придать нашей любви рассудительность.

— Рассудительность! — вознегодовала я.

Он продолжал; теперь уже он меня успокаивал. Дескать, ни к чему бросать людям вызов. Он уже забыл о своей собственной слабости и о моей осторожности, которая и привела его на эту ступень здравомыслия. Он рассказывал, как распорядится предстоящим годом ожидания… В общем-то, было весьма приятно слушать о том, что он собирается предпринять, чтобы уберечь мою жизнь от малейших потрясений. И вместе с тем я еще не знала, послушаюсь ли его.

Он уедет. У него как раз есть дела в Париже. До сих пор он намеревался доверить новое отделение отцовского предприятия компаньону. Теперь же он решил, что будет сам управлять им весь этот год. А я думала: а как же я? Я-то как же?

— Ты подождешь. Время пролетит быстро. Рисковать совершенно незачем. Думала ли ты о том, что будет, если твой брат, твоя мачеха узнают?

Еще бы не думала. Бросить имя Салима Лелле в лицо, еще раз увидеть, как она побледнеет. Прежние вопросы вдруг возвратились вновь. Но мне уже ничего не хотелось. Теперь значение имела лишь окутывавшая нас ночь да эта голова у меня на коленях, которая в густевших сумерках становилась какой-то нереальной. Остальное не шло в счет.

— Знаешь, а мне будет тяжелее ждать, — промолвил он. — Гораздо тяжелее…

Я знала это. Ведь мне торопиться было некуда. Сейчас я прямо-таки с животным упоением утопала в этой безмятежности. Но дома… дома по-прежнему будет показывать острые коготки всем, и в первую очередь Лелле, пробудившийся во мне дикий котенок. И кто поручится, что на свободе, в отсутствие Салима, этот котенок не одичает окончательно?

Нет, Салим, тебе ждать было куда проще. Ты стремился к одной лишь цели, где, как был уверен, должен был встретить меня точно такой же, какой увидел на этом свидании: наивной и чистой. Но раз ты оставишь меня на других, то кого же найдешь по возвращении? Может быть, ту, которая не сумела тебя дождаться, которую ты и не узнаешь. Ведь не могла же я в ожидании замереть на поверхности самой себя. Мне не терпелось жить. И ты первый втолкнул меня в круговорот жизни.

Глава XIII

Я попросила Салима проводить меня до дома Шерифы. Этот район я знала плохо, и к тому же мы задержались дольше обычного. С тех пор как мы решили подчиниться чужой воле, нами овладела безмятежность, которая, как нам казалось, делала нас неуязвимыми.

Мы шли прямыми широкими улицами, застроенными светлыми зданиями, белокаменными домами. Пальмы, окружавшие отдельные виллы, псевдомавританский стиль других, из открытых окон которых до нас долетали обрывки джазовой музыки, голоса, смех — все это в свете уличных фонарей походило на театральные декорации. Летними вечерами большинство европейских семей покидают свои дома, чтобы унылым потоком прогуливаться взад и вперед по главной артерии, которую мы избегали. На прилегающих же улицах мы были одни.

Вскоре пришло время расставаться. Мне это было очень нелегко.

— Когда я снова тебя увижу?

— Не знаю, — с грустью отвечала я. — У сестры я больше оставаться не могу. А там, у меня, — ума не приложу, как мне удастся…

— А как тебе удавалось раньше?

— Ты и сам знаешь. — Я силилась скрыть смущение. — Я выходила с Миной. Говорила, что отправляюсь с ней на очередное собрание…

— Да, я помню, — подтвердил Салим.

Как он добр, подумала я. Теперь он приемлет и оборотную сторону наших встреч, которая мне самой неприятна.

— Мина — это та девушка, что была с тобой… в день происшествия?

— Да, это она… — тусклым, невыразительным голосом ответила я.

— Она мне несимпатична. Какой-то у нее, по-моему, нахальный вид…

Я ничего не ответила. Чего я, в самом-то деле, испугалась? Похоже, от того дня в памяти у него остался лишь нахальный вид Мины и страх меня потерять. Какая все-таки у людей неверная память, подивилась я. Словно сито, отсеивающее в небытие воспоминания, один лишь намек на которые заставляет усиленно биться мое сердце. А вместо них остаются вещи скучные и банальные… Неужели все смятение, все странное бушевание того дня были для Салима всего-навсего обычной ссорой, за которой последовало случайное происшествие? Это просто не укладывалось у меня в голове. Я не знала, радоваться мне или печалиться, и решила вернуться к этому потом.

Салим привалился спиной к стене. Я встала напротив него. Мы стояли под фонарем. При виде его освещенного лица я вмиг забыла думать о чем бы то ни было.

— Когда я смогу тебя увидеть? — настаивал он. — Я скоро уеду…

— Я попытаюсь остаться у сестры еще дня на два, на три. Наверное, мы сможем…

— А вернувшись домой, ты действительно не сможешь выходить? Твоя мачеха…

— Строже, чем Лелла, матерей не бывает. Кстати, именно из-за нее нам и приходится ждать…

— Я слышал, о ней говорят много хорошего. Женщины отзываются о ней просто блестяще.

— Блестяще! Вот уж не сказала бы! — Я негодовала, забыв о том, что в нашу первую встречу сама расхваливала ее на все лады. — И кто же, в числе прочих, находит ее такой уж замечательной?

— Как-то раз о ней говорила Дуджа. А в этой области я привык полагаться на ее суждения.

На языке у меня вертелись новые вопросы. Но тут он положил руку мне на плечо. Я посмотрела на часы.

— Ой, как поздно! — воскликнула я с беспокойством.

Перед неизбежностью разлуки все остальное отступило на задний план.

— Давай беги, — ласково поторопил Салим.

Мгновение я колебалась. Не хотелось расставаться с ним вот так. Встав на цыпочки и вытянувшись, я неловко поцеловала его в щеку. И убежала.

Когда он договаривал: «Давай беги», его голос еле заметно дрогнул. Я сама не поняла, отчего избрала такой невинный способ прощания: то ли чтобы подбодрить его, одарить его дружбой — разве дружба в сердце любви не есть самая волнующая нежность, самый чистый дар? — то ли ради удовольствия почувствовать себя в безопасности перед мужчиной, старавшимся укротить в себе темные, как я считала, страсти.

На лестнице я столкнулась с Тамани и не удержалась от удивленного восклицания. Она остановилась и, ухмыляясь, заговорила: