Нетерпеливые - Ассия Джебар

— Ты замарала себя, замарала нас!

— Я готова сказать при Фариде всю правду. Мне нечего стыдиться. Только позволь и мне задать один вопрос: кто сообщил тебе о моей вчерашней прогулке? Назови мне источник, если хватит смелости, назови его при Фариде. Скажи ему, что Тамани, которую ты, как притворяешься перед другими, знать не знаешь, встречается с тобой под покровом темноты… Скажи ему, что вы секретничаете…

— На что ты намекаешь?

— Я ни на что не намекаю. Я заявляю, что готова сказать о себе всю правду. Я не люблю секретов. А в нашем доме есть еще секрет, который должен быть открыт. И я его знаю.

Я остановилась; она побледнела еще сильнее.

— А теперь, — медленно продолжала я, направляясь к двери (снаружи по-прежнему маячил силуэт Салима), — если не боишься, беги к Фариду. Скажи ему, что через несколько минут я буду с Салимом аль-Хаджем… До свидания.

Я вышла, так и не взглянув на нее.

Глава XIV

Я существую только в других; когда я обращаюсь к ним, бунтуя или моля, то делаю это лишь для того, чтобы вопросить в их взгляде свое же отражение. Бедный Салим, я обманываю тебя, думала я, опуская на него глаза. Его голова покоилась у меня на коленях. Так что же я люблю: внушаемый мне твоей любовью свой собственный образ или твое, доверчивое во сне, лицо мужчины? Я не смела пошевелиться.

— Мне так хорошо, — сказал он. — Кажется, что я сплю с тобою вместе, что и во сне с тобой не расстаюсь…

Теперь он спал. А я размышляла. Я думала о том, что мне больше по душе эта женщина, что сидит сейчас, охраняя сон мужчины, нежели та, другая, озлобленная, восставшая против Леллы девчонка, которой ничто не дорого. Нет. Я не задам Салиму ни единого вопроса.

— Я хотел бы поговорить с тобой, — вдруг сказал Салим, не открывая глаз.

— Я думала, ты спишь.

— Нет. Я все думаю над тем, что собираюсь сказать.

— Вот как?

— Побудь так. Я не хочу открывать глаза. Это трудно. Надо, чтобы я рассказал тебе все… Видишь ли, я хочу, чтобы ты видела меня таким, какой я есть, каким был в прошлом…

Я перебила его.

— Ты уверен, что так уж необходимо рассказывать мне о своем прошлом?.. Ведь я тебя ни о чем не спрашиваю, — добавила я.

Я его ни о чем не спрашивала. Я почти молила его молчать. Какая мне разница, каким он был когда-то? Теперь нас обоих освещал свет вечера, свет нашей молодости. К чему заставлять меня искать его в чуждой мне жизни?

Я знала: наступит день, когда и я окажусь на краю того зыбкого пространства, где меня будут подстерегать такие чудища, как страсть, ревность и чувственные удовольствия. Тогда я освою другие жесты, другие интонации. Надену на себя эти вечные, банальные маски. Буду отыскивать в сердце ночи черты Салима, чтобы сражаться с призраками из его прошлого. И с нарождающимся стыдом спрошу: «Ты любил других женщин? Ты…»

Почему бы не дождаться этого момента? Почему бы не потерпеть, чтобы его правда встретилась с моим желанием узнать? Но я уже начинала понимать, что именно так люди проходят мимо друг друга: чересчур торопятся.

* * *

Я слушала Салима и терзалась. Оттого, что не могла быть достойной его. Но мне следовало бы спросить себя, что означает эта поспешность, с какой он передо мной разоблачался: только ли самоунижение или наивно-тщеславную потребность в том, чтобы в тебе любили все, без изъятий?.. А он говорил.

Он знал много женщин. Об этом он говорил усталым тоном. Я слушала, как он вспоминает свои приключения, перечисляет перелетных пташек, промелкнувших в его жизни. И смотрела на него. При виде этой трясины, о которой я и не подозревала, я хотела, чтобы жизнь моя остановилась. Такое множество грешниц оставило в нем омерзение, от которого, как он считал, ему вовек не избавиться. Но теперь тут была я. «Ты никогда не узнаешь, — добавил он, — до чего можно докатиться». А я и не хотела знать. Я не верила.

— Забудем это, — говорила я, мечтая о том, чтобы все — вплоть до его голоса, нагромождавшего признания, — исчезло.

— Ну уж нет. Я должен не только забыть факты, а и отречься от некоторых людей…

Предчувствие шепнуло мне, что вот и пришла пора получить ответ на все мои невысказанные вопросы… Салим рассказывал о женщине, о молодой арабской женщине, не называя лишь ее имя — имя, о котором я никогда не спрошу. В столицу она приехала на учебу — одна из немногих девушек, которым ценой ожесточенных сражений с собственной семьей удалось добиться отсрочки своего окончательного заточения. Неудача этого первого опыта повлекла для нее разрыв с близкими, осуждение со стороны друзей. Из гордости она порвала все знакомства, с отчаяния встала на путь приключений…

— Тогда-то я и встретил ее, — говорил Салим. — Для меня это была самая обычная девушка, с которой проводят несколько ночей, самое большее — несколько месяцев. И тем не менее на меня с самого начала произвели впечатление ее замкнутость, холодность, суровость во взгляде. Она заинтриговала меня. Не я, а она спустя несколько дней положила конец нашим отношениям. Призналась, что боится ко мне привязаться. Я принялся ее расспрашивать. Она рассказала мне все. Мне захотелось помочь ей… И я решил заручиться сообщничеством какой-нибудь семьи, которая за деньги согласилась бы признать ее родственницей, приемной дочерью, и таким вот образом достойно выдать замуж… В конце концов мне это удалось.

— Значит, такое еще бывает? — спросила я.

Иногда, во всяком случае. Мне повезло выйти на одного человека хоть и сомнительной репутации, но который, как уроженец Константины, совсем недавно перебравшийся в Алжир, еще не стал предметом пересудов. У него была дочь-калека, хромоножка, для которой он собирал деньги, не гнушаясь ничем. Он согласился на мое предложение.

— И девушка вышла замуж?

— Да, вскоре после того, — сказал Салим. — Старик сам известил меня об этом пять лет назад. Но я почел за долг не знать, за кого он ее отдал. Чтобы быть честным и по отношению к ней, и по отношению к себе, я решил, что она должна навсегда исчезнуть из моей жизни. В делах такого рода приходится опасаться всего, вплоть до случайности…

— Да, вплоть до случайности… — протянула я.

* * *

По возвращении домой я провела весь день в непрестанных усилиях. Не думать о последних фразах Салима, забыть их. Забыть даже интонации, звучавшие в его голосе. Труднее всего было примириться не со скандальными фактами из жизни Леллы, а со сквозившим в его голосе удовлетворением… Из своего замаранного прошлого, из всего того, что я с легкостью принимала — потому что мне предстояло простить ему это, постараться побороть брезгливость, он исключил только эту женщину. Уже то, что Лелла близко знала Салима, было тяжело сознавать. Но то, что эта встреча осталась в памяти Салима маяком, освещавшим его воспоминания, что Лелла вонзилась в его жизнь так стремительно, так болезненно и так поспешно улетучилась, что уже благодаря одному этому была обречена на благоговение, — это наполняло меня неприятным чувством, которому я не осмеливалась подобрать названия.

Вечером, в постели, я представила себе, какой будет их встреча, которая рано или поздно, но неизбежно состоится. В этот дом Салим войдет, полный мною, ища меня уже с порога. И вот эта женщина между нами. Их взгляды встретятся. Салим, должно быть, потупится — из уважения, а может, кто знает, из любви, из любви к самому себе, к тому, что он назвал — как больно это слышать! — «своим единственным творением». И Лелла, пережив мгновение страха-того самого страха, который я в сладостном азарте выуживала со дна ее души, — окончательно воспрянет.

Чем я буду между двумя этими существами, посреди их сдерживаемой страсти, накалу которой я уже почти начала завидовать? Чем я буду посреди их безмолвного диалога, который навсегда сгустит атмосферу в доме? Возможно, второй Зинеб, которая будет получать от своего мужа лишь жалкие крохи восхищения, питаемого им к другой. И когда ночью я буду искать в глубине взгляда Салима свой образ, то кого там найду? Эту женщину, которая спит здесь, в одной комнате со мной? Нет, этому не бывать никогда! Никогда, повторяла я с решимостью. Я полюбила Салима, чтобы лучше узнать себя. Он мое зеркало. Я не соглашусь обнаружить в глубине его сердца омут, который не будет мной.

* * *

За ночь, выспавшись, я все забыла. Наутро для меня не существовало ничего, кроме необходимости увидеться с Салимом в последний раз. «В последний раз», — просил он. В ушах у меня звучал его голос; он до сих пор волновал меня.

С момента моего возвращения Лелла держалась по — прежнему отчужденно. С Фаридом скупые фразы, ровный тон. Со мной вроде бы тоже бесстрастно. Когда Шерифа с детьми уехала, дом целыми днями молчаливо дремал. Внизу тетя Зухра выглядела совсем уж блеклой. Ее взгляд вопрошал меня. В любопытстве старых дев есть что-то болезненное, ранящее. Она узнала о брачном предложении Салима. Она уже видела меня женой, матерью детишек… В очередной раз шмыгнув носом, она склонилась над своей работой, над своей жизнью.