Нетерпеливые - Ассия Джебар

— Ты проснулась?

Я повернула голову к входившей в комнату Лелле и улыбнулась ей:

— Входи.

Я подвинулась, чтобы она могла присесть на кровать рядом со мною. Она разглядывала меня ласково, с материнской заботливостью.

— Тебе уже получше?

— Да. Так, усталость небольшая.

— Тебе повезло: отделалась царапинами.

Царапинами! Я наблюдала за ней сквозь ресницы. Ее-то мне не придется открывать для себя заново, подумалось мне.

Просто возвращается она прежняя. Она погладила меня по лбу.

— У тебя температура?

— Нет…

Я взяла ее за руку. Хорошо, что она рядом. Я чувствовала себя под защитой, вдали от тех плохих дней. Во мне заговорила совесть. Почему бы не положить на ее колени голову и не рассказать ей все, как дитя матери?

— Фарид придет через час, — сказала она. — Я не хотела, чтобы ему говорили что-нибудь до того, как я сама здесь побываю. Зато теперь дома все спокойно…

Я слушала ее. Сейчас я признаюсь…

— Что вам сказали о происшествии? — начала я.

Нам сообщили, что тебя сбил автомобиль, что какой — то прохожий взял на себя труд отвезти тебя в больницу…

— А почему же ты не спросишь, где была Мина, — ведь уходили-то мы вместе?.. Потому что тебе известно, — продолжала я, видя, что она не отвечает, — тебе прекрасно известно, что я была не с ней… О Лелла, мне надо столько тебе рассказать!..

— Да? — насторожилась она.

Я уже заранее радовалась, предвкушая, какое это счастье-иметь молодую, ласковую, красивую мать…

Но тут открылась дверь. Появилась медсестра и монотонным голосом объявила:

— К вам посетитель, мсье Салим аль-Хадж. Пришел справиться о вашем здоровье.

— Скажите ему, что я сплю.

Он сказал, что будет ждать. Ему необходимо с вами увидеться.

Медсестра не успела выйти, как Лелла вскочила на ноги.

— Что она сказала? — выговорила она, заикаясь.

Продолжая пребывать в радужном настроении, довольная тем, что это вмешательство облегчит мое признание, я ответила:

— Это как раз тот самый «прохожий», это…

Но тут я запнулась, только сейчас удивившись реакции Леллы. Я обернулась к ней: она была бледна. С безвольно повисшими руками она выглядела ошеломленной. Передо мной стояла теперь совсем не та женщина, что находилась тут минуту назад. Я закончила, но уже медленно:

— Это Салим аль-Хадж.

Лелла вздрогнула, но смолчала.

— Я велела передать ему, что я сплю, — с тайным злорадством продолжала я. — Он ждет.

— Он не должен сюда войти! Не должен!

Я так и не поняла, что означал этот повышенный тон: испуг или властность. Тогда я, сама дивясь тому, как открыто нападаю, спросила:

— Так ты его знаешь?

Лелла круто обернулась, но, прежде чем ответить, заставила себя сесть. Явно силясь овладеть собой, она лишь сумела пробормотать:

— Нет… Я боялась, что он войдет прямо сейчас.

— Ну и что? Вуаль-то на тебе! — заметила я.

— Да, конечно… — Поколебавшись, она заговорила с неожиданной энергичностью: Но и тебе незачем с ним видеться! Это еще не причина, если он взялся тебя сопровождать… Его отблагодарит твой брат.

Я сознательно пригашала ее пыл. Мне хотелось сломить ее своим упорством.

— Странно, — протянула я с хорошо разыгранным недоумением. — Была минута, когда мне совершенно определенно казалось, что ты его знаешь!..

— Не говори глупостей, — ответила она с несколько пренебрежительной сухостью.

Я ничего не добавила. Я еще долго пребывала в задумчивости до тех пор, пока она решительным тоном не отчеканила, стремясь, видимо, чтобы после затянувшейся паузы это прозвучало весомо, как вывод:

— Я думаю, у тебя чересчур развитое воображение.

С этими словами она поднялась. Тут я посмотрела на нее, и в моем взгляде она, должно быть, прочла подсознательный, но упорный вопрос, потому что вдруг спросила меня тихим, почти срывающимся голосом:

— Да что ты от меня хочешь?

— Я? — не сразу отозвалась я, тараща глаза, как после пробуждения. Ничего.

Медсестра уже давно закрыла за ней дверь. На стенах бледнел день. Я размышляла о том, что вот впервые, в прохладе замершей комнаты, тишина окутала то тяжелое слово, которое я бросила между собой и Леллой. «Ничего»… Отныне я была уже не выздоравливающей, а воительницей, вновь начинающей вооружаться, и это, без сомнения, было еще ничего. Эта женщина вторично лгала мне прямо в глаза, и это тоже было еще ничего. Но я уже представляла себе, какими словами заговорю с Салимом. С Салимом, которого она, по ее утверждению, не знает и с которым я еще увижусь. До сих пор в глазах этого человека я привыкла искать лишь свое отражение. Отныне я буду подстерегать в них прошлое Леллы, этой женщины, к которой я, после того как едва не вверила себя в ее руки и не назвала мамой, вновь была готова пылать ненавистью.

Часть вторая

Глава X

После того происшествия я была вынуждена полмесяца оставаться в постели. Мне хотелось быть одной. В нашем доме пришлось бы сносить каждодневные визиты болтливых женщин. Лелла посоветовала, чтобы меня отвезли к моей сестре Шерифе, которая недавно переехала в новую квартиру в европейской части города. Я согласилась.

Квартира была просторной, светлой; ее только начали обставлять. Мне сразу же понравилась пустая комната, в которую меня поселили. Я попросила придвинуть кровать к окну; хотя оно и выходило на серую стену, лежа я получала возможность видеть кусочек неба, который и обшаривала взглядом долгими часами.

В первый же день меня навестила Мина. Я встретила ее с плохо скрываемой досадой. Последний наш разговор казался мне очень далеким. Я бы предпочла, чтобы она исчезла. Мне было неприятно, что она проникла в эту новую комнату.

— Я узнала о происшествии только сегодня утром. Как это случилось?

— Я смутно помню. Переходя бульвар, я увидела, что на меня наезжает машина; вот и все…

— Ты была одна?

— Нет. С Салимом. Он немного отстал…

Как это было хорошо вот так упростить реальность, вместив ее в несколько фраз, а потом и самой в это поверить. С Миной я могла бы начать и так: «Я затолкала Салима в темный коридор, где кинулась ему в ноги, принялась умолять…»

Мне не было бы стыдно описать эту сцену. Только я в нее уже не верила.

Так вот что значит иметь воспоминания? Равнодушно взирать на развертывающееся перед тобою прошлое; произнести о нем несколько слов, которые, смягчая его, делают его правдоподобнее. Неужто я настолько себя не уважаю, думала я, что способна так себя предавать? Тогда я еще не понимала, что это моя молодость увлекает меня вперед.

— Мне кажется, ты немного устала. Может быть, ты хочешь, чтобы я оставила тебя?

— Да. Оставь меня. Хорошо бы ты оставила меня навсегда и никогда больше не появлялась.

В наступившем молчании я держала глаза закрытыми. Мне подумалось, что в этих словах прозвучала далекая нежность. Я открыла глаза. Ее лицо жалко сморщилось:

— Ты все еще сердишься на меня, Далила? За то, что я…

— Нет, — вздохнула я, — я уже не сержусь на тебя. Просто не хочется тебя больше видеть, вот и все. Ты неразделима с воспоминанием о том дне… После твоего ухода я поссорилась с Салимом. Он заговорил о разрыве… я помню, что бежала, что была так счастлива, как еще никогда до тех пор не бывала… Я помню это счастье. И еще — грязь перед этим. Тот день нечист. Мне хочется его забыть… Пойми, Мина, я говорю это без всякой злобы: ты для меня ничто, уже ничто…

Она заплакала. Потихоньку, сдерживаясь. Не глядя на нее, я почувствовала, что ее впервые проняло. Я уже и сама недоумевала, что толкнуло меня произнести эти слова, причинить эту ненужную, бесславную боль. Какая нелепость, сказала я себе, откидываясь на подушку, какая нелепость!..

День, когда я обращусь к этому прошлому, еще впереди. Пока что мне не хотелось, чтобы этот момент наступил. Он стал бы концом моей молодости и началом моей смерти. Стоит остановиться на полпути, присесть на обочину, чтобы перевести дух, отдохнуть, — и все будет кончено: упадешь, превратишься в парящую в воздухе невесомую пыль. И все будет кончено…

Я ничем не могла помочь плакавшей передо мной девушке. Умолкнув, она высморкалась, раз-другой удивленно икнула, беспомощно засуетилась. Но когда она закрыла за собой дверь и оставила меня одну, я вдруг с некоторым испугом спросила себя: а если от того, что я ее вот так оттолкнула, она окажется еще нерасторжимей связана с пережитыми мною минутами смятения?

Нет, Мина, я не отрекалась от тебя, не прогоняла тебя. Просто иногда бывает, что в какой-нибудь знаменательный для тебя день случайно натолкнешься в толпе на чье-то лицо. И потом уже не хочется видеть его снова-изменившееся, постаревшее, или заплаканное, как у Мины, или вульгарное, как у Мины. Потому что оно стало в какой-то мере частью тебя — то чистое лицо, на которое ты когда-то наткнулся в толпе.