Нетерпеливые - Ассия Джебар

— Вы действительно не догадываетесь, что я хотел вам сказать?

Я помотала головой. Его настойчивость казалась иронической, почти нежной. Я потупилась, чувствуя, что еще немного — и я упаду ему на грудь, чтобы излить наконец одинокие часы счастья, которые прихватила с собой. Его улыбка внушала надежду. Салим встал. Наклонившись ко мне, проговорил:

— Пойдем куда-нибудь.

Я последовала за ним. Искоса поглядывая на него, я в каком-то странном умиротворении, вдруг сошедшем на меня, повторяла его последнее слово: «куда-нибудь». Меня медленно затопляла горячая волна покорности, которая, я чувствовала, могла понести меня за ним на край света.

* * *

На выходе из города бульвар, спускаясь к порту, описывал большую дугу. Мы углубились в мощеные аллеи вдоль огромных серых ангаров, пятнавших асфальт тенями. Было шесть вечера; с работы группами уходили докеры. С неожиданным уважением я разглядывала эти обветренные, сосредоточенно-хмурые арабские лица с гордым профилем. Потом мы обогнули бистро — обычный металлический павильон, откуда выходили рабочие. Эти уже были разговорчивы, каждый нес в руке бутылку красного вина. Ноги их заплетались, как и язык, — довольно жалкое зрелище.

Мы пересекли пустыри со штабелями древесины и пошли вдоль доков. Я споткнулась о камень, и Салим подхватил меня. Я невольно улыбнулась ему, не замечая его руки, задержавшейся на моем плече. Я с наслаждением вдыхала морской воздух.

— Люблю этот запах!

— Вы здесь впервые?

— Конечно, — ответила я, только потом осознав, что в последнее время он ограничивается одними вопросами.

— Я совсем не знаю Алжира. Да и вообще мало что видела.

Нас окружало море. Я с упоением созерцала уснувшие корабли и в множестве усеивавшие побережье у наших ног баркасы и лодки — ни дать ни взять скопище сбитых на лету насекомых. В неподвижной водной глади отражался закат, исчертивший равнодушное небо красными полосами. В морских глубинах таилась ночь.

Мы шли вдоль мола, оставив позади штабеля рыжих бревен, угрюмые ангары, похожие на опустевшие тюрьмы, и безлюдные улицы. Я наклонялась, чтобы взглянуть на свое отражение в море, даже не испытывая брезгливости при виде гниющей у берега воды, на которой покачивались обломки досок и апельсиновая кожура, расплывались черными слезами потеки отработанного масла.

Все-таки я подняла взгляд, всмотрелась в далекий горизонт, запрокинула голову, вбирая в себя небо. Хотелось отправиться далеко-далеко. Меня переполняла трепетная радость. Я обернулась к Салиму, который почему-то поотстал. Возбуждение подгоняло меня. Я попросила его поторопиться. Не знаю, как это произошло, но я взяла его за руку и, смеясь, бегом потянула за собой… И это были уже не детские игры.

Мы уселись на краю мола, у самого неба. Вокруг громоздились груды ржавых железяк, как если бы земля решила исторгнуть всю нечисть из своего адского чрева именно здесь, где встречалась с морем. Нас окружало безмолвие мира в преддверии ночи. О том, как мы совсем недавно смеялись, я вспоминала словно о другой эпохе. Устроились мы у подножия полуразрушенной закопченной стены — она возвышалась одиноко, как последний уцелевший форпост. Я расстелила на каменистой почве свой платок, села рядом с Салимом, и в душу начал закрадываться необъяснимый испуг.

Мимо прошел человек в форме, пристально разглядывая нас: меня, сидевшую с вытянутыми ногами спиной к стене, и Салима, рассеянно опиравшегося на локоть. Любопытство прохожего не смутило меня, но я не смогла помешать себе вообразить картину, которую мы являли ему. И она взволновала меня.

С той минуты, когда Салим произнес это слово: «куда — нибудь», мною постепенно овладевало ощущение какой-то неизбежности. Стоило мне отрешиться от окружающей реальности, прикрыть глаза, как я начинала испытывать опьяняющее чувство чего-то огромного, бесконечного. Зачем я сюда пришла? Я спрашивала себя об этом, стараясь понять ту решимость покориться, которая толкала меня идти за Салимом. Он продолжал молчать. Не поворачиваясь к нему, я различала его профиль, вырисовывавшийся на фоне моря. Как и я, он ждал.

Не знаю, в какой именно миг он положил голову мне на колени. Я приняла ее с осторожностью. Тихонько опустила ему на голову руки, погрузила пальцы в его шевелюру. Небо, море, мир освещали нас голубоватым светом, размывавшим очертания предметов. Цвет сна, неподвижного, нескончаемого сна.

Медленное, глубокое, безмолвное, текло время. Казалось, что так будет вечно: мои пальцы, ласкающие его волосы, длинное тело, на которое я не осмеливалась взглянуть, нисходящий свет, подобно дару небес рассыпанный вокруг нас.

Внезапно Салим повернул голову, смотря мне прямо в глаза, и я принялась обводить пальцем его лицо. Потом он закрыл глаза, казалось, он уснул. Мне хотелось бы пробыть здесь долго-долго, ожидая, когда на этом лице появится тайная улыбка ночи. Меня охватил неизъяснимый покой, как если бы шедшая от горизонта тень обещала оградить меня от какой-то опасности. В конце концов я с трудом заставила себя выговорить, страдая от того, что вырываюсь из этого плавного потока времени:

— Надо вставать. Уже поздно!

Салим приоткрыл глаза. Я отвела взгляд.

— Салим, надо…

Его ладонь на моем затылке, понуждающая меня склонить голову. Его взгляд, который медленно приближался, который…

— Салим…

Я проворно высвободилась. Встала. Когда он выпрямился передо мной, я отчаянно, просяще улыбнулась.

— Мне нужно причесаться, — сказала я по-прежнему шепотом, чтобы наше пробуждение не было внезапным.

Я прислонилась к стене, распустила волосы, чтобы заново уложить их в шиньон.

Он приближался. Инстинктивно я прибегла к последней уловке, доверчиво улыбнувшись ему:

— Подержите мои ленты…

Он не шелохнулся. На миг я замерла — с воздетыми руками, с запрокинутой головой, с ниспадающими на плечи волосами. Внезапно мне пришло в голову, что поза у меня, должно быть, вызывающая. Я начала опускать руки и вдруг упала на Салима, уткнувшись лицом ему в плечо. Тут я закрыла глаза и стиснула зубы, как в минуту паники. И еще — чтобы возможно дольше оттянуть первый в моей жизни поцелуй.

* * *

Когда я открыла глаза, то огляделась вокруг. Спустилась ночь. На совсем еще недавно неподвижном море плясали огоньки. Мне чудилось, что за эти минуты, пока время было уничтожено нашим единственным объятием, прошла целая ночь.

Я поняла, что в городе — чужой, он поджидал меня внизу — мне придется учиться жить заново.

* * *

Дома Лелла выросла передо мной, едва я открыла дверь. Ее отрывистый голос не вызывал во мне ничего, кроме удивления. Я отвыкла от голосов.

— Ты возвращаешься в такое время, потому что знаешь, что Фарида нет!.. И пользуешься этим…

Я показала ей спину. Мне хотелось быть одной.

Войдя в комнату, я не стала зажигать свет. Это было мое единственное прибежище… Из-за двери доносились нервные шаги Леллы: я слышала, как ее каблуки цокают по коридорам. Она словно металась по лабиринту иного мира. Сейчас я видела ее насквозь. Я наконец поняла, почему на протяжении последних двух дней она так носилась по опустевшему дому. Ее упреки питались другим чувством, куда более тягостным, в котором она не хотела признаваться и самой себе. Она была одинока.

Фарид уехал с Зинеб к ее родственникам. Он не мог отказать в этом жене, безмерно счастливой от того, что после шести долгих месяцев ожидания наконец обнаружила себя беременной. Я впервые увидела, что он разговаривает с ней уважительно. В момент прощания, когда Фарид, смеясь, подхватил чемоданы, я тоже расцеловалась с Зинеб с неожиданной симпатией.

Теперь я слышала, как Лелла закрывает дверь, направляется в другой конец коридора, поднимается за бельем, которое сушилось на террасе.

Я открыла окна, чтобы впустить свет луны. Освещенные окна первого этажа отбрасывали в ночь длинные красноватые отсветы, и на темных стеклах плясали блики. Я обернулась, ища их где-нибудь в уголке огромного зеркала. И увидела там свое лицо.

Отныне мне следовало искать себя уже не в этой маске незнакомки, а далеко отсюда… Там, снаружи, зрелую женщину мучила тайна. Во мне просыпалось счастье, которому еще даже не было названия.

Глава VIII

Фарид отсутствовал три дня; три дня; три дня, в каждый из которых я сбегала. Весь день я с нетерпением дожидалась той минуты, когда мне придется придумывать для Леллы очередную ложь. Это было моей первой мыслью при пробуждении. Пока я нежилась в постели, она овладевала мною целиком. Теперь, когда для лжи появились основания, она стала меня тяготить.

Сознавая свое бессилие, я ожесточалась. Все равно уйду. В первый день, когда Лелла возникла передо мной, я, опустив голову, пробормотала:

— Я иду к Мине…