Нетерпеливые - Ассия Джебар

— Наконец-то ты пришла в эту мавританскую баню.

— Ты знала, что я приду?

Она наклонилась ко мне с видом сообщницы. Моя насмешливая улыбка ее несколько обескуражила, но потом она, видимо, нашла обходной маневр. Она положила влажную руку на мою ступню и обхватила лодыжку.

— Какая ты худая! — воскликнула она почти материнским тоном. — Какая худая… Наши старухи больше любят девушек полных. Им хочется их пощупать, прикинуть на вес, как индюшек, прежде чем выбрать одну для своего сына… Тебе еще повезло, что ты не смуглянка, но до чего же ты худа!

Я высвободила ногу и встала. Обернувшись, я крикнула ей:

— Пойду еще вымоюсь.

Теперь ее руку я ощутила уже на спине; одышливый старушечий голос раздался у самой моей шеи:

— Я устроилась в ту же кабину, что и ты… Там мы сможем поговорить.

Я ничего не ответила. Я знала, почему она меня преследует.

* * *

Распластавшись на животе на горячем плиточном полу, я пыталась заснуть, пока сильные руки массажистки разминали мне спину. Она снова взяла пробковую дощечку и размашистыми движениями принялась меня растирать; я чувствовала, как приятное давление перемещается от затылка до ложбинки на талии. От сладостной неги я погружалась в дрему.

Ухо у меня почти касалось пола, и банные звуки доносились до меня как бы сквозь сон. В этом насыщенном паром зале, где сновали полуголые тела, у меня вместе с биением в висках возникало странное ощущение, будто жизнь навеки застыла в этих часах пекла. От внешнего мира меня отделяли не просто несколько дверей и коридоров, но какая-то нереальная область, за которой меня ждали моя одежда, мое имя, все мои привычки. Оставалось лишь отдаться жестким рукам массажистки да время от времени погружать лицо в прохладную воду. В конце концов я перестала воспринимать окружающих; о них напоминали только приглушенные густым паром звуки — эхо разбивалось о стеклянные своды, над которым я уже не представляла себе неба.

С пением вошла Тамани и вернула меня к действительности. Она напевала мелодию, которую уже много лет играют на празднествах. Я не изменила позы. Завершив сеанс, массажистка протянула мне блюдце с холодной водой:

— Отдохни-ка немного. Сейчас я принесу тебе твой купальный халат.

Тамани устроилась у другого бассейна. Продолжая петь, она стоя опрастывала на себя большие кастрюли с горячей водой, забрызгивая при этом и меня. Я повернулась к ней. Игриво подмигнув мне, она вдруг разошлась. Расставив ноги и не двигаясь с места, она принялась вращать своим огромным животом, подбрасывая его к самой груди. Пение она перемежала плотоядным смехом; гримасничая, она не сводила глаз с этой колыхавшейся массы жира. Под конец лоскут, которым она была обмотана, соскользнул, явив взору подпрыгивающие желтые груди — безобразные, непристойные. Меня передернуло от отвращения, и я отвела глаза.

Она издала последний смешок, потом самодовольно проворчала:

— Вот видишь, я умею исполнять танец живота!.. Потом понизила голос на возбужденном от танца лице загорелись глаза: Ты пришла повидать Юсефов? Хочешь с ними встретиться?

— Я?.. Нет.

Я даже вздрогнула.

— О, тебе нечего стесняться. Ты могла бы зайти вместе со мной; они живут тут, рядом… К тому же хромоножка должна быть за кассой. Когда она увидит нас вместе, она нас пригласит… Поболтаем.

— Нет! — вскричала я.

Из бани я вышла одна, так и не разобравшись, почему отказалась — из-за усталости или неприязни.

Вернувшись домой, я с облегчением услышала от Мины: Держи, это письмо Дуджа принесла мне утром. Думаю, это от ее кузена.

— Спасибо.

Оставив Мину с Зинеб, я уединилась в своей комнате и с бьющимся сердцем вскрыла конверт. Быстро прочла несколько скупых слов: «Жду вас завтра в четыре часа на прежнем месте. Сделайте все, чтобы прийти. Салим».

Вошла Мина, и я накинулась на нее с расспросами:

— Так тебе Дуджа дала это письмо? Что она сказала?

— Она заходила ко мне по поводу предстоящего собрания. Перед уходом она сказала: «Похоже, тогда я дала промашку с родственниками Далилы. Извинись перед ней за меня и сегодня же передай вот это письмо — оно от Салима».

— И все?

— Да. Что это с тобой?

Я бросилась ей на шею; я целовала ее, смеясь и приплясывая вокруг нее. Я с восторгом предавалась забытым ребяческим шалостям.

Ой, Мина, если б ты знала, как я счастлива!

— Да что с тобой?

— Сядь!

Я заставила ее усесться. Села рядом, переполняемая радостью. Как пьянило происходившее в недрах моего существа неуловимое превращение того, что грызло меня на протяжении многих дней, в пустячную ссору, которая приключилась из-за моей же оплошности! Я отдавалась удовольствию разыгрывать наивность и ее мнимые страхи; волны блаженства понесли меня. Счастливая уже от снисходительной улыбки Мины, я затараторила, еле переводя дух:

— Мне почудилось, что он любит свою кузину… он так о ней говорит… я жутко ревновала. Но раз она сама передала тебе это письмо для меня, значит, для него… ну, в общем, она только кузина, и все… и раз он возвращается ко мне, значит… уж и не знаю.

Мое возбуждение спало. Я улеглась, положив голову Мине на колени. Мне вдруг захотелось, чтобы она оставила мои слова без ответа и ни о чем больше не расспрашивала. То были не откровения, а стихийно брызнувшая из меня радость, и несколько ее струек попали и на Мину, только и всего. Склонившись ко мне, она шепнула:

— Он любит тебя, верно? Он говорил тебе об этом, ведь так?..

Я стыдливо зарделась, страдая от этих совсем ненужных мне вопросов. Мне нечем было защищаться, и я пеняла себе за глупую детскую откровенность.

— Да нет же, тут ничего похожего… Просто я счастлива, и все!

Лукаво поблескивая глазами, она засмеялась:

— Да ладно, не скрытничай, чего уж там!..

— Мне нечего скрывать, уверяю тебя!

Я отодвинулась от нее подальше. Повернулась к ней спиной, с ожесточением твердя: «Мне нечего скрывать». Будь проклята моя дурацкая пылкость: увидев, как горят мои щеки, она наверняка заподозрит обратное. Я подошла к окну. Подняла штору, открыв небо, расстилавшееся над террасами, над уже близкой ночью.

Глава VII

Он ждал меня на обычном месте. Когда я уже переходила улицу, направляясь к нему, меня обуял страх. Я избегала его взгляда; не пожимая ему руки, я глухо пробормотала приветствие и, трепеща, пошла рядом. Понурясь, я неотступно думала о том, что он даже не улыбнулся мне; его лицо виделось мрачным, враждебным. Под конец я и забыла, что это тот же самый человек, который шагает сейчас подле меня.

Теперь я уже злилась на него за мою вчерашнюю чересчур поспешную радость. Я повторяла про себя содержание его письма: «Жду вас завтра в четыре часа на прежнем месте. Сделайте все, чтобы прийти. Салим». Ну конечно же, ни одно из этих слов не означало примирения, шага навстречу. В своем разочаровании я уже видела себя погруженной в знакомое ожесточенное оцепенение. Чисто по-детски я старалась держаться от Салима на известном расстоянии; мне больше не хотелось, чтобы нас принимали за парочку. Пусть думают, что мы оказались рядом лишь в силу обстоятельств.

И все же меня так и подмывало восстановить близость, предпринять что-нибудь, неважно что — да хотя бы протянуть ему руку. Но я не могла. А ведь летела к нему на крыльях надежды! Как счастлива была бы я посмотреть ему в глаза, взять его под руку, сделать одно из привычных движений, естественных для спутницы мужчины, когда она подается к нему, чтобы увернуться от автомобиля или посторониться перед встречными прохожими. Я уже разучилась ходить одна по улице, в одиночку противостоять ее безымянному потоку.

Когда мы вошли в кафе, то при мысли о нескончаемых часах, что ожидали нас все за тем же столиком, мне стало дурно. Захотелось сбежать отсюда. Поглощенный какими — то своими думами, Салим тем временем отодвигал стул, садился. Я замерла стоя, надеясь, что мое молчание будет воспринято как вызов. Он поднял на меня вопрошающий взгляд. С ощущением собственного бессилия я села. Утешало лишь то, что предстоит окунуться в привычное: созерцать знакомую, словно бы ждущую меня улицу, слушать доносящиеся из прохладной глубины зала звуки. Сонную тишину в помещении изредка сотрясало металлическое громыханье, возвещающее о прибытии очередного трамвая. Время от времени Салим утирал лоб, требовал прохладительные напитки.

— Когда вы получили письмо?

— Вчера.

— Что вы о нем думаете?

— Я? Ничего, — осторожно ответила я. — Пришла, вот и все.

— Вы действительно не догадываетесь, что я хотел вам сказать?

Я помотала головой. Его настойчивость казалась иронической, почти нежной. Я потупилась, чувствуя, что еще немного — и я упаду ему на грудь, чтобы излить наконец одинокие часы счастья, которые прихватила с собой. Его улыбка внушала надежду. Салим встал. Наклонившись ко мне, проговорил: