Голод (пер. Химона) - Кнут Гамсун

— Намъ нужны только общедоступныя вещи, — сказалъ онъ. — Вы знаете, какая у насъ публика. Не можете ли вы упростить это? Или не принесете ли вы что-нибудь болѣе общепонятное?

Его внимательное обращеніе со мной приводитъ меня въ удивленіе. Я понимаю, что моя работа забракована, но отказъ не могъ быть любезнѣе.

Чтобъ не задерживать его дольше, я говорю:

— Конечно, я это могу.

Я направляюсь къ двери. Гм… Прошу меня извинить, что я напрасно затруднилъ… Я поклонился и взялся за ручку.

— Если вамъ нужно, то вы можете получить немножко впередъ въ счетъ будущаго гонорара. Вы можете это обработать.

Теперь, когда онъ призналъ меня негоднымъ сотрудникомъ, его предложеніе оскорбило меня немного, и я возразилъ:

— Нѣтъ, благодарю, я и такъ обойдусь. Впрочемъ, весьма благодаренъ! Прощайте.

— До свиданья! — отвѣчалъ «Командоръ» и снова повернулся къ своему столу.

Итакъ, онъ со мной обращался съ незаслуженнымъ вниманіемъ, и я ему очень благодаренъ за это. — Я никогда; этого не забуду. Я рѣшилъ не являться къ нему безъ работы, которой я самъ буду доволенъ, я приведу въ изумленіе и командора и за которую онъ сразу мнѣ выдастъ 10 кронъ. Я пошелъ домой и тотчасъ же принялся за писаніе.

Въ послѣдующіе вечера, когда часовъ около восьми зажигали газъ, со мной регулярно повторялось слѣдующее событіе.

Каждый разъ при выходѣ изъ воротъ на прогулку послѣ дневныхъ трудовъ я замѣчалъ у фонарнаго столба даму въ черномъ, обращавшую ко мнѣ свое лицо и провожавшую меня долгимъ взглядомъ. Я замѣтилъ, что она была одѣта всегда въ одно и то же; лицо ея закрывалъ густой вуаль, скрывавшій ея черты и падавшій на грудь; въ рукѣ у нея маленькій зонтикъ съ кольцомъ изъ слоновой кости.

Я встрѣчалъ ее три раза къ ряду все на томъ же мѣстѣ; когда я проходилъ мимо нея, она медленно поворачивалась и уходила внизъ по улицѣ.

Моя нервная натура высунула свои щупальцы, и мною тотчасъ овладѣло предчувствіе, что ея посѣщеніе относилось ко мнѣ.

Я готовъ былъ, несмотря на мое плохое платье, заговорить съ ней, спросить, кого она ищетъ, не нуждается ли она въ моей помощи, не могу ли я проводить ее черезъ темные переулки, но меня останавливало неопредѣленное чувство страха: не будетъ ли это стоитъ стакана вина или поѣздки на извозчикѣ, а у меня абсолютно не было денегъ; мои пустые карманы дѣйствовали на меня угнетающе. И у меня не хватало мужества внимательно вглядѣться въ нее, когда она проходила мимо меня.

Голодъ опять посѣтилъ меня, — со вчерашняго для я ничего не ѣлъ. Это бы еще ничего, я привыкъ голодать гораздо дольше, но теперь я значительно похудѣлъ, я не могъ такъ голодать, какъ прежде: одинъ день голодовки часто совершенно оглушалъ меня и отъ каждаго глотка воды меня тошнило. Къ тому же я ужасно мерзъ по ночамъ; я принужденъ былъ ложиться не раздѣваясь; и при этомъ у меня зубъ на зубъ не попадалъ и я буквально цѣпенѣлъ и леденѣлъ. Старое одѣяло мало предохраняло отъ холода, такъ что я себѣ чуть не отмораживалъ носъ отъ ледяного воздуха, проникавшаго снаружи.

Я брелъ по улицѣ и думалъ о томъ, какъ мнѣ продержаться на одной водѣ до слѣдующей статьи. Если бы у меня была свѣча, можно было бы ночью приналечь на работу; это подвинуло бы меня на нѣсколько часовъ впередъ, если бы я былъ въ ударѣ работать и завтра же я могъ бы обратиться опять къ командору.

Я пошелъ въ кафэ, желая разыскать своего знакомаго изъ банка и попросить у него 10 ёръ на свѣчу взаймы. Я прошелъ безпрепятственно черезъ весь рядъ комнатъ, мимо дюжины столиковъ, около которыхъ гости болтали, пили и ѣли; я дошелъ даже до самой отдаленной комнаты, до «Красной комнаты» — но нигдѣ не нашелъ своего знакомаго. Приниженный и раздосадованный, я опять вышелъ на улицу и пошелъ по направленію къ дворцу.

Нѣтъ, чортъ возьми, это уже черезчуръ и конца не предвидится всѣмъ моимъ превратностямъ судьбы. Размашистыми, бѣшеными шагами, поднявъ воротникъ пиджака, стиснувъ кулаки въ карманахъ брюкъ, несся я впередъ и проклиналъ свою несчастную звѣзду. Вотъ уже 7–8 мѣсяцевъ, какъ не выпадаетъ на мою долю ни одного безпечнаго часа; самое большое — недѣлю живу болѣе или менѣе сносно, а затѣмъ снова стучится ко мнѣ въ двери нужда. Мало того, при всемъ своемъ бѣдствіи я до сихъ поръ еще честенъ — ха-ха-ха! безупречно честенъ! Боже мой, какъ я былъ глупъ! И я началъ себѣ разсказывать, что у меня совѣсть была однажды не чиста, когда я относилъ одѣяло Ганса Паули къ закладчику. Я хохоталъ надъ своей порядочностью, плевалъ презрительно на тротуаръ и не находилъ словъ для глумленія надъ своей глупостью. Вотъ, если бъ теперь это случилось! Если я найду на улицѣ сбереженный пфеннигъ школьника или послѣдній пфеннигъ вдовы, — я преспокойно положу его въ карманъ и засну затѣмъ сномъ праведника. Не даромъ я такъ долго страдалъ, терпѣніе мое истощилось, я способенъ теперь на все, что угодно.

Я обошелъ 3–4 раза вокругъ дворца, рѣшился тогда вернуться домой, сдѣлалъ большой крюкъ по парку и черезъ Карлъ-Іоганнштрассе пошелъ домой.

Было около 11 часовъ. На улицѣ было довольно темно, вездѣ сновали люди, молчаливыя пары, оживленныя кучки людей. Настала пора, когда кончается дневная суетня и начинаются ночныя приключенія. Шуршанье женскихъ платьевъ, чувственное посмѣиваніе, вздымающіяся груди, выразительное покашливанье, доносящійся изъ глубины улицы крикъ «Эмма»!.. Вся улица превратилась въ болото, изъ котораго подымались удушливые газы.

Невольно я ищу въ карманѣ двѣ кроны. Страсть, трепещущая въ движеніяхъ прохожихъ, тусклый свѣтъ газовыхъ фонарей, тихая таинственная ночь, воздухъ, насыщенный шопотомъ, объятіями, робкими признаніями, недосказанными словами, подавленными вздохами, все это сильно дѣйствовало на меня. Вонъ тамъ, въ воротахъ, кошки съ громкимъ крикомъ предаются любви — а у меня нѣтъ даже двухъ кронъ!

Какой ужасъ обнищать до такой степени! Какое униженіе, какое безчестіе! И снова мнѣ приходилось думать о послѣдней лептѣ вдовы, которую я укралъ бы, о шапкѣ или носовомъ платкѣ школьника, о сумѣ нищаго, которую я унесъ бы къ старьевщику. Чтобъ утѣшиться и развлечься, я началъ находить всевозможныя ошибки въ этихъ веселыхъ людяхъ, шмыгавшихъ мимо меня; я пожималъ плечами и презрительно глядѣлъ на нихъ, когда они парами проходили мимо меня. Эти самодовольные лакомые студенты возражаютъ, что они совершаютъ кутежи, извѣстные всей Европѣ, если у нихъ хватаетъ храбрости ударить по бедру какую-нибудь швейку.

Эти франтики, байковые писаря, купцы, бульварные львы, которые ничѣмъ не пренебрегаютъ. И я энергично плюнулъ, не обращая вниманія, не попалъ ли я на кого-нибудь изъ нихъ. Я былъ исполненъ злобы и презрѣнія къ этимъ людямъ, которые спаривались у меня на глазахъ. Я высоко поднялъ голову, чувствуя возможность итти путемъ добродѣтели.

У Стортинга я встрѣтился съ дѣвушкой, вызывающе посмотрѣвшей на меня, когда я поравнялся съ ней.

— Добрый вечеръ, — сказалъ я.

— Добрый вечеръ, — она остановилась.

— Гм… и зачѣмъ она такъ поздно гуляетъ одна. Развѣ это не опасно для молодой дѣвушки, въ такое время ходить по Карлъ-Іоганнштрассе? — Нѣтъ! Никто съ вами не заговариваетъ, не оскорбляетъ васъ, я хочу сказатъ, не приглашаютъ ли васъ съ собой домой?

Она посмотрѣла на меня удивленно, желая отгадать по моему лицу, что я этимъ хочу сказать. Вдругъ она взяла меня подъ руку и сказала:

— Тогда пойдемте вмѣстѣ.

Я пошелъ съ ней. Дойдя до извозчика, я остановился, освободилъ руку и сказалъ:

— Послушайте, дитя мое, у меня нѣтъ ни гроша. — И, сказавъ это, я хотѣлъ итти своей дорогой.

Сперва она не хотѣла мнѣ вѣрить; но, ощупавъ и не найдя ничего въ моихъ карманахъ, она разсердилась, закинула голову назадъ и обругала меня треской.

— Покойной ночи, — сказалъ я.

— Подождите, на васъ золотые очки?

— Нѣтъ.

— Тогда убирайтесь къ чорту!

Я ушелъ.

Но вскорѣ послѣ этого она прибѣжала назадъ и позвала меня.

— Вы можете тѣмъ не менѣе сопровождать меня.

Я былъ пристыженъ этимъ предложеніемъ бѣдной уличной дѣвки и отказался. Теперь черезчуръ поздно, мнѣ нужно сдѣлать еще одинъ визитъ, и потомъ она не должна приносить такой жертвы.

— Нѣтъ, я хочу, чтобы вы пошли со мной!

— Но я не могу итти при такихъ условіяхъ.

— Вы, вѣроятно, идете къ другой?

— Нѣтъ.

Мнѣ казалось, что я стою въ жалкомъ видѣ передъ этой странной дѣвушкой, и я рѣшился спасти, по крайней мѣрѣ, хоть внѣшность.

— Какъ васъ зовутъ? — спросилъ я.

— Марія…

— Вотъ вы послушайте, Марія. — И я началъ разсказывать ей всѣ свои дѣла. Дѣвушка приходила все въ большее удивленіе. — Неужели она считаетъ меня за одного изъ тѣхъ, кто шляется по ночамъ и подстерегаетъ молодыхъ дѣвушекъ? Чѣмъ заслужилъ я такую несправедливость? Развѣ я сказалъ что-нибудь неблагоразумное? Развѣ ведутъ себя такъ, когда имѣешь въ виду что-нибудь нехорошее? Короче говоря, я заговорилъ съ ней и прошелся нѣсколько шаговъ, чтобы видѣть, какъ далеко это зайдетъ. Зовутъ меня пасторъ такой-то! Покойной ночи. Иди и не грѣши!