Псаломщик - Николай Шипилов

Грека взбодрился. Дыба ему тоже не грозит: главный прокурор города ходит с ним в баню, а он – племянник мэра Шулепова.

Но рынок не может расти бесконечно… Где-то зреет обвал. И поедут «крыши», и банки девальвируют рублишко. Вот тут у Греки верхнее чутье. И он знает, что нужно «дэлат».

А пока он выбросил за окно окурок и отбросил мысли о своих милых манипуляциях, за которые в добрых западных странах сажают на нары, баланду и липкий черный хлеб, который подбросишь к потолку камеры, а он там и остается – прилип, как Грека к Наташе.

«Вот так вам, шкуркам! – наливается он силой и спокойствием, затем подмигивает темным окнам Наташиной квартиры, где спит она сама, обняв ангельского облика дочку. Он чувствует себя львом – главой прайда. – Кому вы нужны, кроме меня! Пойду, схожу…»

Грека вышагивает из апартаментов в неглубокую лужу, успевает начерпать в туфлю черной воды с раскисшим в ней его же собственным окурком. Однако ничто не смущает его львиного величия. Грека слышит, как в крови его возгорается. Это возгорается светлое чувство Наташиной спины. Он достает из багажника розы в бутонах, пересекает территорию дворика и входит с этими розами в подъезд засыпного двухэтажного дома, отстроенного пленными немцами на века.

Настойчивые звонки разбудили Наташу.

– Кто? – спрашивает она из-за запертой двери. – Кто здесь?

– Твоя жиголо – здэсь. Фыгар-ро – там! – шутит Грека, давая понять, что все происшедшее восьмого марта уже не должно огорчать голубков Наташу и Ваню. – Ти адынь? У тэбья нэ всье дома?

– Адынь, адынь, погоди… – отвечает она и уходит, чтобы вернуться.

Вернулась, открыла дверь – и в Греку полетели его сумки, его сумочки, подсумки, нессесеры, бумаги и запасные записные книжки.

– Чего тебе надобно, старче? Корыта вашего в глаза не видела, брала его уже треснутым, вернула в целости и сохранности…

Она сказала это, запахнула халат и поглядела Греке прямо в глаза. Халат запахнула, но одно, лучшее в мире колено, она оставила нагим и продолжила:

– Не щурься, как на именинах… Я подам на тебя в суд за умозрительное изнасилование. Знаешь, что такое conceptual rape? Вот поезжай в свою гостиницу и готовь бабки. Да, это грустно, но нам заповедано веселиться…

Грека знал: Наташа, когда захочет, бывает холодна так, что в зажигалке сгущается газ, когда она держит ее в руках. Сейчас от ее ночного холода у Греки заныла искусственная челюсть…

– Нэ буд такым жестокым… – сказал он. И походя соврал: – Я отложил поездку в село Копылиха – ми едэм на Канары…

Она, как золотая рыбка, ничего не ответила. Лишь небрежно вложила запасную искусственную челюсть Греки в его свободную от букета руку, хвостиком халата махнула – и захлопнула за собой металлическую дверь.

Грека захлопнул рот, сглотнул. Он пошел обратно через двор, освистанный автомобильной сигнализацией. Он тихо плакал без ожидаемой ласки. Но нет ничего омерзительней плачущего от жалости к самому себе мародера и растлителя…

Своей каменной неприступностью Наташа навела Греку на неожиданную мысль. Он подумал, что когда-нибудь торговать русским хлебом и владеть русской собственностью будут эти русские бабы. Они будут решать – какую кому долю выделить, а не наоборот. Это право русских на их отеческой земле… Греке возомнилось, что все русские сговорились и своим стоическим безмолвием хитро приближают приход русской власти.

И она придет, если всем этим наташкам не помочь бесследно вымереть через пару десятков лет. Вместе со своей зыбкой – русским лесом – они должны уйти в черные и безводные пустыни небытия…

«Поезжай же ты, наконец, в свою гостиницу…» – давно и настойчиво сигналил его толстый кишечник. Смятенный Грека не посмел ослушаться, потому что уже вовсю пускал шептунов и нежданчиков.

Влекомый смутными потоками желаний, он поехал в гостиницу. В мощные лучи фар попала пеструха, отбившаяся от насеста, и, подскакивая в конвульсивных антраша с батманами, она бежала до самого выезда на бетонку…

Грека остановил езду и вышел из салона. Он решил сделать экзотический жест, поймать курицу, привезти ее живьем, прямо с «ко-ко-ко» в гостиничный ресторан и бросить поварятам на кухне с тем, чтобы сотворили сациви.

– Джип… джип… – начал он по-грузински разводить политесы с курицей, строить ей куры. Та стояла, обиженно нахохлившись в световой дорожке от фар. – Кути-кути-кути… – перешел Грека на ласковый местный. И тут с воплем «Отдай сухари!» его чем-то крепко приласкали по затылку. Показалось Греке, что ярко вспыхнули и погасли фары – это погасло его изуродованное сознание. Вот поди, подумай: где ждет твою умную голову кирпич-пережог?

19

– А ты что, стал таким набожным? – Мы с Юрой встречаемся взглядами в зеркальце заднего обзора. – Ты, старый циник?

– Похоже, что так.

Юра лишь пожал плечами.

– В святые метишь, керя?

– В царские опричники, керя.

– Нет, это напрасно. Оставайся на месте. Батюшкой станешь, а, возможно, и митрополитом. Мы, нищие, тебе поможем. А что? Я – царь, ты – патриарх! Алешка, едрена мать, ты кем хочешь быть?

– Здержинским! – не скрывает Алеша.

– Неплохо. Неплохо, и прямо по Маяковскому.

– Не знаю никакого Твояковского.

– Все равно заметано. Заявления пока не пиши. А что, Петюхан? Клобукоуважаемое священство очень даже неплохо живет. «… Радуйся, кукурузо, пище презельная и пресладкая-а-а…» Кстати, вспомнил старинный анекдот. Один богатый помещик пригласил в свою фазенду губернатора. Посреди церкви, как у вас принято, разостлали ковер и поставили кресло для вип-персоны. А местный батюшка во время самого богослужения разволновался, впал в умиление чувств: «Мир всем! – говорит и прибавляет почтительно: – И Вашему Высокопревосходительству!» Смешно?

– С огнем шутишь, псих, – сказал я, удерживаясь от смеха. – Главное, не бесплатно шутишь.

– В ад его! – говорит Алеша. – Пиши, дядя Петя, мне, Здержинскому, заявление!

– Не надо меня в ад. Бес попутал разок. Пойми, наконец, керя, что твоя голова нужна Родине! А ты: кукуру-у-узо! Едем в бункер.

Я посмотрел на часы – самое начало девятого утра.

– Включи-ка, керя, радио. Шалоумова послушаем на ходу. Как он тебе?

– О, да! Хорош! Твой будущий клиент…

Ведущий Шалоумов: «… Да полно-те, люди ли мы? Роскомстат объявил, что только в этом, две тысячи втором, году за восемь месяцев россиян стало меньше еще на пятьсот четыре тысячи человек. За полный год „минус“ вырастет до семисот, восьмисот тысяч. Представьте: каждый год в стране становится на одну губернию меньше! Их у нас всего восемьдесят девять, господа. И долго ли такое государство просуществует? А в это время в России, назло врагам, каждый день вымирает по две деревни… Что нужней государству: дети или покойники? Сегодня я беседую с майором Валерием Клячиным, представляющим наш так называемый убойный отдел. Скажите, Валерий, много ли у нас в Китаевске криминальных смертей?

Офицер Клячин: — Хм… Бывает, знаете ли, всякое… Вот в августе сего года в Зачумышском районе… Сидит в надувной лодке рыбак, знаете ли, и вяло рыбачит в зарослях. Кругом камыш, вода. Глядь! А он в камышах, знаете… того… колышется…

Шалоумов: – Сом?

Офицер Клячин: — Да не-э-э, какой там сом?! Сома надо брать у Пижмихинского дебаркадера! А это – мужик, знаете! Труп! Мужик нас по мобильнику вызывает: так, мол, и так, примите, знаете ли, меры!

Шалоумов: – Я думаю, наши радиослушатели не совсем поняли, кто вас вызывает: мужик, или рыбак?

Офицер Клячин (шутит): – Догадайтесь с трех раз! Шучу. Мы приезжаем. С берега подобраться было, знаете, невозможно – непроходимый бурелом. Добрались вертолетом, еле нашли. Скелет только вытаскивали часа три! Намаялись, знаете ли, хлопцы…

Шалоумов: – Скелет?

Офицер Клячин: — Дак почему там и клев-то был – на ять! Кипела рыба! Объела она его, рыба-то, до самых до мослов! Скелет – не скелет, а уже и не человек, знаете ли. Все это добро оказалося бесхозным. Личность установить, знаете ли, никак не удается. Мы и объявления давали по телевизору, и фрагменты одежонки, знаете, показывали – пас! – тихо, как на сопках Маньч… Мандж… Понятно, да? А наши судмедэксперты решили сделать из бесхозного скелета наглядное учебное пособие. Что они получают, эти ребята, за свою нервную работу? А тут… такое, знаете, дело… Вот неделю они эти кости варили, очищали, полировали! То-о-о-лько, знаете, изготовили – и вот она приходит, гражданка с маникюром. Опознает в умершем своего родственника. По одежде, знаете ли. Оказалось, покойник числился клиентом психиатрической больницы. И на одежде у него имелась казенная метка! Так пришлось «пособие» разбирать и хоронить как нормального покойника, знаете ли. Во случай, да?

Шалоумов; — Делаем вывод, что лучше иметь метку на одежде, чем черную метку в почтовом ящике, или не иметь ее вовсе. Я вас правильно понял, Валерий?