Записки истребителя - Анатолий Кожевников

- Командир, - сказал ведомый, - я понял, что нам поставлена задача на разведку зенитных батарей.

- Ты понял правильно. Вот решим, как выполнять задачу, и полетим.

Кузя как-то особенно насторожился, потом весело сказал:

- Зачем мне думать? Ведь я ведомый. Куда ты, туда и я.

- Так и будешь все время ведомым? Скоро звено получишь. Запомни: командир должен уметь командовать на одну ступень выше занимаемой должности.

Кузьмин в знак согласия кивнул головой.

- Я, Кузя, решил лететь на высоте, самой для нас наивыгоднейшей. Кроме того, по возможности сохранять курс. Изменять высоту и скорость будем так, чтобы не заметил противник. Только в этом случае немцы будут стрелять охотно. Чую, что дадут они нам жару. Вагон снарядов изведут. Будь повнимательнее, не оторвись, если придется неожиданно маневрировать.

Кузьмин летел слева, со стороны солнца, так ему было удобнее наблюдать за маневром моего самолета.

Идем на высоте 1200 метров.

Лишь только пересекли линию фронта, как в воздухе повисли гирлянды черных разрывов. Сначала они появились позади нас. Но быстро стали приближаться: противник брал поправку. Меняю курс, быстро теряю скорость. Разрывы уходят вперед. Мы в безопасности.

Немцы разгадывают замысел и переносят огонь. Снова изменена скорость.

Начинается игра в воздушные "кошки-мышки" с той разницей от обычной детской игры, что ошибка одного из нас стоит жизни. Временами разрывы приближались к самолету почти вплотную, и тогда звук их удивительно походил на хлопки мотора. На планшетке, прикрепленной к коленке, все больше появляется красных точек - это обнаруженные батареи.

Наконец разведка выполнена. Все действующие батареи нанесены на карту. Мы вышли из-под обстрела и пересекли линию фронта.

На аэродроме одним из первых к нам подошел инженер полка.

- Видно, сильный огонь был, - сказал он, взглянув на самолеты, и стал подсчитывать пробоины. В твоей машине девятнадцать только больших дырок, а у Кузьмина - шестнадцать. До вечера пармовцам клепать хватит.

- Можно бы было удивляться, если бы не было пробоин, - сказал Кузьмин. - Что там творилось! Ад кромешный! Крутились, как береста на огне! После доклада о результатах разведки мы вернулись к самолетам посмотреть, как их ремонтируют.

- Лучше, чем новый будет, товарищ летчик, - похвалился пожилой слесарь. - Сделаем, что комар носа не подточит.

И действительно, работали они на совесть. Наложенные латки почти не выделялись на поверхности. Инженер с механиками, проверявшие качество ремонта, не сделали никаких замечаний.

Гудим сообщил мне, что во второй эскадрилье не вернулись из разведки Егоров и Хлопцов. Сегодня они выполняли первый самостоятельный боевой вылет, "Рановато еще им на такое дело, - подумал я. - Ни тот, ни другой не имеют достаточного опыта".

- Так мы всех летчиков растеряем,- сказал инженер, словно угадывая мои мысли. - Давай посоветуем комиссару провести партийное собрание и поговорить по поводу таких ненужных потерь. Предупреждать их надо.

- Подожди, инженер, с партийным собранием, - вмешался подошедший комиссар первой эскадрильи Гаврилов. - Ведь еще неизвестна причина. Может быть, они не погибли, а заблудились или еще что.

К вечеру над аэродромом появилась пара истребителей. Это были сержанты Егоров и Хлопцов. Оказывается, летя над территорией, занятой противником, они потеряли ориентировку. В поисках выхода взяли курс на восток и летели, пока пересекли Дон.

- Когда я определил, что под нами свои, - рассказывал Егоров, - топлива оставалось совсем мало. Чего только не пережил за эти минуты! Сажать машину в поле? А вдруг поломаю. На счастье, увидел аэродром бомбардировщиков. Там и сели. Летчики-бомбардировщики спрашивают о цели посадки, а у меня язык не поворачивается сказать правду. Столько стыда пришлось пережить! Даже обедать не пошли.

Когда Егоров рассказывал нам историю своей неудачи, у него дрожали руки. Молодой летчик испытывал чувство большой досады и неловкости за свой профессиональный промах.

- Пойду докладывать командиру полка, - сказал он, махнув рукой.

Командир полка принял решение: летчиков, потерявших ориентировку, отстранить от полетов на два дня, чтобы за это время они научились по памяти вычерчивать район полетов. Такое наказание считалось самым тяжелым, и Егоров глубоко переживал его. За двое суток он заметно осунулся и походил на человека, только что выписавшегося из госпиталя. В этом еще раз сказалась чистая и честная душа Егорова. Переживать свою неудачу так, как он, мог только летчик, который гордится своей профессией, любит ее и дорожит оказанным доверием защищать Родину.

К утру наши самолеты были отремонтированы. Они выглядели совсем не похожими на вчерашних старых и потрепанных "харрикейнов".

- Принимайте работу, товарищ летчик, - с русским задором, поглаживая усы, сказал тот же пожилой слесарь. - Летайте на здоровье да бейте их, фашистов проклятых, чтоб им пусто было. Мне тоже приходилось бить, только не фашистов, а просто немцев-оккупантов в восемнадцатом году. Жаль, что сейчас не могу. Просился в пехоту, а попал по старости в авиацию.

Боец лукаво улыбнулся и продолжал:

- Сначала думал, буду летать. Да какой из меня летчик! Послали на аэродром. Здесь всем дело найдется, потому один воюет, а двадцать смотрят, как у него получается.

- Вот уж здесь ты, отец, не прав, - вмешался молодой подручный слесаря. - Если бы не мы, как же летать-то на самолете? Сам знаешь, чего только в эту машину человек не наставил - и пушки, и пулеметы, и "катюши" вон подвешены... А в кабине что... Нет, ты не прав...

- Ты мне про это не говори. Я сам не хуже тебя знаю, что это за машина. Только врагов-то на ней бьет вот он, а не мы! Да что с тобой спорить, когда ты еще зелен в этом деле...

Слесарь махнул рукой, как бы подтверждая силу своих слов, что, мол, молодо-зелено в голове у парня.

Затем, помолчав немного, обратился ко мне:

- Я знаю, товарищ летчик, что вы крепко устаете, а все же хочу просить вас зайти к нам на свободе в землянку. Рассказать, как фрицев бьете, а то ведь иные понятия не имеют, как вы воюете. Видели, как осколками самолет изуродован. А это, поди, малая доля из того, что немцы пускают. Остальные, видать, мимо пролетели, может, и совсем близко. Я-то знаю, что значит, когда снаряды поблизости рвутся. Другой раз, кажется, душа лопнет. К земле, бывало, припадешь и держишься за нее, матушку. Но ведь то на земле, а в воздухе, там спрятаться не за что.

Слесарь был мобилизован недавно. Он хоть и прошел гражданскую войну, но не выглядел военным даже в малой степени. Гимнастерка на нем сидела мешком, жесты были медлительны, угловаты. И беседовать с ним хотелось, как с отцом.